Литературка Литературная Газета - Литературная Газета, 6538 (№ 01-02/2016) Страница 13

библиотек.

Вот так и действуйте!

Без хлопотных

затей.

Дерзайте! Не беда, что сноб

не грамотей:

Ему ученье – тьма, а неученье –

свет!

Но, чтобы с «МА′кбетом»

срамиться

перестать,

Вам надо всё-таки «Макбе′та»

прочитать;

Там ударение везде одно: Макбе′т!

Урия Гип *

Как хорошо быть

нерукопожатной!

Так можно избежать

(угрозе вопреки)

Противной сырости и клейкости

отвратной –

Уриягиповой руки.

2014

Одно из мнений

Удивительно, ей-богу!

Замечаем ли мы сами,

Что идём сегодня в ногу

С нашими врагами?

С теми, чьи темны делишки?

С теми, кто взломал Советы?

С теми, что на телевышке

Ниже пояса раздеты?

Кто вредит Стыду и Миру?

С кем доселе не шагалось?

Чьих подсказок по эфиру

Опасаться полагалось?

Кто всечасно открывает

Неприятелю ворота.

Кто реликвии взрывает –

(Под другого под кого-то!)

Кто на тлеющем обломке

Может жить и кушать вкусно.

Кто – в арабских странах –

съёмки

Монтажирует искусно…

Кто к майдану рвётся жадно

Русофобскому. А также –

Регулярно и злорадно

Окровавливает хаджи!..

Ни с единым постулатом

Этих извергов – не споря;

Геббельсам и геббельсятам

Подарив доверья море;

Распалясь; не задаваясь

Ни вопросами, ни снами, –

Почему кого-то – злыдни

Ненавидят… вместе с нами?

А кого не терпят злыдни –

Это, верно, неспроста ведь?

Так зачем же – битву с кем-то,

(Битву с кем-то и зачем-то)

Им самим не предоставить?

Но задиры, как ни странно,

Не стремятся в гущу драки.

Только стравливают страны

Да усиливают враки.

Только ревностней ликуют,

Не тая восторгов грубых,

Если наши – атакуют

ИМ немилых, ИМ нелюбых…

II

Веря лжи, вчера которой

Мы противились хоть как-то;

В ногу шествуя с конторой

Перевёрнутого факта;

Соглашаясь – по накату

Въехать в рай на крокодиле, –

Очень жаль! – но супостату

Мы на диво угодили!

III

Зря искал араб защиты

У славянской Аэлиты.

Попирая все лимиты,

Крокодил ползёт упрямо…

Чтоб одни лишь ваххабиты

И остались от Ислама!

Пой, гармошка!

Смейтесь, дети…

Пролетят мгновенья эти…

Страны стихнут покорённо…

И останется на свете

Только ПЯТАЯ КОЛОННА.

Октябрь – декабрь 2015 г.

Рыночная

лирическая

Радости Рынка ещё

не воспеты.

Надо бы нам успевать

воспевать

Даже такой, на котором…

газеты

Нам передумали продавать!

Вот он каковский –

Рынок московский!

Прелести Рынка особенно броски

Там, где от логики нет и следа;

Кто-то – у нас из-под носа –

киоски –

Фьють! – и угнал неизвестно

куда…

Вот он каковский –

Рынок московский!

Время летит…

И, наверное, скоро

(Через недельку вернее всего)

Все мы начнём вспоминать

киоскёра,

Как экзотическое существо, –

Редкое, значит!

Ладно – газеты…

КЛАССИКА, ГДЕ ТЫ?

КТО ТЕБЯ ПРЯЧЕТ?!

Нам бы на фоне декабрьской

пороши

И заколоченных библиотек –

Сбросить хандру! –

И пойти – В КНИГОНОШИ,

Как в золотой

девятнадцатый век.

Почва пахнет перегноем

Почва пахнет перегноем

Литература / Литература / Эпоха

Палиевский Пётр

Теги: Вадим Кожинов

15 лет назад не стало Вадима Кожинова

Вадим Кожинов – это, несомненно, своего рода эпоха в литературоведении и критике. Умение глубоко погружаться в материал, точность оценки и острая наблюдательность, честность взгляда на современный литературный процесс – всё это свойственно было Кожинову. Написал он более 30 книг, основные работы посвящены вопросам теории литературы, поэзии, истории России. Многие критики особо выделяли книгу Кожинова «Тютчев». Именно Кожинов добился публикации трудов М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» в 1963 году и «Творчество Франсуа Рабле» в 1965-м, принял активное участие в их изучении, немало сделал для популяризации поэзии Николая Рубцова.

