Преступление. Наказание. Правопорядок - Азарян Енок Рубенович Страница 25

За сохранение смертной казни выступали многие мыслители прошлого, в особенности Платон, Кант, Гегель и др. Так, Платон, аргументируя свою позицию, писал следующее: «Если законодатель отметит, что человек тут неисцелим, он назначает ему наказание… сознавая, что для этих людей лучше прекратить свое существование, расставшись с жизнью; тем самым они принесли бы двойную пользу всем остальным людям: они служили бы примером для других людей в том смысле, что не следует поступать несправедливо, а к тому же избавили бы государство от присутствия дурных людей». Таким образом, законодатель вынужден назначить в наказание таким людям именно смерть, а не что-то другое. «Для неисправимых преступников, – продолжал Платон, – смерть еще не будет такой крайней мерой; скорее уж муки, которые существуют, как говорят, в Аиде, и даже еще что-нибудь горше».[87]

Кант, подобно Гегелю, согласно сформулированному им принципу талиона, настолько был убежден в необходимости смертной казни, применяемой к убийцам, что исключал даже малейшую возможность ее замены каким-нибудь другим видом наказания: «О человеке, убившем другого человека, чтобы забрать у него деньги, судят так: поскольку жизнь другого он ценил ниже, чем его деньги, то и его жизнь следует ценить ниже, чем жизнь всех других людей… Сохранить жизнь осужденному на смерть преступнику, если он даст согласие подвергнуть себя опасным опытам, с тем чтобы врачи таким образом могли бы получить новые, полезные для общества научные сведения? Суд с презрением отклонил бы подобное предложение медицинской коллегии, ибо справедливость перестает быть таковой, если она продает себя за какую-нибудь цену».[88]

Мнение многих современных правоведов в пользу сохранения смертной казни хорошо выразил У. Бернс, полагающий, что убийца заслуживает смертной казни даже в том случае, если его можно исправить, ибо смертная казнь удовлетворяет чувство гнева, с которым население воспринимает совершение этого тяжкого преступления.[89]

Иначе говоря, все аргументы за сохранение смертной казни основаны на гневе, возмущенном общественном мнении, страхе перед совершением новых преступлений, на жажде мести преступнику, который после совершения преступления тут же теряет всякую человеческую ценность в глазах общества и государства, которые как бы вправе поступать с ним как вычеркнувшим себя из человеческого общества и лишившим себя права жить среди людей.

Учитывая все изложенные аргументы в защиту смертной казни, все же попытаемся подойти к более детальному рассмотрению проблемы правомерности института смертной казни с позиций науки права, сущности, содержания и целей уголовного наказания, а не деструктивных чувств и эмоций.

По мнению В. Н. Кудрявцева, «игнорировать правосознание граждан, конечно, не следует, но в то же время нельзя допускать возврата к идеям талиона, возмездия, искупления и кары: достижение социальной справедливости должно быть ограничено рамками закона, запрещающего самосуд, телесные наказания и ставящего под серьезное сомнение допустимость смертной казни».[90]

В свое время Гоббс был убежден в том, что целью наказания преступника является не смерть и излияние гнева, а исправление как самого преступника, так и других людей на его примере.[91]

Отвергая изживший себя принцип талиона и ничего не возмещающую месть и смерть преступника, Вл. Соловьев писал, что всякое наказание, чтобы быть правовым актом, а не саморазрушающим злом на зло, не должно внушать несправедливость подобно совершенному преступлению. Относительно смертной казни он отмечал: «Будучи противна первоосновам нравственности, смертная казнь вместе с тем есть отрицание права в самом его существе. Мы знаем, что это существо состоит в равновесии двух нравственных интересов: личной свободы и общего блага, откуда прямой вывод, что последний интерес (общего блага) может только ограничивать первый (личную свободу каждого), но ни в коем случае не иметь намерением его полное упразднение, ибо тогда очевидно, что всякое равновесие было бы нарушено. Поэтому меры против какого бы то ни было лица, внушенные интересом общего блага, никак не могут доходить до устрашения этого лица как такового через лишение его жизни или через пожизненное отнятие у него свободы. Следовательно, законы, допускающие смертную казнь, пожизненную каторгу, или пожизненное тюремное заключение, как упраздняющие окончательно данное правовое отношение через упразднение одного из его субъектов. Притом убеждение, что общее благо в известных случаях требует окончательное упразднение данного лица, представляет и внутреннее логическое противоречие. Общее благо потому есть общее, что оно содержит в себе благо всех единичных лиц без исключения, – иначе оно было бы лишь благом большинства».[92]

