И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века Страница 15

По отношению к г. Сапожкову мы имеем точно такое же его собственное сознание, данное им на предварительном следствии, в котором он говорил, что г. Дюзинг и Дмитриева просили его произвести выкидыш, что он, с одной стороны, тронулся просьбами этой последней, которая представляла ему безвыходность своего положения, а с другой — желал получить известное вознаграждение за свои труды и окупить расходы на поездку в Рязань. Он начал, по его словам, употреблять разные внутренние средства, как-то спорынью и пр. Спорынья, говорит он, прописана была Дюзингом, но в таком количестве, что, по мнению экспертов, не могла быть безвредна, особенно для беременной женщины. Затем он советовал ей делать души. По его словам, при сильной натуре Дмитриевой это не могло иметь вредного влияния на ее организм. Но, во-первых, по мнению эксперта, спринцевание для беременной женщины вообще небезопасно, особенно же при частом его употреблении; во-вторых, мы имеем полное основание сомневаться в том, что вода была лишь несколько теплее парного молока, а именно по следующим основаниям: при производстве предварительного следствия судебный следователь определил температуру той воды, которою Дмитриева спринцевалась; для этого он в достаточно горячую воду положил термометр, предложил Дмитриевой опустить туда руку и когда она говорила, что вода горяча сравнительно с тою, какая употреблялась при спринцевании, то он подливал холодной воды, когда же она сказала, что вода точно такая, какая была, то он заметил градус, на котором термометр остановился. Тот же самый способ предложен был и Кассель. Этим путем были получены следующие результаты: одна из подсудимых остановилась на 34, другая на 37 градусах. По показанию же эксперта, для произведения преждевременных родов употребляются спринцевания от 30 до 35 градусов. Таким образом, мы имеем полное основание заключить, что вода, которою Дмитриева спринцевалась по совету Сапожкова, была значительно теплее парного молока. Защитниками было возбуждено сомнение в действительности способа, который был употреблен следователем для определения температуры этой воды, возбуждено на том основании, что если горячую воду лить в холодную, то вся вода сразу не может принять равную температуру; с другой стороны, градусник, моментально опущенный, не может с надлежащей верностью определить температуру воды. Я полагаю, господа присяжные, что судебный следователь человек настолько образованный, что не мог не понимать таких простых вещей: он мог дать время, чтобы термометр стал на тот градус, который обозначил бы температуру воды, то есть мог не сейчас вынуть его, но продержать до тех пор, пока уравнялись бы все слои воды.

Было еще средство, которое употреблял Сапожков,— это частое введение зонда. Дмитриева говорит, что он прибегал к этому средству почти ежедневно. По мнению эксперта введение зонда для беременной женщины далеко не безопасно. Хотя Сапожков и говорит, что он вводил его с большой осторожностью, при которой не мог повредить околоплодного пузыря, но эксперт утверждает, что врач в данном случае не может быть уверен в себе, что не ошибется и не совершит того, чего Сапожков, по его словам, совершить не хотел.

Что касается последней подсудимой, г-жи Кассель, то о ней я скажу только, что ее показание положительно уличает ее в том преступлении, в котором она обвиняется, а именно, что она, зная о всем, вокруг нее происходившем, не донесла кому следовало.

Думаю, что мои объяснения перед вами должны здесь окончиться. Я обвиняю г. Карицкого в краже у майора Галича денег на сумму около 40 тысяч рублей; Дмитриеву в укрывательстве заведомо краденного и в том еще, что она позволила Сапожкову, Дюзингу и Карицкому употреблять над собою разные меры и разные средства для изгнания плода; Дюзинга в том, что он подговаривал Сапожкова произвести у Дмитриевой искусственный выкидыш; Сапожкова в том, что он употреблял средства, которые медициной признаются пригодными для произведения выкидыша и, следовательно, по моему крайнему убеждению, хотел произвести то, о чем его просила Дмитриева; Карицкого в том еще, что он проколол околоплодный пузырь у Дмитриевой, и, наконец, Кассель в том, что она, зная о преступлении, не донесла о нем.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вот уже восемь дней сряду, как дело, почти беспримерное по своей продолжительности и далеко еще не оконченное, разбирается вами с тем терпением и неуклонным вниманием, которые, конечно, должны быть отнесены к числу самых наглядных заслуг присяжного института, к числу таких гражданских заслуг, которые упрочивают навсегда за этим дорогим для нас учреждением энергическое сочувствие русского общества. В течение восьми дней представители всего местного общества с напряжением следят за ходом процесса. В течение восьми дней подсудимым даны были всевозможные средства к оправданию... мало того, что возможные, но было читано и говорено много лишнего, чего по закону бы не следовало говорить. Но если все это отняло много времени, то, по крайней мере, исчерпало, кажется, до дна содержание дела. И вот, наконец, наступает торжественная минута, когда вы должны сказать свое слово перед обществом.

