Анна Герман - Мы долгое эхо Страница 7

Я делила каюту с Касей Бовери (Катажина Бовери – известная польская певица. – Ред.). Я внизу, Кася наверху. В продолжение шести дней в океане бушевал шторм. Наша каюта размещалась на верхней палубе, однако же волны с шумом хлестали по иллюминаторам. По каюте летали разнообразные предметы: баночки с кремом, духи (до того тщательно расставленные перед зеркалом), книжки, туфли, стулья – все, что не было привинчено к полу. Увы, поддерживать порядок нам было не под силу. Мы дисциплинированно лежали в своих койках, бдительно следя, чтобы не свалиться на пол. Стоило хоть чуточку приподнять голову, как уже требовалось немедленно нестись (галопом) в ванную.

О… много десертов пропустили мы с Касей в течение этих шести дней! Но не на всех океан действовал так фатально. Кажется, даже в тех случаях, когда большинство мест в ресторане пустовало, туда регулярно и пунктуально являлись пан Владислав Якубовский и пан Люциан Кыдриньский. И вовсе не ради светского общения. Оба отличались неизменно чудным аппетитом.

В великолепном зале Circolo della Stampa в Милане я познакомилась также с синьором Энцо Буонассизи. Это главный критик и рецензент всех культурных событий в Милане, сотрудник «Коррьере делла Сера». Необычайно симпатичный, добрый и благожелательный человек. После того как нас официально представили друг другу, после вежливого обмена мнениями насчет путешествия, гостиницы, климата и т. д. я, заметив в поведении синьора Буонассизи некое беспокойство, поняла, что самый важный, принципиальный вопрос еще впереди. И в самом деле, минуту спустя я услышала произнесенное тихо и с надеждой в голосе: «Вы любите готовить?» Мой неосторожный смех и легкомысленное признание: «Нет, не люблю» – отразились на лице моего собеседника таким глубоким разочарованием, что на следующий вопрос, заданный уже без тени надежды, формальности ради: «Но вы хотя бы умеете готовить?», я солгала мгновенно и без запинки, предвидя, что в противном случае произойдет катастрофа. Сообразила, конечно, что для проверки моих кулинарных способностей все равно не будет ни времени, ни возможности. А к чему беспричинно огорчать ближних?

В оправдание своего кошмарного faux pas (промах. – Ред.) прибавлю, что мужчина, топчущийся у плиты, не вызывает у меня никаких возвышенных чувств. Не знаю, способен ли был бы сам Грегори Пек, возьмись он рассуждать о превосходстве грибного соуса над любым другим, увлечь меня (естественно, если бы для того существовали потенциальные возможности). В Италии я встречалась с этим странным явлением довольно часто. Даже Рануччо обожал готовить!

Скажем, принимаясь за десерт, то есть, уже удовлетворив перед тем голод, всякий нормальный, уважающий себя мужчина немедленно берется наводить порядок в политике; всякий же третий итальянец (моя точная статистика) начинает обсуждать вкус поданных блюд, добавляя свои импровизации на заданную (читай – съеденную) тему. В лучшем случае разгорается дискуссия на предмет женско-мужских взаимоотношений.

Должна признать, что, как я убедилась позднее, синьор Буонассизи обладал не только большой склонностью к кулинарному делу, но прямо-таки настоящим талантом. Он является автором нескольких кулинарных книг – где дает собственные, оригинальные рецепты, – несравненным знатоком кухни всех регионов Италии и, разумеется, великим гурманом. Он – член жюри на каждом съезде гурманов. Не знаю, правда, какое бы в этом случае употребить точное название, но думаю, что спокойно могу возвысить эти кулинарные съезды до ранга фестиваля.

Иногда отдельный регион Италии выставляет свои блюда, иногда собираются мастера сковородки со всей страны. И тут уже необходимы подлинная увлеченность и… хороший желудок, дабы оправдать требования, предъявляемые к членам жюри. Хотя синьор Буонассизи никогда от судейства не отказывался, силуэт его не имеет ничего общего с обликом Фальстафа.

Синьор Буонассизи, кроме того, высокочтимый писатель и поэт. Перед моим отъездом он подарил мне свой труд под названием «Пятьдесят лет итальянской песни» – прекрасное, богато иллюстрированное издание в форме альбома, куда включены и фотографии и записи певцов. Однажды он пригласил меня в редакцию «Куррьере делла сера» и показал все отделы, познакомил с сотрудниками, начиная от портье и кончая директором. Позже пригласил к себе домой на обед, им самим приготовленный. Представил меня жене Лии, дочери Эльвире, жениху дочери и… самому главному члену семьи – песику.