Напоминая ту простую истину, что зло способно породить только зло, он отмечал: «По какой же это логике – повторение зла есть добро? Разве убийство возмутительно тем, что убит хороший человек? Он был, может быть, негодяем. Но возмутительно самое действие воли, преступающей нравственный предел, возмутителен человек, говорящий другому: ты для меня ничто, я не признаю за тобою никакого значения, никакого права, даже права на существование, и доказывающий это на деле».[93]

Необходимо подчеркнуть, что само выражение «смертная казнь» представляет собой противоречие в определении (contradictio in adjecte), поскольку слово «смерть» означает естественный, а не насильственный конец жизнедеятельности всякого живого организма, поэтому, строго говоря, казнь не может быть смертной, она может быть только насильственным актом убийства.[94] А поскольку это так, то государство не может ставить себя на одну доску с убийцей, призывая его первым прекратить свои злодеяния. Жизнь показывает, что первым прекращает творить зло тот, кто действительно сильнее и мудрее, и только он оставляет лучшую надежду на благополучный исход.

Более того, человек, совершивший даже самое тяжкое преступление, все же не перестает оставаться человеком и членом общества и потому заслуживает соответствующей государственной защиты своего человеческого достоинства и конституционного права на жизнь. Вовсе не случайно ч. 3 ст. 55 Конституции РФ провозглашает, что права человека и гражданина могут быть ограничены законом только в той мере, в какой это необходимо для защиты конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечивая оборону страны и безопасность государства. Здесь вполне очевидно, что речь не может идти об абсолютном отрицании и поражении права человека на жизнь, а только об ограничении его прав и свобод в той мере, в какой это необходимо для обеспечения общественной безопасности и правопорядка, т. е. не больше и не меньше. И поскольку конституционное право каждого человека на жизнь, в отличие от других фундаментальных прав, невозможно ни ограничить, ни временно приостановить, смертная казнь при наличии устойчивого правопорядка в обществе вовсе не является необходимым и, стало быть, правомерным актом цивилизованного государства, которое не вправе бесконечно отрицать или ограничивать право человека – члена общества – на жизнь. И может быть, поэтому два выдающихся члена Верховного суда США, Т. Маршалл и В. Бреннан, заявили, что смертная казнь при любых обстоятельствах абсолютно противоречит Конституции США.[95]

В самом деле, ч. 2 ст. 7 УК РФ утверждает, что уголовное наказание не может иметь своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства. Между тем смертная казнь предполагает не просто лишение или ограничение прав и свобод лица (ст. 43 УК РФ), а полное отрицание человеческого достоинства, как нравственного и свободного существа, чего нельзя сказать о других видах уголовного наказания. Помимо своего несоответствия идее права, смертная казнь, как отмечал С. Будзинский, «не имеет существенных качеств наказания. Она неделима… ее невозможно степенить соразмерно вине; если она применима по ошибке, то ее уже нельзя компенсировать. Это наказание противно правилам христианства, по которому Бог не желает смерти грешного, законодатель же должен стремиться к исправлению преступника. От такой возвышенной задачи христианское государство уклоняться не может. Общественная безопасность может быть ограждена вместо смертной казни пожизненным или бессрочным заключением, с возможностью в последнем случае освобождения несомненно исправившегося преступника… Смерть исключает возможность исправления. Цель устрашения может быть достигнута посредством пожизненного заключения… Уменьшению числа преступлений скорее содействуют умеренные, нежели строгие, наказания. Смертную казнь защищают преимущественно в убийстве, утверждая, что, по общему убеждению народов, пролитая кровь требует крови. Хотя законодатель должен изучать общественную совесть, однако же он не может слепо ей следовать; напротив, он обязан облагораживать и освободить ее от предрассудков».[96]