Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность» Страница 28

Раздел III ПОРЫВ

Градский = журналюга

Общим местом являются заявы немолодых мужчин, что в душе они, мол, ощущают себя четырнадцатилетними. В случае с Градским вот какая вещь: он – реальный подросток. Невзирая на его заслуги, признавая авторитет подлинного Гения, я, тем не менее, всегда ощущал себя старшим, общаясь с ним (хотя Саша сел за школьную парту еще до моего рождения). Меня всегда восхищала его абсолютно мальчишеская сущность. Которая, берусь утверждать, лежит в основе его безусловного обаяния. Сашка – вечный мальчишка, это уже можно утверждать… После шестидесятилетнего-то рубежа… вряд ли произойдет трансформация личности.

У такого характера есть, естественно, не только плюсы. Его почти что детская непосредственность может быть бичом для соседа, склонного к занудству и неспособного восхищаться бурлением Сашиного темперамента в режиме non-stop. Помню, на улице Марии Ульяновой Градские дружно соседствовали с семьей Валерия Тодоровского, и молодой режиссер ощущал присутствие на своей территории матерого музыканта в те дни, когда последний не гастролировал: Саша мог объявиться в любое время суток с каким угодно вопросом и/или предложением.

Знаю по собственному опыту. Лето 1992 года мы решили провести вместе. Жили в соседних номерах эксклюзивного пансионата в Никитском ботаническом саду. Этот уютный ресорт для вельмож ВАСХНИЛ располагался на красивом скалистом пьедестале, обсаженном реликтовыми соснами, откуда открывался восхитительный вид на ленивую гладь Ялтинского залива. А на закрытый пляж для заслуженных «лысенковцев/мичуринцев» можно было попасть двумя непростыми маршрутами:

1) по-спортивному сбежать вниз по живописной полукилометровой лестнице, петлявшей среди ароматной зелени,

2) на экспресс-лифте и далее пешком через мрачный просторный тоннель, выбитый в крымском граните и напоминающий столичное метро.

Очевидно, что себестоимость этой по-сталински размашистой конструкции и ее эксплуатация не могли быть компенсированы, даже если бы над ней располагался многоэтажный отель с номерами по тысяче долларов за сутки. А ведь резиденты этого оазиса безмятежности не платили почти ничего. Я ездил каникулярничать в незабвенный Никитский ботанический сад с подачи Кости Эрнста, чей отец был вице-президентом ВАСХНИЛ. Райский оазис в бумагах академии, по всей видимости, числился как полигон для выращивания чудесных мегаперсиков, кража коих из-под носа недокормленных сторожевых овчарок и вооруженных дробовиками пьяниц охранников была одним (но, увы, не единственным) из наших экстремальных крымских развлечений. И ездили мы туда с Костей и его друзьями до тех пор, пока не рухнула страна, в которой только и возможно было существование столь нерентабельных и по-пелевински невероятных заведений, как дом отдыха в Никитском саду.

А потом пансионат начал переползать на коммерческие рельсы, и в первое постсоветское лето (1992) я сагитировал двинуть туда Ольгу Градскую с детьми (Маша была еще совсем крохой), втроем они навалились на главу семейства, и Саша, поворчав, решился на «элитный отдых». Он много лет ездит в Крым дикарем практически на одну и ту же, освоенную много лет назад, точку. Кстати, рукопись этой книги он вычитывал именно там, в Крыму. Добавил свои комменты и блиц-послесловие, которые, конечно, и являют собой самое ценное в данном манускрипте.

А то, что он умеет «включать публициста», я узнал именно в НБС. Возвращаясь к совершенно мальчишеским прихватам Маэстро… Саша в любой момент мог оказаться в нашем номере. В любой. Просто грациозно перемахнув через балконную перегородку с бутылкой вина и риторическим вопросом мальчика с сачком, «сквозного персонажа» из культового фильма Элема Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».

– А чё это вы здесь делаете, а?

