Анна Герман - Мы долгое эхо Страница 9

Я выбрала, наконец, две песни.

Одну – с мелодией, дававшей большие возможности голосу, с приятным текстом, разумеется о любви, но имевшим легкий оттенок философского раздумья.

Вторая песня, на которую я очень рассчитывала и которая очень мне понравилась, была как раз маэстро Д\'Анци. Она представляла собой одновременно музыкальную и поэтическую импровизацию на тему одной из главных мелодий «Трехгрошовой оперы». Песня интересная, новаторская и в то же время достаточно простая, чтобы запомниться слушателю. Она отличалась от сотен других песен, в которых более или менее удачно, но все-таки всегда рассказывается об «amore grande» (великая любовь. – Ред.) и различных связанных с ней переживаниях…

Песню эту, как и ряд других, я записала на пробный диск в присутствии композитора и его многочисленных друзей.

Происходило это на маленькой студии, которую удалось достать Карриаджи. Тем не менее в крохотной комнате поместилось порядочно людей. Пришел Буонассизи с супругой, Д\'Анци, Карриаджи с какой-то женщиной; музыканты, которые перед тем записали фон, тоже остались из любопытства.

Прослушав запись, присутствующие не поскупились на похвалы, а маэстро Д\'Анци даже поцеловал меня в лоб. Заказали вино и горячее молоко, дабы «спрыснуть» будущий успех. Молоко предназначалось мне.

Услышанное потом сообщение о том, что песня маэстро Д\'Анци не принята и сам он не допущен (!) до участия в фестивале, явилось как гром с ясного неба. По причинам, которые, видимо, навсегда останутся для меня тайной, эта прекрасная песня была отвергнута.

Итак, я очутилась, как говорится, у разбитого корыта – и это перед самым фестивалем! Пьетро предпринял лихорадочные поиски, но самые интересные песни уже стали чьей-нибудь собственностью. Вдруг оказалось, что еще свободна песня Фреда Бонгусто – и я получила ее в самый канун фестиваля.

Текст песни Д\'Анци был уже освоен мною, слова же новой песни предстояло еще выучить. А времени оставалось мало, очень мало, я зубрила чуть ли не целыми днями, чтобы слова хоть немного «улеглись» – ведь всякий текст должен закрепиться в памяти, чтобы в минуты волнения, возникающего при выходе на сцену, «не проглотить язык».

С самых первых дней тяготела надо мной проблема фестивального платья. Еще дома я смирилась с тем, что буду выступать в своем платье, вовсе не таком уж плохом, которое никто пока не видел. Но – уже по привычке – Пьетро не согласился и привел меня в один из домов моды, где должны были быть сшиты для меня два вечерних туалета.

Я уже говорила, что всякое сопротивление с моей стороны или попытка о чем-нибудь договориться оказывались бессмысленными. Пьетро, по-видимому, попросту считал невероятным, чтобы модное платье могло быть «made in Poland». А потому, даже не осмотрев содержимое моего шкафа, принялся действовать по своему разумению.

Потянулись долгие часы примерок в салоне синьоры S., что вполне можно было бы выдержать, если бы синьора S. не аранжировала их сеансами фотосъемок в целях рекламы своего заведения. И началась «старая песня». Мой скептицизм возрастал с каждой примеркой, пока не перешел просто в отчаяние.

Мне были предложены два платья: короткое и длинное. Короткое, серебристо-белое, предполагалось оторочить по низу лебяжьим пухом. Ладно, бог уж с ней, с этой оторочкой, но на последней примерке прибавились еще и рукава из пуха, длиной до локтя, отчего мой силуэт обрел сходство с фигурой борца-тяжеловеса. В ответ на высказанные мной опасения мне был дан добрый совет внимательно следить, какая из телевизионных камер будет направлена на меня, и в соответствии с этим поворачиваться в профиль. «Пух безумно эффектен», – заключила нашу дискуссию синьора.

«Господи, – подумала я, – даже если бы не было слепящего света юпитеров, совершенно лишающих возможности оглядеть зал, то и без того я была бы неспособна во время исполнения песни думать о телевизионной камере и высматривать, в какую сторону обращен ее красный глазок».

Неспособна, даже если бы от этого зависела моя жизнь!

Но синьора S., видимо, никогда не пела на сцене. Пух был безоговорочно утвержден Пьетро, который, впрочем, уже заплатил за него.

