Сергей Костырко - Дорожный иврит. Путевая проза Страница 27

Разговор в машине про детей, которые вдруг заговорили фразами из советских мультфильмов. Причем это их собственный выбор. У Юли дети изучали русский самостоятельно, заработав денег на репетиторов. Я так и не понял, неужели они с самого начала дома говорили исключительно на иврите. У Юли нет и следа ивритского интонирования, нормальная русская интеллигентская речь.

«Каждый русский в Израиле мечен годом своего приезда» (Ира Гробман).

Долго искали место, где можно припарковать машину. Мы с Ирой оставили барышень и пошли искать выставку. Довольно долго путались. Наконец нашли — Иру окликнула на одной из улочек блошиного рынка жена Юхвица. Показала где. В вытянутом зальчике небольшого магазина керамики посередине три стола, на двух — экспозиция: сидящие и лежащие фигурки, малая пластика, действительно «пластика», то есть пластично, чуть гротескно и лирично, фактура нескольких лежащих фигурок напоминает фигурки, сделанные из пластилина, раскатанного теста. И как продолжение — на третьем столике в тарелках домашняя выпечка, специально для выставки изготовленная самой Линой: печенье и чего-то такое свернутое, и очень вкусно, тут же бутылки с минеральной водой и пластиковые стаканчики. Очень домашняя, во всех отношениях, выставка.

Пришли Наум с Риммой.

Приехали Пенно Соостер и Боря Юхвец из той нашей прошлогодней компании, которой вечерами таскались по тель-авивским выставкам и презентациям. Обменялись впечатлениями. Пожевали вкусного печенья. Выкатились на улицу. Сильное солнце, толпы народа. Ира сказала, что у девушек есть ко мне разговор. Пошли искать кофейню, чтобы посидеть на улице, то есть — с кофе и сигаретами. Юля с Олей закончили очередную работу и сейчас думают о передаче, посвященной русской литературе за рубежом. «Ну и у кого какие могут быть идеи на этот счет? Давайте по кругу». Варианты предлагались разные. Я начал говорить о том, что закончилась ситуация разделения русской литературы на эмигрантскую (зарубежную) и литературу метрополии (в нашем варианте советскую). И силовые линии сместились, у литературы за рубежом есть, разумеется, своеобразие, но как некой особой функции единого организма современной русской литературы. Ну и так далее. Ира возразила: это все интересно, но не для фильма. Для фильма нужен конкретный сюжет, конкретный персонаж, о котором и следует снять фильм. Далее начали перебирать варианты. Я предложил Гольдштейна. Оля спросила про Бараша. Ира начала говорить о «Зеркале», о вечере Миши, о клубе «Биробиджан». Договорились думать дальше. И затушив, последние сигаретки, двинулись.

Я предложил Науму прогуляться в порт, но ему нужно было отвозить домой Римму.

Пошел один.

Порт, солнце, мачты, новое стеклянное здание вместо старого сарая-терминала. Порт становится торгово-развлекательным центром. Той старо-яффской архаики и мощи, которую я видел в 2007 году, уже нет. Но все равно хорошо. Неохота было торопиться. Пообедал фалафелями, выпил кофе. Пошел наугад по улочкам: слева — Тель-Авив, справа — Бат-Ям. Скучные, серые, чуть замусоренные улицы из блочных в южном варианте почерневших домов, обычные. Посреди почти трущобных домов вдруг особняки в арабском варианте баухауса: с обобщенным силуэтом, но — с высокими стрельчатыми окнами, с пенхаусами, с маркизами на балконах. Искал остановку автобуса в Тель-Авив, но не нашел. В конце концов, дошел до блошиного рынка и через него на площадь с часами. Взял такси.

Спал полчаса. Душ. Стирал.

Сижу на балконе, записываю. Ветер, редкие капли. Сейчас буду спускаться к Гробманам. Сегодня пойдем к Мириам.

22.40 (в мастерской)

Гроза и тропический ливень, когда мы сидели на гигантской лоджии у Мириам, она же гостиная, она же мастерская. Вдоль стен — полки, на которых расставлены работы Мириам. Малая пластика. Такая же экспрессивная, как и ее графика и проза. Нет, проза у нее, пожалуй, мягче, лиричнее.

Квартира в старом доме на улице Алленби. Со стороны улицы — тель-авивский урбанизм, ну а лоджия выходит во двор, в котором деревенская почти тишина: кусты, деревья, полянка, за полянкой двухэтажный дом, по архитектуре — загородный. А над двором этим слева в ночном уже небе светит стела офисного небоскребика.

Сидели нашей утренней пляжной компанией — Мириам, Сережа, программист, ревнитель здорового образа жизни, с женой, мы с Ирой и дочь Мириам — красавица, бывшая фотомодель, офицер израильской армии, студентка, наследница старинного еврейского рода Гамбурд из Кишинева. В отличие от нас — израильтянка. По-русски говорит свободно, но с ивритским интонированием. Как хозяйка она показывала мне картины, висящие на стенах, в основном работы ее бабушки и дедушки, кишиневских художников. Хорошие работы. А также семейные, маслом писаные портреты. Девушка рассказывала мне, кто есть кто.

