Стихийное бедствие - Владимир Александрович Панков Страница 2

Правда, сады здесь были неплохие. Посаженные давно, они еще давали хороший урожай, и осенью проводники волокли яблоки на станцию мешками, которые затем спокойно ехали в купе проводников до тех мест, где яблок не бывало и где они были в цене.

Бригадир Агафон тоже когда-то шел по стопам своего отца, благодетеля всего села, но, выпрыгивая как-то на ходу со скорого, не желавшего останавливаться на «Платформе 317 км», сломал ногу и вынужден был вернуться домой. Но поезда с того времени стали покорно останавливаться на скромном полустанке, а он, в свою очередь, получил его нынешнее солидное наименование.

Стараниями бригадира в селе была открыта профессионально-техническая школа с железнодорожным уклоном, где дети, изучая географию и мечтая о дальних странствиях, очень скоро получали возможность воплощать свою мечту в жизнь.

Единственное, чего не удалось бригадиру, так это пробить селу статут рабочего поселка, что сразу сняло бы с Прищепино заботы о сельских работах. Агафону возразили в районе, что проводник — это не рабочий, а служащий, а служащих поселков не бывает, как не бывает поселков чиновников или поселков бюрократов.

И все же окрестные села люто завидовали прищепинцам:

— От устроились, холеры.

И вот теперь что-то случилось. Из-за пустяков Агафон Терентьич не стал бы тратиться на телеграммы в разные концы страны. Это и тревожило прибывших. Строили догадки, некоторые умничали, разворачиваясь до фантастических гипотез… Так что зазывать на собрание в приказном порядке, как это часто практикуется, в Прищепино не пришлось. Приехавшие в последнюю минуту торопливо умывались с дороги, чистили форму и спешили в клуб. На собрания было принято являться только в форме.

Уже в шесть большой каменный клуб был полон. В отличие от других сельских клубов он был в ухоженном состоянии, здесь вовсю функционировала художественная самодеятельность, и лузгать семечки во время киносеансов запрещалось категорически. Самодеятельность в основном была детская (школы с железнодорожным уклоном) и устраивала вечера на волнующие души жителей темы: «Хозяин вагона», «Постелью и чаем пассажира привечаем» и «Молодым везде у нас дорога», где молодежь воспитывала себя в духе страстной любви к своей профессии.

Последним на собрание пришел, как это ни странно, сам Агафон Терентьич. Считалось, что он правит тезисы доклада в своем кабинете, но он просто дослушивал там репортаж о футбольном матче с участием «Локомотива». (Все в Прищепино, естественно, болели только за эту команду.)

Пока Агафон топает к столу президиума из кабинета, у нас есть возможность сказать несколько слов о самом кабинете… Всю стену занимает в нем карта железных дорог страны, а на отдельной этажерке аккуратно стоят карманные брошюры с расписаниями всех поездов нашего государства. Таким образом, хозяин кабинета всегда точно знает, в какой точке находится любой житель его селения. Памятка с номерами вагонов висит отдельно. В скобочках указан номер вагона в обратном направлении.

Именно из-за полноты этих данных почти все телеграммы Агафона попали в точку. Не добрались до Прищепино только двое: Коновалов — он был в Париже и Темечкина — ее поезд опаздывал на восемь часов где-то в районе Караганды.

Приемник сообщил, что игра закончилась вничью, ждать больше было нечего, и Агафон Терентьич, надев свой парадный проводниковский костюм и взяв трость, пошел в клуб.

Еще недавно он ходил с костылем, потом с палкой, но вот Коновалов привез ему из Бельгии красивую трость, и Агафон, рискуя жизнью, стал ходить с этой ненадежной, похожей на соломинку, заграничной чепуховиной.

При его появлении зал загомонил. Агафон молча прошел к столу президиума и сел в гордом одиночестве.

Из-за кулис процокала каблучками завклубом:

— Прошу внимания. Сейчас вы заслушаете сообщение Агафона Терентьича… — И ушла обратно как ни в чем не бывало.

— Я сидя, — извинительно улыбнулся Агафон.

— Ничего, ничего, — согласилось собрание.

— Я собрал вас по одному делу, — начал бригадир, — по важному делу. Я бы даже подчеркнул — принципиальному делу…

Агафон задумчиво покрутил трость.

— Все мы относимся к славному племени железнодорожных проводников. У нас уже есть традиции. Отцов и дедов. Я лично жизнь положил на железную дорогу, чтобы получить те льготы, которые я имею. Которые имеет каждый из вас… Ну, там бесплатный проезд и так далее. Вы знаете. Мы хоть и получаем не так много, но у нас есть возможности. Некоторые возможности, чтобы поправить свое финансовое положение. Ну, это вы тоже знаете, хотя этому в школе не учат… Я имею в виду взять посылочку за рубчик-два-три, провести слепачка, ну и так далее… Так что наша профессия внакладе никогда не остается. Больше того, с помощью этой профессии мы превратили наше прежде задрипанное село в райский уголок! В рабочий поселок! В образцовое селение!

— Покороче давай, Терентьич, а то невтерпеж…

— Тут короче нельзя. Тут вопрос принципа. — Агафон строго глянул на свою дочь Нютку, сидевшую в первом ряду с брезгливым выражением на лице. — Поехали дальше… У нас в Прищепино есть своя школа с нужным нам уклоном. Нашим детям не надо беспокоиться о своем призвании. Оно всегда с ними, как тот праздник, который всегда со мной.

— Что за праздник? — поинтересовались из зала.

— Это так. К слову пришлось. К делу не относится… Поехали дальше.

— Хватит ездить, говори дело.

Агафон привстал, опираясь на свою великолепную трость:

— Прищепинцы! Земляки!.. В наших рядах появились отщепенцы.

— Какие-такие?

— Мне это больнее других, потому что среди них моя дочь.

— Вона?! Что она выкинула?

Агафон сделал паузу. Нахмурил брови.

— Они хотят свернуть со священного железнодорожного пути отцов и матерей, — Агафон поднял трость, как посох. — Они хотят в стюардессы!

Бригадир сел. Зал затих, ошеломленный услышанным.

— Драть их надо, — крикнула тетя Паша, — кнутом.

— Не поможет, — возразил Прокопыч, — драть, но методом убеждения!

— А много ль их?

— Дык было двое, но одну, Тоньку Коновалову, мы уломали. Теперь эта осталась. Всего одна, немного, но ведь зараза может пойти, поветрие. Как я уже здесь выражался, это — дело принципа.

— Да. Тут только дай волю, потом не расхлебаемся.

— А давайте все же ее послушаем, — предложила Шура, — может, у нее тоже принцип есть.

Нютка с готовностью поднялась, но говорить ей не дали.

— Нечего! Молода еще нас-то учить.

— Не давать слова! Без ее слов обойдемся.

— Нельзя давать потачки.

— Драть надо, драть.

— Ну, че вы орете-то, как на базаре? — вдруг как-то слишком громко кинула Нютка. — Вам чего, уже и слово мое