Коллектив авторов - Судебные речи известных русских юристов Страница 53

   Я затем совершенно опускаю целый ряд показаний о выражении глаз Мироновича, его голосе, походке и прочих признаках волнения, о которых свидетельствуют нам власти, прибывшие на место преступления,-- все это я называю полицейской психологией и не придаю ей никакого значения. Дар чтения в чужой душе принадлежит немногим, да и те немногие ошибаются. А здесь мы встречаемся и с наблюдательностью очень сомнительной тонкости, мы видим, что даже наглядные факты оцениваются грубо и неумело,-- где уж тут до чтения по глазам! Вспомните только следующее: на утро, после фатальной ночи, Миронович, как мы знаем, в свой обычный час, рано утром пьет свой чай так же спокойно, как и накануне перед сном. Из дому он отправляется разыскивать Порховникова, который задолжал ему 200 рублей, не застает его в доме Лисицина и идет на Пушкинскую улицу, но и тут узнает от Подускова, что Порховников скрылся. Миронович ругается и негодует, как истинный скупец, и на замечание, что сумма долга очень невелика, Миронович произносит типичную фразу, типическое оправдание людей его профессии: "не сумма важна, а важно то, что меня, честного человека,-- надули!". И представить, что это раздражение Мироновича приводится как доказательство его душевного потрясения после убийства! Ну, как, в самом деле, серьезно считаться с такой психологией: придираются к голосу Мироновича и слышат в нем ноты виновности, а на факт, поражающий факт, доказывающий его невиновность, закрывают глаза. Этот факт тут же рядом, а именно: вот эта самая озабоченность Мироновича получить долг с Порховникова. Разве она была возможна и мыслима, если бы Миронович убил перед тем ночью Сарру Беккер? Разве он мог бы серьезно интересоваться этим долгом? Да ведь еще как настойчиво -- поехал в один дом на Преображенскую улицу (следовательно, минуя роковую кассу), а потом вернулся на Пушкинскую улицу (тоже мимо кассы) -- точно ничего злополучного и не было.

   Ведь если бы он убил, он знал бы, что касса была всю ночь отпертой, что она и теперь открыта, что, может быть, из нее уже все растаскано и он теперь нищий, что там следы его ужасного дела. Его должно было мучить: знают ли уже? Пришел ли кто-нибудь? Его бы против воли туда потянуло. Где же тут до Порховникова? Откуда бы взялась прежняя энергия преследовать должников? Не ясно ли, что этот человек, продолжает свою нормальную жизнь, что ему в эти минуты никакая беда еще не снилась... А разгадчики дела на все это даже не обращают внимания!, Я утверждаю, что вы нигде не найдете убийцу, который бы так неподражаемо разыграл невиновность в это утро, именно этими поисками Порховникова, как разыграл ее Миронович, а не найдете потому, что так именно мог поступить только действительно невиновный.

   Сообразите, наконец, что Миронович от начала до конца ни от одного своего слова не отступился, ни разу не солгал и не впал в противоречие: а для виновного срок был слишком велик, чтобы не соблазниться и не солгать; вспомните только, как другие в этом деле зарапортовывались и меняли показания! Сопоставьте его поведение накануне убийства и на другой день; вспомните, что ни одной царапины ни на лице, ни на руках у него не было; обратите внимание на то, что у него был сделан полицейский обыск,-- и весь гардероб его оказался налицо; ни малейшего скандального пятнышка на белье (а будь здесь неодолимая страсть,-- пятна секретного происхождения непременно бы нашлись), ни одной скрытной, окровавленной или замытой одежды. Вспомните, наконец, что Сарра Беккер невинна. Не ясно ли, что все, чем стараются опутать Мироновича, спадает с него как шелуха; что в этом обвинении нет ни одной живой, осмысленной, проникающей в нашу совесть улики; что все они, эти улики, не что иное, как собрание восковых фигур. Нет никакой внутренней силы, нет истины в этом обвинении!

   Но самые важные доказательства невиновности Мироновича еще впереди.

   Нам осталась еще одна громадная улика, занявшая четыре дня судебного следствия. Она состоит в том, что в этом процессе есть весьма подозрительная Семенова, которая, однако, по мнению прокурорского надзора, едва ли убила Сарру Беккер. Странная улика. Если в Семеновой и не распознали убийцу, то чем тут виноват Миронович?

   Попробуем, однако, задаться вопросом: кто убил?

