Джерри Спенс - Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде Страница 14

За этим последовали другие поражения, четыре подряд. Я никогда не стану адвокатом. Никогда не буду выигрывать. Я вспомнил, как ребенком боялся хулигана со школьного двора, который гнался за мной. Запыхавшись, я вбежал в дом и столкнулся с отцом, у которого было совсем другое мнение о хулиганах.

— Они могут победить, только если им это позволяют, — сказал он как бы между прочим.

— Он больше меня, — ответил я, — и сильнее.

— Ну и что? Когда тебя свалят на землю, поднимись, — произнес отец, словно не было ничего очевиднее этого. — А когда свалят опять, снова поднимись. Очень скоро он поймет, что не сможет тебя побить. Просто каждый раз поднимайся на ноги, и в конце концов он отступит.

Я не считал это абсолютно правильным подходом. Перспектива быть избитым меня не привлекала, и я продолжал убегать и сжиматься от страха. Но спустя годы тайное осознание собственной трусости оказалось намного хуже и мучительнее, чем была боль от проигранной драки.

Я стал молодым юристом, и пришло время, когда благодаря неудачам до меня стали доходить уроки отца. Неужели мне нужно было испытать эту боль поражения? Я стоял в зале суда и был повергнут. Вставал на ноги только для того, чтобы опять и опять оказаться битым. Стала ли боль поражений необходимой частью моей жизни? Для голодного ястреба должна найтись жертва. Это наш выбор: мы можем продолжить играть роль жертвы или отвергнуть ее.

Как только я понял, что несложное смещение взглядов на жизнь — от примирения с поражением до отказа быть побежденным — может изменить все вокруг, у меня поменялись и голос, и осанка, и даже походка. Появились самоуважение и уверенность в себе. Человек является или жертвой, страдальцем, обиженным неудачником, и тогда его пожирают, или становится непобедимым.

Так человек становится самим собой. Вот именно: идеальной, неукротимой личностью, которая может чувствовать страх и одновременно любовь. Оппонент может выиграть дело, но не победить меня. Последуют апелляции. Подарка в виде капитуляции не будет, равно как и покорности жертвы. Можно повесить пророка, казнить святого, заключить в тюрьму свято верующего, убить лидера, но победить их нельзя. Приговоренный к пожизненному заключению Нельсон Мандела, южноафриканский политический деятель и первый чернокожий президент Южно-Африканской Республики, не был повержен. Убийца Мартина Лютера Кинга не одержал победу над своей жертвой. А распятие лишь обеспечило Христу бессмертие. Ни один из этих людей до сих пор не побежден.

Изменение видения своего «я» дает рождение новому началу в человеке. Больше не встает вопрос: «Почему меня все время побеждают?» От человека исходит неудержимая энергия его «я», он светится невидимым ореолом силы. Это больше чем харизма: это благоговейная сила, подобная бурной реке. Ей не нужна красноречивая громогласность. Она спокойна и легка, но в ней чувствуется мощь: возникает ощущение, что победить этого человека можно, лишь казнив его.

С его появлением все меняется: двери распахиваются, уважение возникает автоматически, улыбка вызывает ответную улыбку. Даже обладая такой мощью, человек может быть скромным, мягким и любящим, потому что, отказываясь быть побежденным благодаря простой трансформации состояния ума, он больше не нуждается в показных атрибутах силы — хвастовстве, высокомерии и чванстве. Эта мощь, непреодолимая сама по себе, достигается тем, что принадлежало нам с самого начала: отказом признать свое поражение.

Тем не менее мы позволяем себе проиграть сражение, чтобы одержать победу в войне. Я часто встречаю людей, непреклонно стоящих на своем в отношении какой-то незначительной жизненной проблемы. Когда в борт их корабля, образно выражаясь, врезается торпеда, они поднимают шум по поводу текущего крана на кухне. Мы должны выбирать свои сражения, а также их место и время. Я не призываю к победе в каждом сражении — лишь говорю, что нельзя давать разрешение на поражение в войне.

Свидетель не должен бояться страха. Если боимся мы, то что в таком случае должен чувствовать наш клиент? Что чувствует свидетель, который вынужден дать клятву говорить правду, и только правду, и который знает, что будет подвергаться давлению со стороны обвинения с целью уличить его во лжи? В зале суда можно столкнуться с любыми опасностями, но не многие из них так деструктивны, как реакция свидетеля на свой страх.

