Коллектив авторов - По следам преступлений. Сборник Страница 3

Между тем по мере того, как я все больше знакомился с фабрикой и ее людьми, отношение ко мне менялось: первое время относились сдержанно, с чуть ироническим пренебрежением. Так, видимо, раньше здесь встречали и провожали других. До меня уже побывали на фабрике десятки контролеров, «представителей», ревизоров. Проверяли, принимали жалобы, брали объяснения. С тем и уезжали. Теперь рабочие и служащие, видимо, почувствовали, что начинается что-то серьезное. Охотнее и откровенней вступали в разговор на фабрике. Иногда вечером после работы пожилые мастера приходили покурить ко мне в прокуратуру. Мои собеседники не знали о конкретных преступлениях. Но иной раз несколько оброненных ими слов заставляли задуматься о мног гом. Так я узнал, что за последние дни Грязнов почему-то очень часто остается наедине с заведующим складом готовой продукции Назаровым. Один раз

Назаров, выходя из кабинета, уже в дверях сказал: «Вы и меня в тюрьму посадите, Николай Андреевич!»

После ареста Ефрюлина очень беспокойной стала кладовщица склада вспомогательных материалов Лида Четверкова, ходит по фабрике с заплаканными глазами. Почему бы это? Ведь с Ефрюлиным она как будто не связана. Может быть, что-нибудь дома не ладится? Нет, на фабрике знают, что дома у Лиды все в порядке. Почему же она плачет? Почему говорит о тюрьме Назаров? Недавние инвентаризации складов прошли благополучно. Но так ли это? Можно ли верить бухгалтеру фабрики — той самой Паки-ной, которая уже пыталась скрыть брак?

Секретарь парторганизации соседнего завода рекомендовал в качестве инвентаризаторов взять Кузьмину и Затуловскую, на которых можно положиться. Иду на фабрику с ними. Заведующий складом готовой продукции Назаров — бывший флотский главстаршина. В складском хозяйстве — полный порядок. Спокоен. Хотите — считайте, хотите — нет. Недостает двух трюмо. Остальное все на месте. Здесь же на складе и допрашиваю. Назаров как будто испытывает облегчение. История эта беспокоила его давно, и хорошо, что, наконец, взялись проверять. Он принял склад два месяца назад. Вскоре вызвал его Грязнов и сказал, что надо уладить конфликт с директором заготконторы Медведковым, который купил зеркало, но оно оказалось испорченным. Если зеркало не заменить, то будет скандал.

На следующий день Медведков приехал на фаб-. рику и увез трюмо. Недели три спустя Грязнов вызвал Назарова и распорядился перенести в прохода ную еще одно трюмо, которое вечером необходимо отвезти на автомашине на областную выставку. Дисциплинированный моряк выполнил и это распоряжение. В тот день пришлось допоздна задержаться с отчетами. И, выходя из проходной фабрики, Назаров был удивлен, когда увидел, что бывшая конторская машинистка Ремнева укладывает на детские салазки приготовленное для выставки трюмо.

На следующий день Назаров пришел к Грязнову и попросил накладные на оба трюмо. Директору в тот день некогда было заниматься этим. Назаров приходил к нему еще и еще, а Грязнов тянул, откладывал, обещал все оформить и, наконец, посоветовал составить акт на списание двух трюмо, как пришедших в негодность. Подписать такой акт Трязнов велел начальнику ОТК Рубину и председателю месткома Ма-иукову, но те не решались.

Из склада я прошел в контору, к Грязнову. Почему недостает двух трюмо на складе? Понятия не имеет. Правда, ему что-то докладывали о пришедших в негодность трюмо, но ведь он, директор, не может отрываться от решения принципиальных вопросов* Складской работой руководит Гущин, начальник отдела снабжения.

Встречаю Гущина на фабричном дворе. Нет, и он ничего не знает о недостаче двух трюмо. Акт о порче трюмо? Да, такой акт он видел, но это было год назад, при прежнем заведующем, и то не на два, а на одно трюмо. Это точно. Акт на одно трюмо он визировал, возвратившись из какой-то командировки.

Снова иду в контору. На лестнице меня встречает курьер Вера. Спешит сказать, что как только я вышел от Грязнова, он вызвал к себе секретаря Катю Коваль и направил ее с каким-то поручением. Вера видела в окно, что Коваль от ворот фабрики направилась через дорогу к дому Ремневой. Этого можно было ожидать. Терять времени уже нельзя,

У дома Ремневой навстречу попадается Катя Коваль. Вхожу в дом. В одной из комнат — трюмо в белой буковой раме. Не успеваю спросить, а у Ремневой уже готов ответ: «Купили на базаре случайно у неизвестных лиц». Это тоже следовало предвидеть. Вызываю машину, гружу трюмо, приглашаю с собой Ремневу и ее мужа. Они очень недовольны, но помочь им пока ничем не могу. Попутно заезжаю за вторым трюмо к Медведкову. Не хочет отдавать. Ведь он уплатил деньги самому Грязнову — 600 рублей (в старом масштабе цен). Почему 600, ведь прейскурантная цена выше? Оказывается — услуга за услугу. Грязнов «устроил» трюмо подешевле, а Медведков «достал» ему крой на кожаное пальто. Но тем не менее и у Медведкова приходится взять трюмо, так как деньги за него в кассу фабрики не попали.