Бывало, что заставал совсем врасплох: на югах после обеда грех не погрузиться в негу курортной сиесты. Хотя мы с женой, как правило, во второй половине дня либо читали, либо сочиняли. Что и сподвигло нашего любимого соседа на газетный эксперимент, поскольку он уверен (не без оснований, опять же), что может «сделать лучше». Да, Градский, как и многие гении, полагает, что может взяться за всякое дело и все у него получится. А получается не все. Например, он, как и Пол Маккартни, смело берется за музыкальные киноработы, снимая клипы и фильмы о себе, но не для себя. И получается у него как… у экс-битла. Хотя из того материала, из которого Саше пришлось делать свой главный музыкальный фильм-концерт, никакие копполы ничего лучше не слепили бы, надо признать. И не надо, может, было браться. То есть лучше бы пел. По мне. То есть, повторю, не все получается. Хотя многое. Если бы он пожелал променять муздар Вседержателя на низкое искусство публицистики, точно преуспел бы. В том же 1992 году Саша от скуки курортной за пару часов на моих глазах наваял газетную полосу. Шедевр немедленно мною опубликован был в «Новом взгляде». Воспроизвожу по оригинальной рукописи, где текст несколько отличается от воспроизведенного на газетной полосе.

ГОЛОС ИЗ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА (ГОЛОС С ГАЛЕРКИ)

Дело было на море. Совершенно случайно я изменил обыкновенному «дикому» отдыху и с легкой руки господина Додолева, соблазнившего мою жену горячей водой и сортиром, оказался в академическом пансионате, без каких-либо перспектив в очередной раз пообщаться с народом; разве только скудный ялтинский рынок обратил на меня внимание, да и то больше этнографическое, словно не веря, что «оно» вот так, запросто, «само» ходит за продуктами.

Давно известно, что море (а балкон моей комнаты нависает над ним, словно нос корабля) успокаивает человека, а заодно наводит на разные мысли, чаще всего аналитического свойства, которые я и предлагаю вам сегодня, предупреждая, однако, что как легко, при помощи южного ветерка, залетели они в мою голову, создав при этом музыкальную путаницу, так легко и вылетели, оставив лишь скромную надежду, что читатель сохранит их в своей памяти чуть дольше, чем его покорный слуга.

Ну, как говорил Юрий Гагарин: «Поехали!»… твою мать.

«Преступно не менять с течением времени своих убеждений». Эта цитата преследует меня все последнее время (это, напомню, 1992 год. – Е.Д. ); то есть не меняешь, дескать, их – преступник. Во как! И то правда, этих, не изменивших себе, – единицы, чаще всего это обыкновенные люди, работавшие на макаронной фабрике, или починявшие примуса, или включавшие световые приборы на киноплощадках, которые продолжают свое «грязное», то есть связанное с физическим трудом, дело, и только. Одна надежда теплит их усталые сердца, что наконец дадут им то, на что они давно имеют право, – собственность.

Вместо шоковой терапии, вполне русской по своему характеру, ибо дали бы раз по морде, зато потом тут же умыли и налили стакан, используется нечто садистски-иезуитское, типа: сломали ногу и танцуют на ней, приговаривая: ну как, еще терпишь?

«Ой, терплю, барин», – орет обыватель, ибо при этом в виде анестезии ему показывают (издалека, правда) различные предметы западного быта: шведскую водку за тыщу и китайские дерматиновые шлепки за две.

Рядом с работягами совершенно «преступные» ученые, которые вместо того, чтобы свалить на Запад, жить в миллионных виллах, жрать киви и заниматься любимым делом, сидят где-нибудь в Мухосранске-42 и куют нашу научную победу за две пары колготок в месяц.

«О, Русь!»

Итак, за жабры. Сейчас выдохну. Внимание! Все, что произошло с Россией за XX век, есть заговор международного капитализма против нее (что совершенно нормальное явление). А теперь расшифровочка. Да только моя собственная.

Да, заговор. Да, международного капитализма. Но против кого? Да против русского капитализма. Все на редкость просто, и никакого Канта не требуется, как говаривал Воланд. Могучая держава, силой и уговорами распространившая сама себя на одну шестую часть мира, обладающая громадным сырьевым и человеческим потенциалом, скрипя как несмазанная телега, с великим трудом начала разворачиваться в сторону мирового порядка. Помимо общеизвестных примеров богатства страны: устойчивости рубля, сильного товарного экспорта, неслыханного расцвета культурной жизни в начале века, что невероятно для России, – в ней появились первые, еще робкие признаки нарождающейся, чуть ли не парламентской демократии. К собственным проблемам Запада добавилась и эта головная боль. Россия все четче обозначалась как мощный конкурент на общем рынке, обладающий всеми качествами (при условии демократических преобразований) для мирового влияния. Этого-то и нельзя было допустить Западу, ибо, с его точки зрения (кстати, я считаю, что по-своему Запад был абсолютно прав), Россию надо всячески вывести из борьбы за мировое господство.