Можете ли вы на основании представленных доказательств сотворить суд по правде, ограждая вверенные вам интересы общества?

Есть одно чувство, господа присяжные заседатели, которое как бы вставало воочию перед вашими глазами, словно возвышалось над этим уголовным процессом, чувство величественное и гордое,— это чувство общечеловеческого равенства, равенства, без которого нет правосудия на земле! Пусть все двенадцать граждан, занимающие теперь места присяжных заседателей, проникнутся убеждением, что лишь сознанием равенства всех людей перед законом творится правда, и тогда они безбоязненно, спокойно отнесутся и к слабым, и к сильным мира сего. Посмотрите кругом себя: теперь на наших глазах уже многое изменилось. Мыслимо ли было несколько лет тому назад, когда еще не существовали уставы 20 ноября 1864 года, чтобы стоящий перед вами Карицкий, полковник, губернский воинский начальник, лицо сильное в небольшом губернском мирке, украшенный всякими знаками отличия, сильный связями и знакомством, был предан суду по такому делу? Конечно, об этом и мечтать иногда было бы не совсем удобно. На наших глазах мысль о равенстве людей перед законом из области небезопасных мечтаний немногих лучших людей перешла в действительность. Я думаю, что от каждого из нас зависит в значительной степени, чтобы убеждение, в которое он верит, проходило в жизнь, конечно, не без борьбы. Суд присяжных представляет собою одно из превосходных учреждений, посредством которых убеждения людей из области мысли переходят в действительную жизнь, становятся силой, дают себя чувствовать всякому. Вот почему часть общества ведет против правосудия самую упорную борьбу. Но никогда она не бывает такою ожесточенною, как в делах, подобных настоящему. Дело это, действительно, принадлежит к числу редких, но не по преступлениям, в которых обвиняются подсудимые,— преступления самые обыкновенные,— а по тем затруднениям, по тем тормозам, которые встретило правосудие в отношении лиц, стоящих выше простых смертных. Я думаю, что всякому, кто слушает дело, кто прочтет его, придется не раз спросить: да что же за причина тому, что дело так медленно тянулось на предварительном следствии (с 1868 по 1870 год) и так медленно идет на судебном? Ответ: потому что это дело, как вы сами могли заметить, представляет чрезвычайно сильную борьбу против правосудия. Такое сильное сопротивление любопытно наблюдать; хотя, конечно, оно замаскировано, но я постараюсь раскрыть перед вами некоторые из тайных пружин дела, а о других я вам, жителям Рязани, считаю излишним говорить — вы их знаете лучше моего. Когда подсудимый вооружен умом послушным и хитрым, когда он располагает обширными средствами, когда чувствует за собою сильную сочувственную поддержку губернских верхов... ему нет расчета сдаваться, нет расчета приносить повинную! Напротив, он надеется дать сильный отпор. Искусно устроив свою защиту, он идет на суд, в сущности не страшный. Но, по крайней мере, то хорошо, что он сознает необходимость стать перед обществом лицом к лицу, что он не может взобраться на такую высоту, где не могло бы его настигнуть правосудие и потребовать от него ответа. В моей речи я буду иметь случай указать на тормозы, которыми задерживалось движение правосудия, пока Московская судебная палата не разрушила одним ударом надежды на эти тормозы, предав суду всех обвиняемых без различия званий и положений. Какой бы ни был исход процесса, но это проявление самостоятельности высшего судебного учреждения Московского округа — явление отрадное, доказывающее, что равенство всех перед законом существует не на бумаге только, но и в действительности.