В прошлые приезды к Мириам мы ходили в другой дом, который она снимала, и тоже в старом центре Тель-Авива — отдельно стоящий старинный трехэтажный особняк неподалеку от улицы Бялика, мастерская Мириам была тогда на крыше этого дома. И при этом кочевом образе жизни Мириам везде дома, то есть перевозит свой дом — вот эти картины родителей, книги, портреты и свои работы. Собственно, то, что и есть ее дом.

10 ноября. Поездка в Хайфу

8.20 (на автовокзале, сидя в микроавтобусе)

Утро. Усталость после вчерашнего дня. Вышел на Бен Иегуду в восемь утра. Уже жарко. Облака. Улица абсолютно пустая. Суббота. Я, как говорят здесь, «беру четвертый микроавтобус». До автовокзала долетели за пять минут, только пару раз притормозили перед светофорами на Алленби. Гигантский автовокзал по случаю шабата закрыт. И, соответственно, междугородние автобусы не ходят. Под неработающим автовокзалом вдоль обочины стоят микроавтобусы. Зычные, как на рынке, крики водителей: «Иерушалайм! Иерушалайм! Хайфа!».

Я иду к машине, которая — «Хайфа».

Проезд до Хайфы — 45 шекелей.

Мой шеф: заросшая щетиной морда чеченского боевика и черная кипа. Набрал уже семь пассажиров. Три места еще свободны. Ждем.

Наконец в автобус залезли еще трое, а наш абрек отошел от микроавтобуса потрепаться с коллегами. Пассажиры начинают стучать в стенки, худая азиатка высунулась в открытую дверь и закричала по-ивритски: «Эй! Шеф! Давай! Ехай! У нас комплект». Он послушно заспешил, почти побежал к машине.

Трогаемся.

Герцлия. Натания. Сейчас впереди обозначился еще какой-тот город. Высокие трубы, за ними — море.

Можно читать историю страны. Можно разглядывать камни с орнаментами, выбитыми две тысячи лет назад. А можно просто смотреть из окна микроавтобуса, распластавшегося на бесконечной полосе асфальта, смотреть на ухоженные поля, полыхающие зеленым и желтым, и всем телом через дрожь улетающего назад асфальта почувствовать ярость и мощь сгибавшейся, скручивавшейся две тысячи лет в галуте пружины, которую можно назвать Израиль («поборовшийся с Богом»).

Справа поднялись в небо горы. Кармель.

Дорога заняла час. Перед Хайфой слева море, справа под горой в долине — парники, целые поля белого целлофана с зеленой оторочкой у земли.

9.10 (в кафе)

Дождь. Сижу в только что открывшемся «Макдональдсе», в котором моя племянница Света из Уссурийска, вышедшая замуж за тамошнего еврея и перебравшаяся сюда, назначила по телефону встречу. Сейчас они зайдут за мной. Скромный зальчик со стенами, закрашенными синей краской, пластмассовые столики и стулья. «Макдональдс» здесь — дешевый общепит. Из декора только воздушные шары с нарисованными сердечками, то есть «Ай лайк Макдональдс». За стеклянными стенами небольшая площадь.

Первое ощущение от Хайфы, когда микроавтобус въехал и кружил по улицам — Симферополь в дождливую погоду: блочные многоэтажки сквозь пышную зелень, похожую на южные ивы и тополя, сырые грязные стены, пасмурный свет. На улицах ни людей, ни машин, мокрый асфальт.

22.34 (в мастерской)

Света пришла со всем своим семейством — дочкой Катей, которая за четыре года, что я не видел ее, из ребенка превратилась в маленькую лукавую девочку, с внучкой Ангелиной, то есть племянницей Кати, такой же живой, подвижной, раскованной девочкой года на два постарше своей тетки. Четвертым шествие через площадь к «Макдональдсу» замыкал Светин сын Егор, вытянувшийся в подростка.

Иду на встречу с двоюродными сестрами из Уссурийска, приехавшими навестить дочь и племянницу в Хайфе, — то есть на родственную сходку чистокровных хохлов, наконец-то нашедших место для свидания.

Новая квартира Светы чуть поменьше и поскромнее предыдущей, но с видом на море.

Коля, муж двоюродной моей сестры Раи, отец Светы, удивляется: «Я-то думал: заграница. А тут трущобы какие-то!». Колю, как я понимаю, напрягает архитектура старой части Хайфы, восточного города с улицами, карабкающимися в гору, и, соответственно, такими же «горными» дворами, передвижение по которым — больше сверху вниз, по лестницам вдоль стен. Мы стоим на верхней площадке такой лестницы, курим, перед нами белые плоские крыши, с торчащими между ними стрелами кипарисов, под нами узкая глубокая щель двора, откуда встают два каких-то дерева с длинными голыми внизу стволами, поднявшими свои кроны до нашей площадки, так что можно протянуть руку и потрогать ветки.