О медленности - Лутц Кёпник Страница 21

Ил. 2.5. Михзаэль Везели. Гамбург 9:07 – Мюнхен 18:06 (1992). Деталь. © 2013. Общество прав художников (ARS, Нью-Йорк) / VG Bild-Kunst, Bonn.

Мы видели на примере фотодинамизма в творчестве Брагальи 1910‐х годов, что фотосъемка с открытым затвором может тяготеть к абстракции, к уничтожению случайных, изменчивых проявлений во имя неизменного и архетипического; в случае с вокзальными снимками Везели она обнажает сверхъестественную одновременность прошлого, настоящего и будущего, «здесь» и «там», возникшую в результате исторической перемены, которая превратила Берлин, Прагу, Будапешт и Мюнхен в часть новой сети материального и символического обмена. Кажущееся отсутствие какой-либо привязки ко времени – вот характерное выражение специфики этих снимков во временном и историческом отношении. Циферблат с отсутствующими стрелками (ил. 2.5) – это солнечные часы такого исторического времени, когда ни индустриальный город, ни нация, ни политические блоки времен холодной войны больше не определяют демаркационных границ, не укореняют маршруты повседневной жизни в топографии настоящего. Удивительные часы Везели, состоящие из одних цифр и все же не сообщающие, который час, свидетельствуют о том моменте истории, когда изолированные представления о локальном – о коллективной идентичности, разграничении территорий и местной специфике – утратили жизнеспособность, поскольку после крушения советской империи открытая и быстрая сетевая модель стала, пожалуй, основной структурой коммуникации, сотрудничества и культурного производства.

По мнению Норберта Элиаса, распространение сетевых взаимосвязей между людьми в современную эпоху напрямую сказалось на нашем восприятии разных социальных темпов и процессов ускорения[62]. Иными словами, чем гуще сеть, тем больше маршрутов пересекается в каждом из ее узлов, тем выше необходимость делать выбор и тем меньше на него времени, а значит, тем сильнее в каждом отдельном узле ощущается социальная скорость. Сети предлагают рассеянную структуру взаимодействия и сотрудничества, пути которых изменчивы, многообразны и зачастую непредсказуемы. Сети пришли на смену старым способам выстраивания взаимосвязей и отношений сотрудничества, став организационной формой современного общества, в котором возобладал обмен нематериальными благами: информацией, знанием и идеями.

Конечно, сети не свободны от неравномерного распределения власти, но они образуют причудливо вышитую ткань, в которой каналы коммуникации пересекаются через регулярные и нерегулярные промежутки. Вместо того чтобы распространять и распределять нематериальные блага из единого центра, сети обрабатывают информацию одновременно и нередко в соответствии со случайно выбранными маршрутами. Хотя существуют заранее определенные способы и траектории обмена мыслями, изображениями и звуками, при использовании сети для передачи нематериальных благ мы непрерывно создаем и пересоздаем ее. Если и можно говорить об идентичности или смысле всей сети в целом, то каждый ее узел всегда остается неповторимым, отличным от остальных и определяется не только своей сущностью, но и только ему свойственным набором связей с окружающими узлами: особым положением в контексте всей сети, разными возможностями получения, обработки, хранения и отправки изменчивых данных, установки новых связей и прокладывания пути к другим, новым или старым, элементам сети[63].

В современной социальной теории нередко предполагается, что напряжение, связанное с ускорением всех процессов в результате расцвета глобальных сетей после холодной войны, неизбежно влечет за собой патологическую десинхронизацию переживания времени[64]. Согласно этой точке зрения, перегруженные все более мощными потоками информации и необходимостью принимать все большее число решений за все более короткие промежутки времени, люди утрачивают способность успешно координировать три основополагающих направления социального ускорения в сетевом обществе: возрастающую скорость технологического прогресса, транспорта и коммуникации; все бо́льшую стремительность крупных социальных преобразований, ведущих к перестройке значимых отношений прошлого, настоящего и будущего; и, наконец, нарастающий темп частной и повседневной жизни. Ускорение может порождать специфические отклонения от намеченного пути, расставляя на нем ловушки и препятствия. Все это приводит к болезненной рассинхронизации жизненного и мирового времени, потере способности воспринимать и переживать различные аспекты ускорения как нечто осмысленное и целостное.

На фотоснимках с открытым затвором, созданных Михаэлем Везели в начале 1990‐х годов, современные процессы десинхронизации исследуются не как симптомы фундаментальных патологических процессов, а как катализаторы эстетического восприятия и формального эксперимента. Фотографии Везели не отрицают головокружительную скорость современного мира принудительной коннективности, но приглашают зрителей к восприятию потоков глобальной детерриториализации и вместе с тем к растворению в них. В данном случае десинхронизация – это эстетическая стратегия, призванная выявить живое сосуществование множества разных скоростей, длительностей и времен, равно как и подтолкнуть фотографию к пределу ее возможностей, быть может, даже переступить через этот предел. На снимках Везели настоящее предстает расширенным и свободным от строгой концепции линейного движения. Своей цели эти фотографии достигают благодаря нескольким обстоятельствам: во-первых, в них исследуется конститутивная для ориентирования в пространстве роль движения и постоянного смещения; во-вторых, близкое немыслимо без далекого; в-третьих, с точки зрения будущего всякое настоящее есть прошлое, пусть даже (или как раз по этой причине) ни прошлое, ни настоящее, ни будущее никогда не бывают чем-то едиными. Снимки Везели изучают пространство как открытую динамику отправлений, перемещения и прибытий. Гамбург содержится в Мюнхене в той же мере, что и потенциальность самого Мюнхена, поскольку ни один отдельно взятый момент времени нельзя помыслить независимо от пролегающих сквозь него траекторий и маршрутов, как самодостаточный и потому застывший временно́й срез. Таким образом, Везели предлагает посмотреть на пространство как на неоднородную совокупность разных движений и процессов, полную динамизма топографию, структура которой определяется неупорядоченными начальными точками, не поддающимися контролю окончаниями и непрерывно разворачивающимися сюжетами.

Вопреки идеологии времен холодной войны пространство здесь невозможно присвоить посредством установления территориальных границ и пропаганды ограниченных национальных нарративов. Оно больше не образует законченной одновременности, внутри которой все отношения и взаимосвязи были бы определены и установлены раз и навсегда, а непредвиденные связи, словно выбившиеся из общей ткани нити, – эти неожиданные акты трансгрессии, помехи, возникающие в отдельно взятых узлах сети, – полностью исключались. Пространство на снятых с открытым затвором фотографиях Везели предстает, выражаясь словами Дорин Мэсси, как

динамическая симультанность, постоянно прерываемая новыми прибытиями, все время ожидающая определения (и потому никогда не бывающая определенной) через выстраивание новых отношений. Она непрерывно творится и потому в каком-то смысле всегда остается незавершенной (если только «завершение» не является целью)[65].

Имея некоторое сходство с критической функцией размытости в фотокартинах Герхарда Рихтера[66], задумка Везели сделать фотографии не вполне четкими состоит в том, чтобы заострить внимание на ускользающих от взгляда деталях. Частичная нечеткость делает наше ви́дение более медленным, тем самым расширяя границы настоящего, – не из ностальгической тоски по прошлому с его мощными локальными идентичностями и неспешным ритмом жизни, не