Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник) Страница 7

Синее пятнышко появилось на лбу Варнавского. Может, Павлыш не заметил его раньше?

— Тогда идите, — сказал Варнавский. — Я немного посплю. А потом буду наговаривать на диктофон. Мне некогда. На этот раз я хочу успеть…

— Надо считать, — сказал Штромбергер. — Я займу компьютер. Он тебе не понадобится?

— Посплю часа два-три, — сказал Варнавский.

— Я управлюсь.

В коридоре Штромбергер прижал Павлыша к стене животом.

— Вы были в лаборатории? — прошептал он. Все здесь шептали. Все таились. Все устали.

Павлыш кивнул.

— Она же даже не сможет его увидеть, — шептал Штромбергер. — Это какое-то сумасшествие.

— Но ее можно понять, — сказал Павлыш.

— Я все понимаю, иначе не согласился бы. Вы не представляете, какой он человек. Я имею в виду Павла. Но сколько это будет продолжаться?

— Вы думаете, мы сможем подняться?

— Но вы не верите, что это что-то изменит?

— Я только знаю, что перегрузки на «Оводе» ему вредны. Ход болезни ускорится.

— Но мы еще посчитаем? Главное, чтобы брезжила надежда. Врачи ведь не говорят: «Вы умрете». Они говорят: «Положение серьезно». Мы все теряем связь с действительностью. Вы же понимаете, что магнитные записи стираются. А он говорит в диктофон. Значит, верит?

«Надо бы спросить, при чем тут магнитная запись», — подумал Павлыш, но Штромбергер быстро ушел.

В лаборатории с Людмилой работала Светлана Цава. Цава была у микроскопа.

— Вернулись? — Людмила обрадовалась. — Только вы его не слушайте. Он пал духом. Нельзя падать духом. Мы обязательно что-нибудь сделаем. Вы думаете — я наивная дура? Я как троглодит, который старается камнем разбить радиоприемник, чтобы он заработал. Но сколько открытий в истории медицины было сделано случайно!

— Расскажите, что вы делаете, — сказал Павлыш.

— Очень просто, — Цава оторвалась от микроскопа. — Мы не видим вирус Власса, но видим последствия его деятельности. Изменения в структуре лейкоцитов и костного мозга. И мы ищем и ищем те средства, которые могли бы остановить процесс.

— Я согласна испробовать все, что есть на станции. Даже чай, даже серную кислоту, — сказала Людмила.

— Вот эту кровь мы взяли у него сегодня, — сказала Цава. — Я воздействую на нее щелочами.

Павлыш внутренне вздохнул. Когда-то Свифт об этом писал. Вроде бы в описании лапутянской академии. Те академики складывали все слова языка в надежде, что когда-нибудь случайно возникнет гениальная фраза.

— Дайте мне записи ваших опытов, — сказал Павлыш. — Я погляжу, что вы сделали за вчерашний день.

— Вот, — Людмила бросилась к шкафу, вытащила пачку листов. — У меня все зарегистрировано. Каждый эксперимент. Вот вчерашние, вот позавчерашние… — Быстрыми пальцами она разбирала стопку записей на тонкие стопочки и раскладывала перед Павлышем. — Смотрите, вот это мы пробовали — начинали с лекарств, которые есть в аптечке… Это еще на той неделе. А это в позапрошлый раз.

Павлыш в растерянности глядел на стопки листков.

— Когда Варнавский заболел? — спросил он.

— В позапрошлый раз, — сказала Людмила нетерпеливо.

— Но вы же говорили…

— Ах, это неважно!

— Людмила, прекрати! — закричала вдруг Цава. Павлыш и не предполагал, что Светлана может так кричать. — Что теперь от этого изменится? У нас же есть оправдание! Сколько угодно оправданий!

— Я ничего не скрываю. Просто, если я сейчас буду объяснять, мы потеряем время. Неужели ты не видишь, как оно убегает?

Светлана поднялась, подошла к Людмиле. Словно не кричала только что. Людмила беззвучно рыдала. Маленькая Светлана обняла Людмилу за плечи.

— Вы только поймите нас, — сказала Светлана. — Наверное, тогда не будет ничего странного. У нас не было выхода. Павел заболел не вчера. И в то же время вчера. Людмила, сядь, успокойся. Павлыш, дайте ей воды. Вон там чистый стакан.

Светлана усадила Людмилу на стул, накапала в стакан из желтой бутылочки.

— Только чтобы я не заснула. Я тебе никогда не прощу, — говорила быстро Людмила. — Я не засну?

— Нет, не заснешь.

Светлана смотрела, как Людмила выпила лекарство.