Свидетели допрашиваются порознь. Именно так записано в кодексе. Ремнев твердит, что трюмо он с женой купил на базаре. Следователя интересует, когда это было, сколько уплачено за трюмо и какими купюрами, кто платил — он или жена, кто продавец — мужчина или женщина, как был одет продавец и сколько ему лет, в каком конце базара трюмо стояло и в какую сторону было повернуто. Для правдоподобия Ремнев старается отвечать обстоятельно и подробно. Затем он выходит в коридор, а я те же вопросы задаю его жене. Однако ответы на них получаю совсем другие. О деталях они договориться не успели. Да и кто в состоянии предвидеть все вопросы, какие может задать следователь? Значит, трюмо покупали возле мясного павильона два месяца назад? А почему муж говорит, что оно куплено на сенном рынке и стоит у вас больше года? Ремнева уже не слушает, о чем ее спрашивают, и только твердит: «Купила на базаре. Все равно купила». Видя, что я настроен весьма скептически, Ремнева вынимает платочек и начинает тереть сухие глаза. Жду, пока она положит платок обратно в сумку, и спрашиваю:

— А о чем вас просила сегодня Катя Коваль?

— Об этом же… А разве вы знаете, что Катя меня просила?

— Так как же дело было?

Ремнева начинает рассказывать и плакать по-настоящему. Она-плачет по 400 рублям, которые Грязное взял у нее заимообразно, а потом вместо денег отдал трюмо.

В конце дня успеваю допросить и Катю Коваль. Держится она бодро. Да, ходила к Ремневой, просила, чтобы в случае чего говорила, что трюмо с базара. Грязнов поручил. Меня о чем ни попросят — все сделаю, такой уж характер.

Утром по телефону связываюсь с фабрикой, чтобы вызвать Грязнова на допрос. Отвечает Коваль. Грязнов не вышел на работу. Он в больнице. Иду туда. В приемном покое любезный отоляринголог доктор Ляпкин с сочувствием говорит, что о допросе Грязнова не может быть и речи: он ничего не слышит. Предполагают острое воспаление среднего уха. Может ли быть для следователя что-либо более досадное? Но ничего не поделаешь. Тщательно продуманный план допроса приходится отложить. Иду на фабрику. Там мои общественники-ревизоры, закончив инвентаризацию готовой продукции, уже работают в материальном складе, который больше похож не на производственный склад, а на кладовую сельской лавки. Здесь и сахар, и бумага, и ткани всех оттенков, и многое другое. Говорят, так надо: сахар — один из компонентов раствора, образующего на зеркале серебряную пленку; ткани идут на обклейку футляров дорожных зеркал; бумага тоже на обклейку или на упаковку.

Сличаю инвентаризационные записи с амбарной книгой. Картина невеселая. По многим наименованиям недостача.

Приятно смотреть, когда в кино показывают, как честный бухгалтер, запыхавшись, прибегает в милицию. Он выявил в балансе значительную ошибку. У следователя проницательный взгляд. Следователь давно знает все, но не говорит, чтобы не портить удовольствия зрителю. Пара слов, и симпатичный помощник прыгает в машину. Еще сотня метров пленки, и расхититель схвачен за руку. Рукопашная схватка, эффектный прием самбо, и преступник повержен. В последних кадрах его сообщники с тюремными корзиночками выстраиваются в очередь перед кабинетом. В корзиночках — конспекты показаний. А следователь тем временем с красавицей дочкой бухгалтера спешит в магазин «Все для новобрачных».

Жаль, что в большинстве случаев работа следователей несравненно будничней, чем этого хотелось бы нашим сценаристам и кинозрителям.

Многостраничные сличительные ведомости, перевязанные шпагатом пачки расходных требований, записи под копирку, фиолетовые подписи, десятки, сотни, тысячи цифр и записей — все надо просмотреть не раз, сопоставить, привести в систему, вобрать в память. Это — подготовка к допросу.

А вот и допрос. Куда делась бумага? Как раз этого Четверкова не знает. Где картон? Видимо, ошиблась, когда принимала или отпускала. Почему недостает резиновых сапог? Просчиталась. И так один за другим десятки вопросов, десятки противоречивых ответов. А что случилось со штапельным полотном? Этого Четверкова тоже не знает. Так ли? Раскладываю на столе шесть требований на штапель. По трем из них Четверкова в разное время списала на картонажный цех по 18,6 метра полотна. По каждому из трех других требований абсолютно то же количество трижды приходуется из цеха обратно на склад. Что это за мера? Как будто один и тот же отрез? И зачем понадобилось столько раз перебрасывать его из склада в цех и из цеха снова в склад? Четверкова юворит: «Ладно, пишите… Буду сознаваться., теперь уже все равно».