Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974} Страница 17

В чем меня обвиняют в основном' — задал он вопрос, переходя к следующему эпизоду. — В составлении, распространении документов, протестов и т. д. Прежде всего я хочу подчеркнуть, что я с большим уважением отношусь к моим московским друзьям — Павлу Михайловичу Литвинову, Ларисе Даниэль-Богораз, Делоне, Дремлюге, Бабицкому. Это — люди с чистым сердцем, благородные и действовавшие на благо нашей стране Я был убежден, — и остаюсь убежденным до сих пор, — что все протесты, которые я составлял, в основном по делу Гинзбурга — Галанскова, основательны, потому что обвинение не представило ни одного факта, опровергавшего бы мое мнение. Может быть, я неправильно расценил отдельные факты, может быть, судья Миронов, когда он кричал и топал ногами на свидетелей, не кричал, а это просто такая его манера разговаривать. Может быть, когда Церкуненко выталкивал из зала женщину, он не знал, что она в это время ждет ребенка Может быть, — не настаиваю Но факты эти имели место, и обвинение не представило никаких доказательств, что этих фактов будто бы не было Я лично знаю Гинзбурга, знаю его как честного, порядочного человека, и поэтому убежден, что то, в чем его обвинили, не могло иметь места, а поэтому не могу признать себя виновным в составлении «клеветнических измышлений».

Что касается письма Григоренко о крымских татарах, то Квачевский полагал, что, если факты, изложенные в этом документе, соответствуют действительности, то эту политику можно назвать политикой геноцида, как она там и названа Обвинение же никак не доказало, будто факты, изложенные там, ложны Аналогично Квачевский отозвался о речи Григоренко, посвященной юбилею Костерина.

Квачевский не признал вменявшуюся ему в вину литературу антисоветской «Может быть, подборка этой литературы в какой-то мере тенденциозна, но я считаю, что человек имеет право читать любую литературу, если это его интересует, и не вижу в этом состава преступления» Признавая факт получения от Гендлера ряда книг, их прочтения и возвращения Гендлеру, Квачевский не расценивал это как антисоветскую пропаганду и агитацию.

Касательно обвинения в написании письма Чаковскому, Квачевский признал факт написания этого письма, выразился, что «и до сих пор я считаю, что Чаковский своей статьей „Ответ ленинградцу“ унизил звание писателя», и не признал ни содержания письма ни факта его отправки подпадающими под квалификацию ст 70 УК.

Говоря о намерениях писать письмо о Чехословакии, Квачевский заявил, что «мы, естественно, были очень озабочены событиями в Чехословакии. Мы не считали, что там действуют только антисоциалистические силы. Мы очень беспокоились, чтобы не повторилась трагедия Венгрии, когда произошло кровопролитие, чтобы туда не были введены наши войска. И, естественно, если бы я был на свободе в дату, когда туда были введены наши войска, я бы тоже вышел на демонстрацию в Москве. Разговоров о проведении демонстрации в Ленинграде не было».

Он сделал вывод, что его деяния не могут быть квалифицированы по ст. 70 УК. «Я прошу суд оправдать меня. Я прошу не милосердия суда, а справедливого приговора об оправдании».

«Вместо последнего слова»

(Открытое письмо Ивана Яхимовича)

24. 3.196?

Через несколько часов после написания открытого письма «Вместо последнего слова» Иван Яхимович был арестован и приговорен к принудительному лечению в психиатрической больнице. Освобожден в мае 1971 г. О «деле Яхимовича» см. «Посев» № 5/1969; «Хронику текущих событий», выпуск? (Спецвыпуск «Посева» № 2). — Ред.

Дни моей свободы сочтены. В преддверии неволи я обращаюсь к людям, чьи имена цепко держат память и сердце. — {Выслушайте меня!}.

Мне 38 лет, родился в семье прачки и поденного рабочего в Даугавпилсе. Был десятым по счету ребенком, окончил среднюю школу, потом Латвийский государственный университет им. Петра Стучки. Работал учителем средней школы на селе, инспектором школ, председателем колхоза «Яуна гварде» Краславского района. Теперь работаю кочегаром в санатории «Белоруссия» г. Юрмала Латвийской ССР. Был комсомольцем 10 лет, членом партии — 8 лет (исключен 13 марта 1968 г.).