Мы уже убедились, что, когда боимся, у нас проявляется животный инстинкт самосохранения. Мы нападаем или бежим, прячемся или изворачиваемся. Но, как мы знаем, присяжные не признают в качестве доказательства ни одну из этих реакций на страх. Мы не доверяем свидетелю, который враждебно настроен или что-то скрывает. Мы с подозрением относимся к тем, кто вводит нас в заблуждение и уходит от прямых ответов. Поэтому, если свидетель под влиянием страха станет действовать согласно природным инстинктам, скорее всего он не оправдает наших ожиданий.

Как мы уже видели, ни у нас, ни у свидетелей нет иного способа эффективно справиться со страхом, кроме как встретить его лицом к лицу. Но как это сделать?

Я сажусь со свидетелем — даже с ветераном судебных баталий — и выкладываю все карты на стол. Начинаю примерно такими словами: «Знаете, быть свидетелем — непростая задача. Это трудно, ибо мы понимаем, что присяжные нас оценивают и могут нам не поверить, потому что будет давить оппонент. Здесь есть чего бояться». Но, помня о том, что нельзя просить человека сознаться в собственном страхе, если мы не можем сами это сделать, я могу продолжить примерно так: «Я знаю, что такое страх. Я всегда испытываю его, когда вхожу в зал суда. И когда вы будете давать показания, я буду тревожиться за вас, волноваться, смогу ли я задать нужный вопрос и не опротестует ли его противная сторона, а если опротестует, то удовлетворит ли судья этот протест. Может быть, я не нравлюсь судье. Может быть, он выскажет свои претензии и поставит меня в неловкое положение перед присяжными. Беспокоюсь, что буду долго соображать и мысли застопорятся. В зале суда я всегда чувствую одно и то же — страх. И это нормально. Страх держит меня в форме. Как ни странно, это мой союзник».

И только признавшись в собственном страхе, я начинаю говорить о страхе свидетеля. С обычным свидетелем разговор может продолжиться следующим образом: «Роберт, стоя перед судом, вы будете испытывать то же самое. Помните, чувство страха — это нормальное чувство, и его надо использовать нам на пользу, а не во вред». Свидетель начинает внимательно слушать. Теперь я могу продолжить так: «И когда вы встанете на свидетельское место, я спрошу вас о страхе. Хочу, чтобы вы сначала его почувствовали, а потом были абсолютно честны со мной». Я могу отрепетировать с ним свои вопросы, чтобы они его не испугали. Могу привести в пустой зал суда, чтобы он постоял на месте для свидетелей. Покажу, где сидят участники суда, чтобы он представил картину заранее, а не оказался внезапно перед судом впервые в качестве свидетеля.

Когда Роберта вызовут для дачи показаний, вопросы могут звучать так: «Роберт, что вы сейчас чувствуете?» Я объяснил ему, что, когда задам подобный вопрос, он должен подумать — столько, сколько ему необходимо, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях. Теперь он абсолютно правдиво ответит: «Наверное, я чувствую страх». «Я хочу, чтобы вы рассказали обо всем, чего боитесь». Судья подается вперед. Оппонент вот-вот заявит протест, но он не вполне уверен, будет ли он правильно понят присяжными, которым интересно узнать, чего же боится свидетель.

Роберт может сказать: «Я боюсь их», — и указать на присяжных.

«Присяжных?»

— «Да».

— «Почему вы их боитесь?»

— «Боюсь, что они мне не поверят. Подумают, что я лгу». Роберт говорит абсолютную правду. Почти каждому свидетелю, стоящему перед судом, тихий, едва уловимый голос нашептывает: «А поверят ли они мне? Что я должен делать, что и как должен сказать, чтобы заставить их поверить мне?»

Мы можем продолжить задавать вопросы о страхе. «Хорошо, Роберт, вы боитесь кого-нибудь еще в этом зале?»

— «Да». Он показывает на судью.

«Почему вы его боитесь?»

— «Не знаю».

— «Попробуйте ответить».

Тогда, к моему удивлению, он отвечает: «Вы говорили, что тоже его боитесь». Легкая виноватая улыбка — все, чем я могу ответить на это замечание.

«Кого еще вы боитесь, Роберт?»

Он показывает на прокурора.

«Почему вы его боитесь?»

— «Он собирается задать мне много вопросов, а еще он умнее меня».

— «Есть еще кто-то в зале, кого вы боитесь?»

— «Да, думаю, есть».

— «Кто?»

— «Вы».

— «Почему вы боитесь меня? Я переживаю за вас, собираюсь выступить на вашей стороне. Почему вы меня боитесь?»

— «До этого обо мне еще никто не беспокоился». Он выглядит беспомощным.