А. Малинин - «Воробышек» на балу удачи (сборник) Страница 21

Но я отвлеклась. Орли… Бульвар Ланн. Мой старенький рояль был на своем месте и очень скоро начал покрываться горами нотных рукописей. Ибо, предвидя свое возвращение, я попросила моих авторов написать новые песни. В этот день рядом со мной была и моя талантливая Маргерит Монно. В мое отсутствие она написала прелестную музыку к «Нежной Ирме».

– Маргерит, прочти это…

И я передаю ей поэму Мишеля Ривгоша «Зал ожидания».

– Маргерит, послушай это…

И в комнате звучит музыка «Толпы», поразившая меня во время пребывания в Южной Америке. Я хотела исполнить эту песню сама.

Муж Маргерит, превосходный певец Поль Пери, прослушав пластинку, тотчас попросил:

– Эдит, поставь еще раз…

Маргерит в восхищении закрыла глаза, и я услышала, как она прошептала:

– Вот это я бы хотела написать сама…

Пришли Мишель Ривгош и Пьер Далане. Если последний уже немало избаловал меня своими стихами, то первый в дальнейшем оказался еще щедрее.

Таким образом, словно по мановению волшебной палочки, за несколько недель родились произведения, которые я с удовольствием исполняла сначала во время гастролей по Франции, так сказать для «обкатки», а затем в «Олимпии», куда Бруно Кокатрикс пригласил меня на двенадцать педель – рекордный срок, вызывающий у меня и сегодня чувство гордости.

Неужели меня станут упрекать за это? В нашем деле больше завидуют, чем ревнуют. До меня говорили: «Вы знаете, такой-то проработал в «Олимпии» столько-то…» или «Он проработал четыре недели». Я тоже не прочь пококетничать, и двенадцать недель в «Олимпии» – мой своеобразный и очень лестный рекорд, принесший мне вознаграждение за все усилия, проявленные мною с единственной целью – не разочаровать парижского зрителя, лучшего на свете судью, который, что бы ни случилось, всегда будет «моим» зрителем.

Однажды, вернувшись из «Олимпии», Шарль Азнавур – Да, я совсем забыла сказать, что Шарль много месяцев был своим человеком в доме, сочиняя здесь свои первые произведения, сделавшие известным его имя, – сказал мне:

– Тебе не кажется, что овации Парижа обладают особым привкусом?

Сказано верно: они действительно обладают особым привкусом, чем-то неуловимо отличным от всех других оваций…

В перерыве между гастролями в Америке и выступлениями в зале «Олимпия» я успела сняться в фильме «Будущие любовники». Когда режиссер Марсель Блистэн и продюсер Жорж Бюро принесли мне сценарий, написанный Пьером Брассером, я без раздумий подписала контракт.

После чего позвонила Пьеру Брассеру.

– Мой дорогой автор…

– О чем ты болтаешь?

– Ни о чем таком, что могло бы тебя удивить. Вероятно, тебе известно, что такое «Будущие любовники»?

– Неужели уже подписано?

– Да, подписано.

– Ах, черт побери!

Таков уж Пьер Брассер. Он думал обо мне, когда писал свой сценарий, он мобилизовал весь свой талант, все свое творческое горение, понимая, что сценарий мне будет по душе и что я стану гордиться возможностью сняться в этой картине. И все же он был совершенно искренне удивлен, когда узнал о моем согласии!

– У тебя найдется хорошая бутылка вина? Мне надо прийти в себя.

– Надеюсь…

– Тогда я обедаю у тебя. Хорошая бутылка, Эдит, это не шампанское, ты понимаешь?

– Я знаю твой вкус…

В шесть часов утра Пьер еще держал в руках стакан доброго «божоле». Брассер-здоровый, громогласный и увлекающийся человек. В восемь часов я попросила его уйти. Госпожа Брассер буквально засыпала, я тоже готова была капитулировать. Да, этому человеку я и в подметки не годилась.

Что вам сказать о «Будущих любовниках»? В фильме снимались Мишель Оклер, Арман Мистраль, Раймон Суплекс, Мона Гойя. Все мы работали над ним с радостью.

Сейчас, когда я пишу эти строки, он уже смонтирован, но еще не вышел на экран.

Не знаю, что скажет о нем критика. Я больше рассчитываю на зрителя. Для меня важнее его оценка. А поскольку я сделала все, что могла, и была свидетельницей таких же усилий со стороны Мишеля Оклера и Армана Мистраля, повторяю, я спокойна…

Мне интересно работать в кино, и жаль, что я не могу уделить ему больше времени… Я уверена, что смогла бы рассказать людям о тех чувствах и переживаниях, которые скрыты в моей душе. Но для работы в кино времени не хватает. С тех далеких дней, когда я еще выступала на улице Труайон, песня цепко взяла меня в свои руки, и она не скоро меня отпустит.