— Посиди спокойно, — сказала она. И тут же продолжила, глядя на Павлыша: — В общем, какое-то время назад, я потом объясню… Какое-то время назад Людмила увидела на шее Павла голубые точки. Она сначала подумала, что он просто испачкался. А точки не отмывались. И тогда Карл — он ходячая энциклопедия — отозвал меня и сказал, что это похоже на вирус Власса. Все о нем слышали. Всякие драматические истории. Но разве можно было подумать, что это коснется и нас?

— Нет, — согласился Павлыш.

— Я тоже думала, что случайное совпадение. Ведь бывают совпадения. Пигментация, совершенно безвредная пигментация…

— Светлана, перестань, — сказала Варнавская.

— А Павел сам догадался. Тогда же, ночью. Он пришел к Карлу и спросил, не кажется ли ему, что это вирус Власса?

Светлана, говоря, все время оглядывалась на Людмилу, словно ища подтверждения своим словам.

— Мы очень испугались, — продолжала Светлана. — Потому что мы далеко, совсем в стороне, и нет даже маленького кораблика, ничего нет. И связь, сами понимаете, сколько надо ждать ответа. Значит, остались только мы. И вот эта лаборатория… Павел очень хорошо держался…

— Светлана, не надо, — сказала Людмила.

— А почему? Павлыш может сам проверить. Но вы поймите, если бы это было на Земле, то можно уйти, я честно говорю, а тут нас всего четверо, это больше, чем семья, это как будто ты сам. И мы все поняли, что через неделю, может, меньше, Павла не будет. Вот он еще говорит и как будто здоров, а его не будет.

Людмила поднялась, налила себе воды, выпила, не глядя на Светлану.

— Мы все старались что-то сделать. Буквально не спали все эти дни. А Павел думал только о том, чтобы надиктовать общую теорию. Я его понимаю. Наверное, на его месте я вела бы себя так же. Мы все хотим жить не зря…

— Павел жил не зря! — сказала Людмила. — Мы все вместе не стоим его мизинца.

— Не в этом дело, ты же понимаешь, что не в этом дело. А если бы это случилось с Карлом, ты бы думала иначе?

— Я бы тоже все сделала. Но Павел особенный человек. И Карл жив, здоров, и он даже спит. Он вообще не переживает. Он был бы рад, чтобы все закончилось.

— Ты не права, — сказала Цава. — И давай не будем сейчас…

— Молчи!

Людмила выбежала из лаборатории, хлопнула дверью.

— Вернется, — сказала Цава. — Вы поймите ее. Помимо всего, она безумно любит брата.

— И что было дальше? — спросил Павлыш.

— Прошло три дня. Я бы сказала, что мне страшно вспоминать о них. Но не могу, потому что все продолжается… Павлу стало хуже. Вы знаете, синие пятна стали больше, кровь начала перерождаться. Очень сильные боли…

Павлыш подумал, что понял, почему на столике у Варнавского было столько пустых полосок. Они были использованы тогда… когда?

— Штромбергер сказал, что положение Варнавского безнадежно. Вот если бы можно повернуть время вспять… И тут он схватился за свои листочки и стал писать, считать. Он всегда достает листочки, а потом их теряет. У нас есть программа: изучение малых сдвигов. До часа. Даже на изолированной системе это может грозить катаклизмами. А Штромбергер подсчитал, что наших ресурсов хватит, чтобы увеличить сдвиг. Этого еще никогда никто не делал. И не должен был делать. Мы понимали, что нельзя, но если есть шанс, понимаете, если есть шанс, то мы должны были его использовать. И мы вернули время, повернули вспять. На максимум. На неделю. Это было очень трудно — физически трудно. Время раскручивалось назад с дикой скоростью, и все процессы шли обратно… Как на пленке, которую вы крутите задом наперед. Никто из нас не смог запомнить, как это происходило. И приборы тоже отказались зарегистрировать этот переход. Может, просто еще нет таких приборов.

Вошла Людмила. Она прошла к столу, села к микроскопу. Как будто остальных в комнате не было.

— И вы хотите сказать, что вы сдвинули время на неделю и Варнавский выздоровел?

— Я понимаю, это невероятно. Этого не должно было быть. Время не должно оказывать влияния на физическое состояние организма. Но так предсказал Штромбергер. И когда Павел пришел в себя и он был здоров, он согласился, что теоретически такую модель построить можно, но объяснить даже он не смог. Как вы объясните человеку, что электрон сразу и частица, и волна?

— И он все помнил?

— Мы боялись, что если опыт удастся, то мы все забудем. Мы даже записали все, что произошло, и надиктовали тоже. Думали, что если забудем, то достаточно будет включить магнитофон.

— И что же?

— Я могу наверняка говорить только о себе. Я помню, как очнулась. Знаете, так бывает после глубокого сна. Сначала ты вспоминаешь что-то приятное, думаешь, что вот птица поет за окном… И только потом вспоминаешь, что сегодня идти на экзамен. Вы понимаете?