Я рос и воспитывался в такой среде, где имя Ленина значило больше, чем какое либо другое, где правду учили ставить на первый план. В начале 1942 г. погиб под Москвой мой брат Казимир Яхимович, награжденный орденом Красной звезды; защищая Ленинград, погиб муж сестры Николай Кирхенштейк, племянник бывшего председателя Президиума Верховного совета Латвийской ССР. Дядя, Яхимович Игнат, старый революционер, отбыл 8 лет каторжных работ в буржуазной Латвии. Старший брат, Яхимович Иосиф — коммунист.

В 1956 г. я поехал по комсомольской путевке на целину. Там впервые встретился со своей будущей женой, хотя учились мы на одном факультете — историко-философском. Она — на первом, а я — на пятом курсе. В 1960 г. стали супругами.

Я вынужден говорить о себе, потому что скоро, возможно, поток лжи и лицемерия выйдет за пределы суда.

Я вынужден говорить о себе, потому что моя судьба — это судьба моего народа, моя честь — это его честь.

Я обвиняюсь по ст. 183' УК. Латв. ССР в распространении ложных измышлений, заведомо порочащих советский государственный и общественный строй. Максимальное наказание — 3 года лишения свободы, или 1 год лагерных работ, или 100 руб. штрафа.

Якобы письмо на имя Суслова, направленное мною в ЦК КПСС и ставшее известным на Западе, является антисоветским.

Якобы письмо ГГ. Литвинова и Л. Богораз «К мировой общественности», которое я распространял, является клеветническим.

2? сентября 1968 г. при обыске у меня были изъяты газеты, журналы, конспекты произведений В. И. Ленина, две тетради моих записей о событиях в ЧССР, дневник жены, неотправленное письмо в защиту П. Литвинова, реферат П. Г. Григоренко о начальном периоде войны 1941–1945 гг. Обыск делался по подозрению в ограблении мною банка на сумму свыше 19 тыс. руб., хотя к тому времени уже был задержан настоящий преступник, и во все районные отделения милиции сообщено о прекращении розыска.

5 февраля, 1? и 24 марта я был вызван к следователю прокуратуры Ленинского района г. Риги — Э. Какитису, хотя проживаю в г. Юрмале. Из отрицательной характеристики, данной мне первым секретарем Краславского райкома партии Г. М. Кириловым и начальником производственного управления А. И. Орловым, из показаний старшего преподавателя Елгавской сельскохозяйственной академии т. Пакалниетиса, который утверждает, что якобы я в беседе с ним заявил, что был в Москве у П. Литвинова, записал письмо Суслову на пленку с целью передачи ее за границу, из целого ряда других показаний того же рода — я понял: если раньше стоял вопрос — судить меня или не судить, а если судить, то сажать или не сажать, теперь же только одна половина осталась — судить и сажать…

Бертран Рассел, Вы философ, может быть. Вам яснее, на чем основано их обвинение? На какой позиции стоят они? На классовой? Но ведь я рабочий по социальному происхождению, да и по роду занятий теперь таковой. Какие я нарушил законы? Конституция Латвийской ССР и «Декларация прав человека» разрешают писать, распространять, демонстрировать и т. д. Может быть, они боятся, что я стану капиталистом? Но будучи председателем колхоза, я не имел ни приусадебного участка, ни коровы, ни овечки, ни даже курицы, а жил на свою зарплату. Нет у меня ни собственного дома, ни машины, ни сберегательной книжки. Единственный мой капитал — это книги и трое детей. Может быть, они думают, что я работал и работаю не на социализм? Но тогда, на какой же строй я работаю? Кому угрожает моя свобода и почему ее необходимо отнять у меня?

Товарищ Александр Дубчек, когда 25 августа 7 человек вышли на Красную площадь с лозунгами — «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» — их били до крови, их называли «антисоветчиками», «жидами» и т. д… Я не мог быть с ними, но я был с Вами и всегда буду, пока Вы честно будете служить своему народу. Держитесь твердо — солнце снова взойдет…

Александр Исаевич, я счастлив, что смог прочесть Ваши произведения. «Дань сердца и вина» — Вам!

Павел и Лариса, мы приветствовали Ваше мужество по-гладиаторски: «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» Мы гордимся вами…

«Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье… Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье».

Евгений Михайлович, дружище, ветеран Великой Отечественной, пусть тебя не застанет врасплох мое заключение. Не верь, не верь! Я не могу быть врагом советской власти.

Крестьяне «Яуна гварде», я работал с вами 8 лет. Срок — достаточный, чтобы понять человека. Судите сами, и пусть ваш суд служит истине. Не дайте обмануть себя.