Вадим Кожинов писал много, быстро, размашисто и ко многому потом предпочитал не возвращаться. Неутомимый спорщик, он к тому же редко удерживался от неизбежного в таких случаях «кто кого», что, наверное, могло уводить от сути дела. Известно, как он любил поставить собеседника перед каким-нибудь намеренно ошарашивающим перекосом темы, чтобы сбить того с подготовленных позиций; как он начинал вдруг разъяснять какому-нибудь оппоненту то, что тот за несколько секунд перед тем сам обосновывал и его убеждал; как, случалось, он привлекал к себе сторонников, неумеренно вознося их достоинства, по существу, готовя им неминуемое крушение и запоздало-бесполезное протрезвление. Коллеги по критическому цеху называли эту его способность провокационной (например, Л. Аннинский в юбилейной заметке «ЛГ»), и нельзя не согласиться, что она, помогая самому Кожинову, действительно мешала прояснению вопроса вообще и для всех. Были к Кожинову и более серьёзные претензии, так сказать, стратегического свойства, в том числе среди критиков, как считалось, общего с ним круга, например, у В. Бушина, Т. Глушковой, В. Сахарова и др.

Но.

Невозможно отрицать, что были в этой его стремительной стрельбе по мишеням, как в биатлоне, исключительно точные попадания в цель. Причём такие, которые позволяли цели вскрыться как никогда и нигде. Обнажались внутренние пружины, выводилась на всеобщее обозрение действительная суть, и открывался вид в нежданную, порой нежеланную даль.

Например, его статья о Трифонове. Когда она явилась, один молодой человек, ныне известный профессор, печально произнёс: «Ну вот, ещё один хороший русский писатель уничтожен…» Уничтожен Трифонов, конечно, не был, но статья дала матрицу, модель для распознания «хороших русских писателей» самого широкого спектра. Вы можете приложить её к какому-нибудь установившемуся мэтру и вдруг разглядеть те же изумительные черты. Скажем, к изобретателю высокоинтеллектуального термина homo sovjeticus, распространённого вскоре в виде массово употребляемого «совка», а также целой армады соответственных сочинений, за что он был тут же произведён на Западе в великие мыслители. А затем, как ни в чём ни бывало, он перевёл себя в мыслители того же уровня и толка, только с поворотом на 180° «идейной широты». Справил, по замечанию одного оторопевшего наблюдателя, именины на Ивана и на Онуфрия. Выступление Кожинова позволило увидеть всю подобную деятельность, расплодившуюся в верхних слоях общества, как некую людскую модель, по которой удалось извернуть «развитой социализм» в недоразвитый когда-то капитализм. Неопровержимые свидетельства статьи Кожинова будут служить всякому желающему разобраться в проблеме ещё очень надолго.

Или его статья о Нобелевской премии в литературе. Как чётко распознал Кожинов стоящий за нею механизм поощрения и внедрения того, что должно содействовать интересам мировых денег! А за ней, разумеется, и в веренице свободно пересекающих у нас границы её дочерних филиалов – премий разных громких наименований. Сверхгиганты мирового художественного развития Толстой, Чехов, Горький, Блок, Есенин и т.д. её не удостоились. Зато отмечены, как на подбор, исключительно те, кто давал пусть самомалейшую возможность использовать их против новой исторической дороги, открытой нашей страной. Читатель, несомненно, увидит, как можно продолжить кожиновский перечень не только в отношении России. Крупнейший английский писатель второй половины ХХ века Грэм Грин, например, был «Нобелем» обойдён; зато в той же Англии получили его бесподобная поэтическая душа Уинстон Черчилль или автор скучнейших человеконенавистнических «притч», тут же навсегда забытых, Уильям Голдинг. Тенденция стала до грубости ясной. Статья Кожинова наложила на весь этот процесс творения международных триумфов неизгладимую печать.

Ещё, может быть, более глубокий пример – литературная судьба Бахтина. Кожинов, не кто-либо другой, заново открыл Бахтина, которого у него перехватили затем либералы. Они, надо сказать, имели на то основания. В теориях Бахтина содержалась возможность соскользнуть от единой истины в разлюбезный мировому разложению плюрализм, т.е. равноценность множественных правд. Проводникам готовившихся «реформ» необходимо было сокрушить ненавистную им «тоталитарность», т.е. жизнь в её целостном состоянии и миропонимании «тотальный» – значит, целостный, всеохватный. И для этого «диалог», незаметно уводящий от единого объективного центра (вокруг которого и ради которого ведётся любой диалог, как монолог и иные формы мысли), подходил как нельзя лучше – «научно». Вопрос снова выходил далеко за пределы литературы. И тогда Кожинов, увидев его расползание и обращение бахтинских теорий в отмычку для избавления от мысли, превращение логики в «диалогику» и т.п., вернулся, что нечасто с ним бывало, к поднятой им теме и восстановил плодотворную сторону идей Бахтина в их действительном значении. Эта выдающаяся работа, впервые опубликованная в ежегоднике ИМЛИ «Контекст» (1976), только набирает силу с течением времени.