Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый Страница 14

как депутат Госдумы пытался представить к награждению Орденом Дружбы). По совместительству он стал сопродюсером эротического фильма «Юлия» с участием актеров, похожих на Юлию Тимошенко и Михаила Саакашвили. Закономерно был бы ожидать от более или менее дружеских республик, учитывая и их немалую кинематографическую потенцию, ответного кинохода, типа ассоциаций циркового дуэта Юрия Никулина и Михаила Шуйдина с возникшим позже российским властным тандемом. Ну, а повышение политической роли патриарха, на фоне давнего крымского призыва М. Волошина в статье «Вся власть патриарху!» (1917), вполне могла бы быть рассмотрена как возвращение к гайдаевскому трио от «Самогонщиков» до вояжа «Кавказской пленницы».

Однако вместо этого – кипение чисто гламурных страстей в российско-украинском фильме «Легкое дыхание» (В. Пендраковский, 2007), с попутной аннексией «Тамани» (не самого полуострова, поскольку события разворачиваются как раз на противоположном, керченском, берегу, а одноименной повести М. Лермонтова). Дискурс гламура утверждает, что первым гламурным романом был «Евгений Онегин», а антигламурным – «Герой нашего времени», но указанный фильм огламуривает сюжет так же решительно, как вводимый-выводимый в его лакуну «оппозиционный» политик, комплекцией и дискурсом напоминающий политика Митрофанова, охмуряет эл(р)екторат. Не такой уж и лишний, благодаря покровительству столичной Нереиды бальзаковского возраста, очередной ударнице гламурного производства, герой нашего времени («гламурный поддонок», как обозначает этот тип А. Тихонова[66]) навещает родные места и натыкается на подросшую по соседству лолиту, сохранившую на него свои виды. Контрабандистам теперь нет нужды плавать в Турцию, для впечатления риска волнующегося Керченского пролива вполне достаточно. Один из них, по своему влюбленный в не им соблазненную лолиту, счел героя все же абсолютно лишним, выстрелив в него в конце из двустволки, но Нереида самотверженно подставила под пулю свою грудь.

Царством более позитивного крымского треугольника без аннексий и контрибуций (хотя и с пыткой подкупа), гостеприимного прибежища всех здоровых гламурных сил извне, стал следующий совместный фильм «Маша и море» (2008, А. Даруга, по повести Л. Лузиной). По сему случаю произошла даже полная демилитаризация культа местной, еще таврского происхождения, богини Девы, которой приносились в жертву чужестранцы, превращенная в какую-то вегетарианскую «богиню любви».

Неизбежной особенностью постмодернисткого любовного треугольника мирового кинематографа становится то обстоятельство, что явный или подсознательный инцест оказывается поглощен транссексуальностью. Масштабной попыткой гламурного воплощения этой темы на брегах Тавриды, с претензией на геопо-этическую красочность и масштабность «Английского пациента», стал образец гламурного воспитания треугольных лесбийских чувств: фильм, украинская ретромелодрама, снятая английским, но не очень признанным на родине искателем эстетических приключений, Робертом Кромби, «Сафо» (2008). Чем-то его миссионерство напоминает депутатскую поездку в фильме «Легкое дыхание» с прицелом эстетически «обмитрофанить» зрителя (в российский прокат, уточним, фильм не был допущен). Как писал Ж. Бордийяр, «нам остается лишь изображать оргию и освобождение, притворяться, что ускорив шаг, мы идем в том же направлении. На самом же деле мы спешим в пустоту, потому что все конечные цели освобождения остались позади, нас неотступно преследует и мучает предвосхищение всех результатов, априорное знание всех знаков, форм и желаний»[67].

1926 год. Юная дочь биржевого миллионера и ее муж-художник приехали провести медовый месяц на остров Лесбос. Девушка вдруг начинает чувствовать особенную взаимосвязь с гением этих мест – древнегреческой поэтессой Сафо, и мечтать превратиться в мальчика, побуждая к активному участию в данной метаморфозе поначалу робко сопротивляющегося мужа. По роковому для нее совпадению подворачивается более продвинутая в реализации подобных желаний дочка русского археолога-эмигранта (Борис Ступка, однако), которая обучает ее древнегреческой поэзии и сапфической любви, а затем попросту уводит у нее мужа, отвергнув разогревшуюся женскую страсть. Ничего не остается, как, подобно Сафо, бросится, со скалы в море – кажется, с той самой, с которой совершала чисто спортивные прыжки Маша из «Маши и моря». Над транспортируемым в трюме гробом новая пара предается новой любви в виду неизбежного наследства.

Любопытно, что исполнительницу роли предприимчивой псевдолесбиянки зовут, как Троянскую возбудительницу и героиню третьего фильма Звягинцева – Хелена (Орлова), но Кромби зачем-то зашифровал ее под Людмилу. Псевдонимом же Греции был призван служить скалистый Крым западного берега Балаклавской бухты как эротическое приспособление по визуальному возбуждению и отшлифовке лесбических чувств, с пиками и впадинами откровенной природной телесности. В самой-то Греции на фоне то и дело взвивающимися над Акрополем красными знаменами сейчас особенно не полесбишъся. Особенно если учесть развивающих в социальном направлении феминистскую теорию представителей лесбийской субкультуры[68].

Гламур-прибавочная стоимость спонтанной аллегории и аллергии, считавшаяся традиционно принадлежностью искусства барокко и критиковавшаяся позже за иллюстративность, вульгарность, частичность и фрагментарность, занимает все большее место в искусстве постмодернизма[69]. Стратегия простого накопления (иллюзорного снятия неразрешимых на логическом уровне противоречий) также является путем проникновения аллегории в современное искусство посредством коллажирования значащих вещей или расположения одного фрагмента текстуальной реальности подле другой. В архаическом похоронном обряде тело как medium подвергается максимальному автосубституированию, коль скоро оно переходит из живого в неживое состояние. Инструментальные замещения тела извне с неизбежностью открывают медиальность для включения ее в функционирование символического хозяйства, требуют, чтобы она была насыщена значением. Медиальность, бывшая сугубо презентативной, превращается в репрезентативную. Осовременивающая мир, она потенцирует теперь в настоящем некий смысл – превосходство субституирующего над субсти-туируемым. Не просто данная, но репрезентативная современность есть отрезок так или иначе концепируемой истории, темпоральность, находящаяся в разностном сопряжении с другими темпоральными формациями – с прошлым и будущим.

Рыночная цена медиальности и дискурсивности колеблется в зависимости от того, кому из них удается захватить власть в истории и над историей. «Гламур» – слово, обозначающее произошедшую медиализацию жизни[70].

Открытое сравнительно недавно стихотворение В. Набокова «Ялтинский мол» (1918) стало для меня полной неожиданностью, приведу его полностью.

В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…

Мне был отраден мрак безмолвный;

Бродил я ощупью, и волны,

И солнце, и земля казались дальним сном.

Я глубиной желал упиться

И в сумраке навек забыться,

Чтоб вечность обмануть. Вдруг побелел песок,

И я заметил, негодуя,

Что понемногу вверх иду я,

И понял я тогда, что берег недалек.

Хотелось мне назад вернуться,

Закрыть глаза и захлебнуться;

На дно покатое хотелось мне упасть

И медленно скользить обратно

В глухую мглу, но непонятно

Меня влекла вперед неведомая власть.

И вот вода светлее стала,

Поголубела, замерцала…

Остановился я: послышался мне гул;

Он поднимался из – за края

Широкой ямы; замирая,

Я к ней приблизился, и голову нагнул,