Длинное платье тоже не вызывало у меня восторга. Оно было сшито из коричневатой ткани, напоминающей парчу. По всему лифу были нашиты разноцветные бусинки, контрастирующие с основным тоном материала. Я чувствовала себя в нем как лошадь на цирковой арене. Единственным утешением было то, что телевидение в Италии все еще черно-белое, и я в моей разноцветной упряжи не буду видна в полной красе. Но в зрительном зале… Утешала лишь мысль, что главное ведь не в том, как одет артист, а как он поет.

С другой стороны, мне, как и зрителям, нравится, когда человек на сцене одет со вкусом. По собственному опыту знаю, что элегантный, удобный, гармонирующий с обликом наряд – очень важное условие, чтобы ты хорошо чувствовал себя на сцене. Сэнди Шоу, например, выступает босая, мотивируя это тем, что обувь ее стесняет, хотя, по-моему, это уже несколько чересчур. Я не раз задумывалась над этим полным самопожертвования рекламным трюком моей коллеги Шоу.

Многие известные концертные залы, где проходят представления на европейском уровне, вообще не располагают никакими служебными помещениями, никакими гримерками. А ведь сцена – это вовсе не корабельная палуба, зияющая чистотой в любое время года – тогда, собственно говоря, где моя коллега моет ноги? Под краном в туалете? Ах да, я совсем забыла еще об одном способе, который наверняка использует Сэнди. Ведь можно воспользоваться личным «Ягуаром» и, добравшись до отеля, вымыть ноги там, так ведь?

Проблема платья неожиданно разрешилась удачным для меня образом. В Сан-Ремо приехала мать Пьетро, синьора Ванда Карриаджи. Однажды она сама спросила меня, как я себя чувствую в концертных платьях, нравятся ли они мне? Я пригласила ее в гостиницу и устроила небольшую демонстрацию мод. Не говоря ни слова, ничего не внушая заранее, я надела одно за другим оба платья от синьоры S., а затем свое собственное. К великой моей радости, синьора Ванда одобрила именно мое, а узнав обо всем, посоветовала мне выступать в нем, что я и сделала. Пьетро, услышав от матери, что заказанные платья просто кошмарны, беспрекословно согласился на замену.

Итак, вопрос о выборе песни и платья для фестиваля был улажен. Оставалась еще реклама, которая никогда не помешает.

Описания нарядов занимают здесь довольно много места, однако они диктуются не легкомыслием. Существуют более важные и значительные проблемы в сравнении с теми, которые занимают модниц всего мира, равно как для заинтересованных лиц форма листочка на набедренной повязке или длина волоса котикового меха могут быть вопросами первостепенной важности. Я не состою в их рядах, честное слово! Описываю все так подробно для того лишь, чтобы точнее передать атмосферу, в которой мне довелось жить.

Припоминаю позирование для рекламы в салоне моды «Burberrys». Владелец этого роскошного салона, поздоровавшись, сразу же сообщил мне, что у него одевается сам князь Филипп. Должна признать, что, действительно, туалеты, в которых я фотографировалась, были во всех отношениях лучшего качества! Цены соответственно высокие, но владелец не забывает также и о самом многочисленном потребителе, не располагающем в массе своей фантастическими суммами, – о молодежи. Во время фестиваля показ молодежной моды решено было использовать для рекламы песни. Естественно, что одновременно это неплохая реклама и для владельца салона. За стеклом витрины – на фоне курток, рубашек с пейзажами, кепочек и других предметов – вмонтировали мою огромную цветную фотографию. Кое-где были выставлены мои пластинки – из тех, что записывались накануне фестиваля. Само собой, появилась и фотография, где я была снята вместе с владельцем салона «Burberrys». Согласно его пожеланию, я должна была сниматься сидя, ибо его рост не достигал метра шестидесяти.

Фотография была превосходная, цветная, словно вынутая из альбома прошлого столетия. С той только разницей, что на снимках тех времен мужчина обыкновенно сидел, а женщина стояла рядом, положив руку на его плечо. У нас получилось наоборот, в силу упомянутого выше обстоятельства.

Итак, я сидела в красном, как маков цвет, плащике военизированного покроя, обутая в черные, до колен сапоги. В соответствии с требованиями моды сапоги должны были быть выше колен, но, к сожалению, у меня слишком длинные ноги. Голову мою украшала черная кепочка с козырьком. Слева от меня, положив руку на погон, напоминающий большой эполет, стоял вытянувшись в струнку, с улыбкой от уха до уха повелитель – мужчина.

Ах, как же в Италии почитают, обожают, буквально носят на руках особу мужского рода! На мой взгляд, итальянцы слишком глубоко прониклись духом библейских догматов, слишком уверовали в то, что женщина создана для мужчины – при всех условиях, без всяких исключений.