   Мы уже знаем, что цель убийства была искажена следствием с самого начала, благодаря признаку изнасилования. Мы видели, что изнасилования не было, но все это можно было видеть и раньше. Не говоря уже о положении тела поперек кресла, о половой неприкосновенности Сарры, самый костюм ее показывал, что она погибла, как сторож кассы, неосторожно впустивший вора. Она найдена в том наряде, в каком вошла с улицы, с ключом от своего жилища в кармане. Она, очевидно, имела дело с кем-то, кто не мог располагаться в кассе как дома, кто должен был с минуты на минуту уйти. Это был посторонний.

   Затем: украдены вещи. Кто говорит вам, что здесь был грабеж поддельный, тот забывает, что поддельный грабеж всегда старается бить в глаза и что только после настоящего вора можно найти такую обстановку, когда не знаешь, был он тут или нет. Потому что поддельный грабеж не может рисковать сомнением, а настоящее преступление только сомнения и добивается. Ведь Миронович, будто бы подделавший грабеж, вначале ничем не мог его доказать! Еще если бы он вынул из кассы заложенные вещи, то продажу их можно было бы доказать книгами. Но украдены вещи из витрины, которым инвентаря не было, и Беккер даже отказывался признавать пропажу большинства вещей; не всплыви они впоследствии чудом, никто бы не поверил, что они были да сплыли. Так никто грабежа не подделывает. И это не могло не внушить мысли, что грабеж был настоящий.

   Поэтому после первых ложных шагов против Мироновича следствие должно было кинуться в сторону -- искать неизвестного. Кто был этот неизвестный? Задача найти его в нашей обширной столице, конечно, была трудная. Он мог и не найтись. Могло статься, что убийство на Невском не было бы раскрыто. Как это ни неловко, это лучше привлечения невиновного.

   Были ли указания на неизвестного? Да, были. Азбучное следственное правило состоит в том, чтобы искать последнего, кто видел убитого и говорил с ним. Этот последний, кто видел Сарру Беккер, был намечен сразу,-- то была какая-то женщина, но она сразу же пропала. С самого начала на этом важнейшем пункте перед следователем зияла непроницаемая тайна. Обстоятельство это тем более должно подмывать любопытство, что жизнь, характер, вкусы, все знакомства покойной были выяснены. Это была девочка, усердная к долгу сторожа и кассира, осторожная, недоверчивая; близких у нее не было, знакомых мы можем перечесть. И вот мы узнаем, что перед самой смертью Сарра Беккер разговаривала на лестнице перед кассой с какой-то женщиной и притом настолько долго и охотно, что когда Ипатов хотел их разогнать, то девочка возразила: "А вам что за дело? Разве я обязана вам давать отчет?". Женщина эта была, по описанию Ипатова, моложавая -- не то женщина, не то девочка. Но тогда же выяснилось, что это не была Чеснова, единственная знакомая Сарры, рослая, нисколько не похожа на девочку. Кто же, спрашивается, была эта женщина?

   Вопрос этот, конечно, не мы первые поднимаем. Он всем приходил в голову, и я здесь говорю- не о казенном приеме, который выражается словами: за всеми принятыми мерами женщина, разговаривавшая с Саррой Беккер, осталась неразысканной. Нам, впрочем, говорили, что ее и не искали. Но я спрашиваю, как с этим громадным пробелом возможно было ни разу не разочароваться в походе против Мироновича, ни разу не сказать себе: да ведь пока я этой женщины не найду, все, что я делаю, может оказаться чепухой!

   Удивительное ослепление перед непогрешимостью первой догадки, пришедшей в голову, без всякой внутренней тревоги перед проблемами первостепенной важности! Ну, представьте, что мы бы с вами, проследя шаг за шагом последний день убитой, вдруг бы натолкнулись на эту женщину, от которой Ипатов просто не мог отцепить покойную! Неужели бы нас не тревожили вопросы: чем, с какой целью расположила она к себе этого недоверчивого ребенка в такие поздние часы на пороге кассы, которую девочка так боязливо оберегала? Почему все другие знакомые объявились и найдены, а этой нет? Ведь шум об убийстве был так велик, что почти каждый человек в столице о нем знал, а через неделю знала вся Россия; особенно знали те, которые зачем-нибудь бывали в кассе и должны были в нее возвращаться. Зачем же эта женщина, если она невиновна, не пришла за своим закладом, не пришла посвидетельствовать о последних минутах бедной девочки? Вот уже несколько дней проходит, а женщина эта как в воду канула! Было бы это возможно, если бы она была чиста?.. Да, по нашему мнению, мысль эта не должна была давать следователю покоя: разумом и совестью должен он был почуять, что неспроста исчезла эта загадочная фигура, сидящая перед ним у самого входа в преступление! И всякая энергия против Мироновича должна была ослабнуть, и следователь должен был тревожиться неминуемым, темным вопросом о женщине. И кто об этом не тревожился, тот не может не выслушать громкого упрека в односторонности!