Владислав Шейченко - Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде Страница 50

Участие переводчика имеет все атрибуты Помощи. Помощь двусторонняя: и нашим, и вашим, без тени заинтересованности в судьбах участников и результатах разбирательства. Помощь должна быть всеобъемлющей, так как переводчик выступает посредником (медиатором) во всех процедурах, где подозреваемый может столкнуться с языковыми барьерами. Здесь мы обсуждаем его участие только исходя из интересов защиты, потому что на проблемы стороны обвинения и суда нам, в общем-то, наплевать. Не так ли, курсант? А помощь подозреваемому включает в себя переводы любых текстов по процессуальным документам и по переписке с властями. Предсказуемо активное участие переводчика и при встречах, любом виде общения с защитником, если, конечно, сам адвокат не владеет нужным языком. Но в случаях посредничества, как можно заметить, появляется угроза утраты конфиденциальности, так как «мусорской» переводчик вполне может слить обретённую им информацию. Потому, если есть возможность, необходимость и средства, выгоднее привлечь к участию компетентного спеца, обладающего доверием от защиты. Понятно, что посторонних для милицейской среды субъектов сторона обвинения и суд не приемлют и примут все меры для нейтрализации таковых. Ты можешь ответить тем же. По различным, не поддающимся проверке основаниям отводи навязываемых агентов (то переводчик на твоём родном языке оскорбил тебя, то вздумал уговаривать в признании вины).

Переводчики несут уголовную ответственность за заведомо неправильный перевод. Вернее сказать, что такая ответственность только предусмотрена. Современной судебной практике неизвестны случаи привлечения к такой ответственности. Какая идиллия! Вероятно, искажений переводов вообще не происходит. Но всё же признаем, что в существующих условиях практически невозможно доказывать точность и правильность перевода, когда нет чётких определителей, что считать по каждому случаю верно переведённым. Ещё сложней выявлять прямой умысел на искажения, злонамеренность, заведомость действий переводчика. Ведь текущая информация может подвергаться искажениям специально и в обусловленных содержании/форме. Чтобы доказывать такие факторы очевидно требуется задействование и контроль других специалистов, мнение которых то же может быть не бесспорным. Да и бремя ответственности частично будет лежать на тех следователе и судье, кто привлекли переводчика да не убедились в его способностях и пристрастиях. Такие условия вполне допускают намеренное внедрение таких специалистов, кто подыгрывает обвинению, заблуждает подозреваемого неточностями, искажением оборотной информации, а то и прямо толкают в пропасть. Случаются и грубые искажения, когда, например, вразрез с действительной позицией подозреваемого, переводчик заявляет «от его имени» о признании вины, о согласии с обвинением, но отказе от показаний. Тем более нет трудностей «забыть» все разъясняемые права или транслировать из в неверном значении или неполно. Подобные мерзости в дальнейшем к увечьям в защите. Есть страховочные заклятия против этого. Необходимо хотя бы разочек осуществить скрытую запись по участию переводчика и проверить его работу через других спецов. Или даже открыто демонстрировать проведение записи. Должен бы струхнуть, остеречься последствий.

Случалось так, что на судебной стадии рассмотрения обвинения вдруг выяснялось не владение подсудимым языком судопроизводства или его крайне сомнительные познания и понимание. Убедившись в такой ущербности суд признавал необходимость содействия переводчика. И на том ограничивались. Но признание таких фактов автоматом ставит под сомнение законность всех предшествующих этапов рассмотрения дела, включая стадию участия самого подозреваемого, когда он не был обеспечен помощью переводчика. Любые документальные свидетельства, типа «русским языком владею, в услугах переводчика не нуждаюсь» не могут служить оправданием, так как явно не соответствуют действительность. Что и подтвердилось последними выводами суда по языкознанию и нуждам бывшего подозреваемого. Скорее всего, все прежние утверждения фальшивы, имел место обман с преодолением права.

Кроме того, встречаются умники от следствия и судебной власти, кто пытается толковать содержание нормы о праве на пользование языком владения в усечённом значении. Наличие этого права они признают только по отношению к процессу дачи показаний или объяснений. А участие переводчика видят только для такого рода общений. Отсюда выводят отсутствие прямого права пользоваться родным языком в процессуальных обменах информацией иного формата, например, по ходатайствам, отводам, жалобам, возражениям и прочим обращениям. Враньё! Право на помощь переводчика вообще самостоятельно, отделено от «права на язык», и широту его действия Закон не ограничивает.

3.4.7. Право знакомиться с протоколами и подавать замечания

Подозреваемый вправе знакомиться с протоколами следственных действий, произведённых с его участием, и подавать на них замечания.

