Традиции & авангард. Выпуск № 3 - Коллектив авторов Страница 40

равно пяти – вслепую и наощупь

иду туда, куда они ведут,

и мне неважно, кто из них Сусанин.

Все лучше, чем вино и фенибут

и шар земной под золотом сусальным.

Не кончится маршрут ни точкой Б,

ни публикацией, ни адресатом,

он должен был сломаться, как хребет,

поскольку он никем и не был задан.

Но под хвостами вялых запятых,

колесами невыстреливших точек

рождаются дороги и мосты,

разбуженные маршем одиночек.

Евгений Алехин

Меня зовут Евгений Алехин, родился в 1985 году в Кемерове. Я сменил много профессий, но последние несколько лет занимаюсь только музыкой, кино и литературой. Рассказы «Экран» и «Лес» были написаны в декабре 2016 года в одной из московских психиатрических клиник, где меня лечили от психоза, а вернее, просто пичкали таблетками на время передержки перед тем как отконвоировать по месту прописки. В какой-то момент весь мой жизненный опыт, казалось, был стерт из памяти препаратами, но потом возникли эти фрагменты – сначала во сне – и работая над текстами, подбирая, вспоминая и записывая от руки слова, мне удалось вернуть себе воспоминания и отчасти личность.

Два рассказа

Лес

Лучшее, что было в моем детстве, – прогулки с отцом по Барзасской тайге. Если из наших общих воспоминаний сделать одну историю, начнется она примерно одинаково, но закончится по-разному. Первое это – их ссоры. Папа и мама ругаются на кухне. Мне же всего три года, я сижу в комнате. Сначала просто страшно, я жду. Они говорят тихо, и до меня доносится лишь мамины гласные и гул папиного голоса, у него низкий голос. Они прибавляют, и растет мой страх. Скоро мама закричит. Это команда для моих слез, тихого плача. Если я слышу, что они борются, кряхтят, мама пытается ударить отца, то подключаю сигнализацию, чтобы спасти его. Мой визг помогает, для них это сигнал – хватит. Ссора затихает.

Мама остается на кухне, ждет, пока папа уйдет из дома. Он заходит в комнату. Берет меня, заплаканного, на руки. Он одевает меня в кофточку, накидывает курточку, помогает обуться. Сам я еще не отошел, не могу собираться, не оправился. Мы с папой выходим из квартиры, я слышу на кухне всхлипы мамы.

Спускаемся по лестнице, выходим из подъезда, проходим двор, мои слезы высыхают. Смотрю по сторонам, отвлекаюсь. Переходим центральную дорогу, Дом культуры, тут я уже устаю идти пешком. Папа берет меня на руки. Я расслабляюсь. Отдохнув, начинаю задавать вопросы:

– А мы сегодня дойдем до реки?

Он закидывает меня к себе на шею:

– Нет, сегодня просто прогуляемся по лесу.

И сразу же за Домом культуры высоковольтная линия. Мы проходим под проводами и оказываемся на тропинке, ведущей в настоящий лес. Я спрашиваю, встретим ли мы бурундука или белку. И папа отвечает, что сам не знает. Все зависит от них, а не от нашего желания их встретить. Везение. Я сам знаю, что такое невозможно предсказать, но мне хочется задавать ему вопросы, и я задаю самые нелепые:

– А какая глубина в Барзасе? Шесть метров?

– Думаю, метра два.

– Так мелко! – радуюсь я. – Это значит, ты сможешь достать там до дна?

– Смогу, – отвечает папа.

Мы входим в лес. Когда папа устает, он спускает меня на землю. Мы идем держась за руки. С одной стороны пустая дорога, с другой стороны – настоящий русский лес, который живет, дышит, звучит голосами разных животных. Папа находит пару ягод малины и скармливает их мне.

– Какую ягоду можно есть? – спрашиваю я. – Малину? А еще?

– Костянику, – отвечает папа.

– А какую нельзя есть?

– Волчью нельзя.

– Заболит живот?

– Да. Сильно заболит, не стоит ее есть.

– Пусть тогда волки ее и едят. Здесь же живут волки?

Солнце краснеет и спускается за деревья. В сумерки мы устаем гулять. Это значит, что нужно поворачивать обратно. Всю дорогу домой я уже проведу у папы на руках или на шее. Я больше не способен генерировать свои детские вопросы, поэтому он читает мне стихи. Он знает наизусть Хармса, Успенского, что-то из детского Маяковского. Но для меня пока не существует этих авторов. Для меня есть только голос отца, и папа сам создает эти истории на фоне леса. Я не сомневаюсь, что он придумывает их в настоящий момент.

Чаще всего он читает мне «Великан с голубыми глазами» Назыма Хикмета. Это первое стихотворение, которое я выучу в детстве, которое отчасти запрограммирует мою жизнь. Не знаю, как там решит редактор, но я хочу привести его сейчас целиком (вдруг у читателя, как у меня сейчас, нет доступа к интернету):

Был великан с голубыми глазами,

он любил маленькую женщину.

А ей все время в мечтах являлся

маленький дом,

где растет под окном

цветущая жимолость.

Великан любил, как любят великаны,

он к большой работе

тянулся руками

и построить не мог

ей теремок –

маленький дом,

где растет под окном

цветущая жимолость.

Был великан с голубыми глазами,

он любил женщину маленького роста.

А она устала идти с ним рядом

дорогой великанов,

ей захотелось

отдохнуть в уютном домике с садом.

– Прощай! – сказала она голубым глазам.

И ее увел состоятельный карлик

в маленький дом,

где растет под окном

цветущая жимолость.

И великан понимает теперь,

что любовь великана

не упрятать в маленький дом,

где растет под окном

цветущая жимолость.

В папиной версии этого воспоминания я говорю:

– Это ты – великан с голубыми глазами.

– Куда уж мне, – отвечает он и уже представляет, как будет пересказывать эту историю своей жене – маме – за ужином, когда мы все сядем за стол, и сестра с нами, попробуем делать вид, что не было никакой ссоры. Папа даже заготавливает такой застольный комментарий: «Когда я говорю, что во мне сто семьдесят – преувеличиваю, да и глаза – серые».

А я помню другое. Помню, как обиделся на это стихотворение. От голода у меня начинает болеть живот. Но говорю я не про живот, а только про стихотворение. Не знаю, как это передать сейчас с помощью прямой речи. Ведь я описываю