Песик был маленький, с коричневой кудрявой шерстью, кажется пудель. (Прошу меня простить, если ошиблась, но с полной уверенностью могу назвать только таксу.) Песик, как я сразу заметила, располагал огромными привилегиями – главным образом в силу своего редкого музыкального таланта. Достаточно было сказать: «Ну а теперь спой что-нибудь хорошее», как пуделек тут же садился на задние лапки, поднимал мордочку и начинал невероятно тоскливо выть. Пел он самозабвенно, так, что прервать его было довольно трудно; удавалось это лишь с помощью какого-нибудь лакомства. Ему не чужда была и профессиональная зависть: заслышав любую музыку, он моментально настраивался враждебно по отношению к источнику звука, будь то пластинка или приемник. По-видимому, он не переносил конкуренции в собственном доме. Приходилось предварительно запирать его в дальней комнате.

С большим удовольствием вспоминаю также еще одно приглашение супругов Буонассизи. На этот раз – в ресторан. Мне приготовили сюрприз, так что я не знала заранее, где окажусь. А оказалась в трактире, словно перенесенном сюда со старой картины: полумрак, длинные деревянные столы с лавками вместо стульев, на подпирающих потолок деревянных столбах висят пузатые, оплетенные соломой бутыли с вином, а с потолка свешиваются целые гирлянды чеснока и лука. Подавали нам разнообразные блюда, названия которых мне ничего не говорили, ибо слышала я их впервые, но вкуса они были отменного.

Впрочем, описывать эти блюда нет смысла – их надо просто попробовать самому. Поскольку я не большая любительница деликатесов, мне очень понравилась эта простонародная еда, острая, сдобренная перцем, как и язык ее «исповедников». Этим вечером мой авторитет в глазах синьора Буонассизи сильно возрос. Мне все казалось вкусным, и довольный синьор Буонассизи пододвигал мне все новые и новые блюда: «Ну, хотя бы попробуйте».

Да… с сердечной благодарностью вспоминаю я синьора Буонассизи, его гостеприимство, искреннее участие, которое проявил он, видя мое одинокое блуждание по бескрайнему морю чужих обычаев и языковых трудностей. Человек всегда в состоянии понять другого человека, невзирая на географические различия, несхожесть обычаев, религии, языка… Надо только захотеть, и этого будет достаточно.

Но вот, к великой моей радости, срок первого пребывания в Италии приблизился к концу. Вскоре я должна была вернуться в Варшаву, а затем к моим близким во Вроцлав.

Последняя ночь в гостинице. Вещи я быстренько упаковала еще накануне и теперь просто не могла спокойно ни сидеть, ни лежать на месте. Номер у меня был чистым и удобным, с ванной, выложенной голубым кафелем. Но сама улица выглядела довольно мрачно, так что окно я чаще всего держала занавешенным. Однажды я заметила, что в доме напротив (улочка была очень узкая) некий господин развлекается, наведя на чье-то окно бинокль. Не утверждаю, что именно на мое, но сама мысль, что за тобой могут подглядывать, была не из приятных. И существовала еще одна причина.

Спустя несколько дней после моего приезда в одном из домов на противоположной стороне скончалась пожилая дама. В таких случаях снаружи на воротах вывешиваются определенного цвета портьеры и расстилают дорожку, которая протягивается даже на улицу. В тот раз полотнища были темно-фиолетовые, а дорожка черная. На меня это производило такое гнетущее впечатление, что я задернула шторы, дабы таким образом оградить себя от вида траурных полотнищ, печальных, как сама смерть.

Подобное произошло четырежды в том самом доме. Поэтому мои окна были занавешены все то время, пока я там жила. Траур позднее был снят, но при одном взгляде на те ворота портилось настроение.

Вскоре все – и хорошее, и плохое – должно было отойти в область воспоминаний. Рубежом, отделяющим их от реальности, был для меня аэропорт, а точнее – борт польского самолета. С него начиналась для меня Польша – единственно значимая реальность, независимо от того, приносила она радости или горести. Реальность, желанная в любом своем проявлении.

Я стремилась домой, чтобы получить заряд энергии, любви, переполнявшей письма, вообще – чтобы отогреться!

В Польше, конечно, ждали меня и обязанности. Некогда я получила приглашение от профессора Тадеуша Охлевского принять участие в концерте старинной музыки. Музыкального образования у меня нет, голос поставлен от природы, и лично моей заслуги в том – никакой. Пение не доставляет мне трудностей, я в одинаковой форме что днем, что ночью. Мне не нужно предварительно «распеться», проявлять особую заботу о горле и т. д.