Знакомство указанное должно быть прямым, непосредственным и подробным, как люди знакомятся лично друг с другом, как враг с недругом, за руку и воочию. Именно в таком значении и должно правильно пониматься процессуальное знакомство. Опосредованное же знакомство, то есть через кого-то, с чьих-то слов и сообщений, через любые производные носители – это косвенный контакт с информацией, который не гарантирует полноты и достоверности. Посредничество в ознакомлении допустимо, если подозреваемый, например, в силу физических или иных препятствий не способен к самостоятельному ознакомлению (слепой, глухой, не владеет официальным языком, неграмотен, спит или умер).

При необходимости следователи заводят любимый ими вальсок – ознакамливают путём зачитывания протоколов вслух. Это считают достаточной мерой. После чего участники, включая подозреваемого подтверждают подписями правильность содержания документа, а вместе с этим и факт ознакомления с ним, с его содержанием. Но в таком порядке обычно оглашается только описательная часть существа следственного действия, оглашается кратко и с искажениями (изменения формулировок, пропуски, умалчивания). Мусора такие выкрутасы оправдывают экономией времени. Ну как же, пока все участники по очереди прочтут текстуру! Следователи тонко пользуются доверчивостью и невнимательностью подозреваемых. А те в дальнейшем изумляются, откуда в протоколе появилась левая информация, куда делись важные данные. Поздно, овца, в протоколе уже подпись твоя стоит удостоверительная. Ещё одна разновидность надувательства – оглашение документа «с экрана». При таком раскладе текст набирается через комп на дисплей, не распечатывается бумагой, следователь его зачитывает по экранному изображению, выясняет у участников верность изложения, если нужно, то подправляет с ходу или делает вид таких исправлений. Все согласны? – тогда только в печать и на подпись. И вновь защита упускает подлог.

Персональное и непосредственное ознакомление с окончательной редакцией бумажного протокола, напротив, позволяет в полной мере проконтролировать содержание всех разделов: данные о времени и месте составления, об ознакомлении с правами, о составе участников и всё прочее. Каждая составляющая сведений по протоколу важна для оценок их допустимости и доказательственного значения. Тем более только собственно-зрительное знакомство позволяет нам устанавливать соответствие происшедших процедур с их отображением в протоколе.

Специальный раздел в протоколе позволят внести в него Замечания о правильности (или неправильности) содержания. Здесь не только можно, но и нужно отметить любые несоответствия, неполноту текстовой информации. Замечания – существенное и самостоятельное средство защиты. Замечания не являются собственно обращением, хотя и могут содержать посыл: прошу учесть, принять во внимание, рассмотреть, удовлетворить. А почему «хотя и могут»? По моему мнению, необходимо выдвигать требования, без которого следаки оказываются, как бы и не обязаны что-либо исправлять, так как их к этому никто и не призывает. Как бы то ни было, Замечания выражают несогласное мнение о правильности сведений. Ни Закон, ни практика не определяют порядок рассмотрения Замечаний на протоколы по досудебной стадии производства. Представляется, что этот порядок должен равняться на правила рассмотрения Замечаний в отношении Протоколов судебных заседаний (сокращённо далее – ПСЗ), как это установлено в статье 260 УПК. То есть любые Замечания должны бы рассматриваться лицом, проведшим следственное действие и составившим протокол, удовлетворяются им или отклоняются специальным решением, а пусть даже и внутри самого протокола с указанием мотивов и оснований этого решения.

Только после выполнения указанных условий производство следственного действия можно считать завершённым, а результаты – зафиксированными. Однако ещё повсеместна традиция, когда те же Замечания к протоколам следственных действий вообще оставляют без рассмотрения. Они, их наличие как бы выпадают из общей процедурной канвы: родившись, Замечания остаются жить своей никчёмной жизнью. Следаки внимания на Замечания не обращают, как если бы такие не имели значения или не заявлялись вовсе. Отсюда непонятно становится, учтены Замечания или нет, оценивать сведения по протоколу вкупе с такими оговорками или эти основные сведения действительны и без сведений по Замечаниям. Такая неопределённость возникает и из-за того, что привнесение Замечаний – достаточно редкое явление. Некоторые следаки за многие года деятельности своей могут ни разу не столкнуться с подобным способом вмешательства со стороны защиты, тем более от прочих участников. В этом – одно из проявлений бестолковости действий защиты. Кроме того, сам УПК откровенно тупит по этому поводу, когда не дал регламентаций по порядку внесения и рассмотрения Замечаний. А это всегда – лишний повод к произволу. Но резонно считать, если предусмотрена возможность замечаний, то они подлежат рассмотрению, они неотъемлемы от остальных сведений протокола, которых касаются по смыслу «замеченного» ими. В ином случае содержание следственных действий останется не бесспорным, а результаты – не явными, а доказательство – в целом недопустимым.