Не настало ли время немного отвлечься от тысячи и одной мелочи, которые заполняют наше существование, и высказать несколько общих мыслей? Думаю, да! Однако хочется вначале рассказать, при каких обстоятельствах я добилась, что Феликс Мартен был включен на положении «американской звезды» в мою последнюю программу в «Олимпии». До своих гастролей по стране после возвращения из Америки я не была с ним знакома. Когда же Луи Баррье стал расхваливать его, я сказала:

– Мой маленький Лулу, я полагаюсь на тебя…

В первый же день по приезде в Тур он внезапно постучался ко мне в артистическую:

– Добрый день, Эдит, разрешите представиться: Феликс Мартен.

Передо мной стоял высокого роста, улыбающийся, ничуть не робкий человек.

Я нашла его очень любезным.

– Добрый день.

– Я счастлив, что выступаю вместе с вами, спасибо.

– Не за что…

И он ушел к себе.

Когда его позвали на сцену, я решила послушать из-за кулис, как он поет.

Понравился ли он мне? Пожалуй, нет. Слушала я его и на другой день, и на третий. Мне не нравились его песни, но темпераментное исполнение было по душе.

Однажды я сказала Луи Баррье:

– Ты должен позвонить Кокатриксу, чтобы он включил Мартена в программу.

– Но я думал…

– У нас больше месяца, чтобы заняться им.

Я тотчас позвонила Маргерит Монно и Анри Конте, двум своим авторам из старой гвардии, и Мишелю Ривгошу.

– Приходите, надо посоветоваться.

Они приехали на другой день. Это было, кажется, в Труа или Невере.

– Феликс Мартен будет выступать в «Олимпии» в феврале, ему нужны новые песни…

Они приступили к работе. Мы все участвовали в ней. Феликс был не легким, но и не очень трудным учеником. Хотя он подчас упрям, однако неизменно проявляет добрую волю.

Не все критики оценили происшедшие в нем перемены, Зато зритель одобрил наши действия. Впрочем, как вы видели, времени у нас тогда было в обрез…

Те, кто не может понять, что побуждает меня оказывать помощь певцу, добиваться того, чтобы он изменил свой репертуар, те никогда, по-видимому, не знали глубокой радости скульптора, придающего определенную форму куску мрамора, или живописца, населяющего холст своими персонажами. Нет, они никогда не знали этой радости, иначе не задали бы мне такого вопроса. Я люблю творить, и чем труднее задача, тем сильнее мое желание преодолеть все преграды. Какое же это не сравнимое ни с чем наслаждение – учить, отдавать людям свои знания…

XVI

Я приветствую песню. С ней поэты выходят на улицы, сливаются с толпой и становятся ее любимцами.

Париж не был бы Парижем, если бы его вечерний наряд не украшало великолепное созвездие певиц – брюнеток, блондинок, золотоволосых. В своих песнях эти удивительные создания выражают душу нашего народа, его характер, легкий и глубокий. И кажется, будто исполняемые ими песенки не имеют ни корней, ни авторов, что они рождаются прямо на улицах. Радио усиливает их очарование. В Марселе, Тулоне, среди портовых сооружений, усиленные репродукторами, эти волшебные голоса преследуют нас и навсегда остаются в нашем сердце.

Жан Кокто

Вам уже известно, как я выбираю свои песни и почему придаю такое большое значение тексту.

Меня часто спрашивают, как я их воплощаю на сцене. Вопрос этот всегда приводит меня в замешательство. Может показаться, что я смеюсь над всем светом, когда отвечаю, что доверяю лишь своему инстинкту. И все же это святая правда. Не могу сказать, что песни рождаются сами по себе, но это немного и так.

Я учу слова и музыку за роялем одновременно. И за этой работой мне в голову приходят разные мысли. Я не бегаю за ними, а жду их появления. Естественный жест, который невольно вырывается у меня во время какой-либо фразы, если он затем повторится в том же месте, можно в дальнейшем закрепить.

Я мало жестикулирую, ибо считаю, что единственным и полезным является жест, что-то добавляющий к исполняемой песне. Например, в конце «Заигранной пластинки», превосходной песни Мишеля Эмера, я делаю жест, который напоминает зрителю об иголке, попадающей на одну и ту же бороздку, в результате чего все время повторяется одна и та же, словно разбитая на две части фраза о надежде:

«Есть над… есть над… есть над…»

Я никогда не работала перед зеркалом. Этот метод, которым пользуются крупные артисты, например Морис Шевалье, – под стать комедийным актерам, тщательно отрабатывающим свои «номера». В их игре большое значение имеет мимика, и они не могут себе позволить импровизации. С моими песнями все обстоит иначе. Жест мой должен быть правдивым, искренним. Если я его не чувствую, лучше не делать его вовсе.