Знание-сила, 2009 № 09 (987) - Михайлов Страница 41

была создана (около 1400 года) кафедра греческого языка; ее питомцы увлеченно слушали греческого богослова Георгия Плифона, ненадолго (1439) заехавшего в столицу Возрождения. Плифон, считавший себя новым Платоном, тайком от всех исповедовал язычество: он считал, что, только вспомнив языческих богов, можно приобщиться к государственной и житейской мудрости. Другие греки называли Плифона амбициозным человеком, но Флоренция, а за ней и другие города Италии, приняли образованного выходца из Греции как пророка, предвещающего наступление новой эпохи дружбы всех благородных людей.

Разобраться в древнегреческих текстах было непросто даже тому, кто посвятил изучению языка несколько лет: различие между диалектами в античности, слишком напыщенная или, напротив, слишком лаконичная риторика, опущение «самого собой разумеющегося» — все это было непривычно итальянцам, которые требовали подробно объяснить значение каждого греческого слова. Греческие учителя откликнулись на просьбы аудитории и принялись писать грамматики. Конечно, учебники по греческой грамматике появились уже в античности, но тогда это были краткие замечания о частях речи и согласовании слов. Стилистика в них не рассматривалась; просто говорилось, что правильно построенный текст «гармоничен» и «прекрасен». Поэтому для итальянских слушателей, впервые столкнувшихся с греческой речью, пришлось создать более подробные учебники.

В этих пособиях (классическим стал учебник Феодора Газы, изданный в 1495 году и ценившийся всеми гуманистами) подробно разбиралось, какие сочетания слов уместны, а какие звучат нелепо. Было введено множество терминов, взятых из естественных наук: такие слова, как «роды», «виды», «формы», стали описывать состав слова и его сочетаемость с другими словами. Рассматривались допустимые и недопустимые варианты соединения слов, правила синтаксиса сделались очень сложными и запутанными, и греческий язык стал казаться почти таким же необъятным, как окружающий природный мир. Вожди гуманистического движения после этого поверили, что греческую грамматику нужно изучать всю жизнь, а ее тонкости невозможно постичь до конца даже за многие десятилетия.

Главным термином новой грамматики стало «завершенное высказывание», которое понималось как лишенное темнот и двусмысленностей. Античная литература и риторика состояла не только из завершенных высказываний: в одних произведениях требовался ясный слог, но в других допускались игра и перекличка смыслов, а в некоторых ценилась многозначительная недосказанность. Теперь же литературу стали отождествлять с ясным и однозначным выражением мысли, и более всего стали ценить те произведения, в которых лучше всего выражены светлые и благородные намерения исторических личностей.

Вкусы европейских читателей разошлись со вкусами древних греков: античные читатели понимали, что разные жанры призывают к различному образу жизни — Гомер рассказывает о нравах народов и их вождей, Фукидид прославляет воинскую доблесть, а риторы устанавливают гражданский мир. Итальянцы эпохи Возрождения не отдавали себе отчета в том, сколь сложна была политика в древности: им нравились древнегреческие исторические деятели, и они их считали людьми прямодушными и разборчивыми в общении. Греческие политики были людьми непростыми, потому что слишком неоднозначными были те обстоятельства, в которых им приходилось действовать. И если Рим дал одного политика, который объяснил нравственные основы своей деятельности — Цицерона, то в Греции никто до конца не понимал, кого следует оправдать, а кого — осудить. Но европейцы эпохи Возрождения считали, что на ясном греческом языке могли говорить только честные политики. Копируя нравы древних греков, образованные итальянцы стали разыскивать их откровенные высказывания о себе, отличающиеся от публичного плетения словес. Не без участия преподавателей они нашли письма, обозначенные именами Перикла и Фемистокла, Аристотеля и Александра Македонского, и сразу же начали говорить, что в их руках оказалось драгоценное наследие античности.

Конечно, ни одно из этих писем не было подлинным — античные доблестные мужи не стали бы так кратко и банально рассказывать о собственных деяниях, о которых и так все уже знали. Письма представляли собой риторические упражнения, на примере которых будущие ораторы учились представлять и разыгрывать воображаемые ситуации. Но эти произведения стали в средневековой Византии изучаться в школах, включаться в хрестоматии, и стало казаться, что в этих посланиях, написанных лаконично и безупречно, содержатся все нравственные уроки античности. Эти письма читались и в эпоху Возрождения, став предметом не только интереса, но и почитания.

В средние века фальсификаций почти не было, потому что не существовало книжного рынка. Как только заработал типографский станок, фальсификации получили те же права гражданства в литературной жизни, что и подлинные произведения. Рукописную книгу никто не будет считать надежной, а книга, несущая имя издателя и типографа, освящена авторитетом настоящей учености. Но сколь бы хорошо издатели ни знали античную литературу, всегда находились мистификаторы, запускавшие свои подделки в печать и вводившие в заблуждение даже опытных исследователей.

Все фальсификаторы конца XV — начала XVI веков публиковали не отдельные произведения, не отрывки, случайно дошедшие в рукописях позднейшего времени, и не цитаты, извлеченные из трудов византийских компиляторов. Они заявляли миру, что нашли целые книги и что из товара, оказавшегося в их распоряжении, можно составить приличные библиотеки. Поймать фальсификаторов за руку было трудно: все знали, что античные автографы до нас не дошли, а списки могут быть поздними. Но главное — фальсификаторы удовлетворяли пожелания читателей, которые уже считали себя знатоками античной истории и ожидали дополнительных сведений к уже имеющимся, однако не разбирались в истории античных литературных жанров.

«Рукопись Платона»

Вал фальсификаций был умножен хорошими тиражами и, пронесшись, накрыл итальянское антиковедение. Уже в 1498 году Аннио да Витербо опубликовал якобы найденный им в Мантуе список трудов деятелей республиканского Рима — Семпрония, Фабия Пиктора и Катона. Это была подделка идеологическая — свободолюбивые города Северной Италии, якобы сохранившие труды вольного Рима, противопоставлялись олигархической Флоренции, у которой таких сокровищ не было. В 1516 году французский ученый де Булонь сочинил две книги «Истории» Валерия Флакка, устроив себе своеобразный экзамен на владение античным стилем. В 1589 году Сигоний подделал «Утешение» Цицерона (только найденное через два века письмо Сигония о предпринятой шутке разоблачило подделку), а Пролуций в Германии сфабриковал седьмую книгу «Фаст» Овидия, надеясь, что самый, как тогда считалось, морализующий античный поэт теперь еще больше завладеет воображением читателей. Историк Мерула, когда ему не хватало сведений, взятых из античных источников, ссылался на придуманный им самим источник — записки грамматика Пизона. Наконец, Гевара, францисканский монах, издал якобы античный философский роман про Марка Аврелия; для этой подделки не требовалось даже овладевать слогом Цицерона, достаточно было живо пересказать все сведения о Марке Аврелии, которые дошли от античности.

Жертвой подделки стал даже ученейший Юст Скалигер (1540–1609), знаток множества языков и древних событий. Молодой преподаватель