Как научить ребёнка смотреть хорошее кино - Роман Максович Перельштейн Страница 7

Тётя Света предательски и беззащитно улыбается, не менее беззащитно и предательски, чем это делал Шурка, когда в попугая целилась мать.

Жадно затянувшись, она затаптывает окурок. Затем, очень грубо ткнув в Шурика сумкой, продолжает развлекать публику. Кавун утирает слёзы. Закрывается от белого света бедовой сумкой матери.

Толпа острит:

– Созрел уже, сбивать пора.

Путаясь в редких, но хитрых ветвях, рейка с виноватым видом возвращается несолоно хлебавши.

– Сколько стоит-то он, сколько?

– Двенадцать рублей, тварь такая.

Рядом спорят:

– Да погибнет он, погибнет.

– Не погибнет, – нараспев протестует дядька в парусиновой шляпе.

– Да погибнет, говорю я вам!

Баба Слува, которая живёт под нами, подходит к дереву.

– Ты, наверное, Светка, себе думаешь, что я приехала изо Львова, чтобы ты этой финеркой разбила мне голову и чтобы я ходила потом в пулклиник, а дитё твоё надрывается, а тебе хоть бы хны! Ей хоть бы хны!

– Давай споймаю, хозяйка. Чем расплачиваться будешь?

– Натурой, – ощеривается тётя Света. Пожирая сына гневными маленькими глазами, она цедит сквозь зубы: – Тебя бы туда засадить, сволочь, и болтал бы ногами. Позоришь меня на весь город.

Мы с Вовчиком бессильны. Но он украдкой ёрничает:

– Улетели твои денежки, Вобла, улетели.

– Да цирк здесь не устраивайте. Попугай, велика птица! – басит грек Попандопало с макакой под мышкой.

На лице тёти Светы вспыхивают пятна:

– Бегай, гадёныш, бегай! Одна мать надрываться будет?!

Шурка ревёт белугой. В разрывах рубчатой листвы мелькает жёлтый попугайчик. Он крепко и смирно сидит на ветке. С любопытством беглец наблюдает за представлением.

Какой-то мужчина в годах вскарабкивается по стволу. В его движениях сквозит сонливость гиппопотама и проворность удава. Наступает мёртвая тишина. Искусный птицелов тянет руку к попугаю. Пронзительно вскрикивает макака, и жёлтенький перепархивает с каштана на козырёк, с козырька – на карниз магазина и, перемахнув мостовую, скрывается в бесстыжей зелени июля.

Мы облегчённо вздыхаем. Под каштаном остаются двое – тётя Света и Шура.

– Иди и без попугая не возвращайся.

Спохватившись, она вынимает из сумки кулёк с семенами.

– Иди продавай. Скажи, птица улетела. Понял, что мать говорит?

– Понял, – сжимает он кулёк.

Кавун перебирает на месте негнущимися ногами, затравленно косится на мать. Тупо уставившись в асфальт, она, как заведённая, повторяет:

– Иди, иди, говорю.

Шура почти не дышит.

Оставшись одна в кругу плевков и окурков, Светлана Андреевна вздыхает. Она бережно поправляет выбившуюся из-под заколки прядь, одёргивает блузку и сиплым голосом повторяет:

– Иди… ну, иди… ну давай.

Мы подхватываем Шуру и тащим его сквозь ряды Староконного. До кинотеатра «Мир» рукой подать, и мы дуем к улице Перекопской победы…

Перекрестившись, Царь решил искупаться в кипятке, но это ему не помогло: старик сварился. А Ванюша с Царь-девицей входят в ворота Небесного Иерусалима.

Напоследок, высунувшись из ворот, Конёк подмигивает нам.

Мудрецы

С оригинальным отечественным мыслителем Григорием Померанцем и его супругой – поэтом Зинаидой Миркиной я близко сошёлся в конце нулевых годов. Это были белоснежно седые старики с пронзительно ясным взглядом на вещи. Заглянув на их философско-культурологический семинар «Работа любви», я остался с мудрецами навсегда. Они увидели во мне духовного сына и даже своего преемника. Они поверили в меня. И своей верой совершенно изменили меня.

Померанц покинул нас в 2013-м, Миркина – в 2018-м. Но их семинар продолжает свою работу, и его аудитория растёт. Поговорка «скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты» ещё справедливее в отношении ученика и его учителей. Всё лучшее в нас конечно же от наших драгоценных учителей.

Какие фильмы любили Померанц и Миркина? Если одним словом, то – глубокие. Григорий Соломонович часто обращался к картине Тарковского «Солярис». Он говорил, что наша душа – это не лужица, а залив Океана, который никогда не иссякнет. И даже если этот залив высохнет, Океан не исчезнет. Я знаю, что, когда он произносил это, перед его внутренним взором представал океан Соляриса, как пространство совести, которое находится в объятиях пространства любви.

Микробиолог Сарториус отказывает психологу Кельвину Крису в профессионализме. Крис переживает контакт со своей совестью, которая является ему в образе умершей жены, как главное событие всей своей жизни. Сарториус же считает подобное поведение неразумным. Отрицая существование жены Кельвина в материальном мире, микробиолог, по сути, и совесть причисляет к фантомам. В семье учёных, если допустить, что Сарториус и Снаут – старшие братья, герой Донатаса Баниониса выглядит Иванушкой-дурачком. Но его мудрость, связанная напрямую с мистическим переживанием, превосходит позитивизм науки. Бесконечно анализируя и расчленяя, наука убивает чувство священной цельности.

В конце картины мы видим, как Кельвин Крис опускается на колени перед своим отцом, то ли земным, то ли небесным. Блудный сын вернулся домой, душа вернулась в свой Источник и прикоснулась к вечной жизни. А вот как о том же самом говорила Зинаида Александровна: «Я умру, зная, что я бессмертна. Потому что самое главное во мне – вот то, что и выразить невозможно, – бессмертно. Моя смерть – это страдания, это смерть, и всё-таки это не смерть».

После ухода Померанца, мы стали видеться с Зинаидой Александровной чаще. Каждая неделя начиналась с нашей большой встречи, с долгой беседы под лампой. В начале осени и в конце весны сидели перед окном, выходившим на Юго-Западный лесопарк, и смотрели, как медленно гаснет небо. Часто в эти часы Миркина писала стихи. А потом читала их. И всё во мне переворачивалось. Расставаясь, мы уговаривались: «Доживём до понедельника».

Она любила этот фильм. Учитель истории Илья Семёнович Мельников выглядит белой вороной в педагогическом коллективе: он не такой, как все. Но именно Мельников помогает окрепнуть детским душам. Он ставит выстраданную правду «журавля» выше жизненной философии «синицы». Илья Семёнович порывается уйти из школы, потому что в душе он сам «журавль», но герой Тихонова не может обмануть доверия воспитанников и покинуть свой пост. Его «небо» – это его служение.

Как-то мы посмотрели картину Станислава Ростоцкого вместе, и Миркина с детской непосредственностью рассмеялась над сценой, в которой телевизионный ведущий рассуждает об электронной музыке. «Найдутся, вероятно, телезрители, которые скажут: машина не способна испытывать человеческие эмоции, а именно они составляют душу музыки. Но, во-первых, надо точно определить, что такое “человеческая эмоция”, “душа” и сам “человек”». «Неужели определит?» – иронично спрашивает Полина Андреевна, мать главного героя.

Померанц и Миркина всегда брали под подозрение любителей точных определений. Григорий Соломонович писал в одном из своих эссе: «Целостной истиной можно быть, но её нельзя высказать».

Зинаиде