Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016 Страница 17

Форточка

И исподволь, из пара, из подземнойноры апрельской, что внутри водыплывёт к воде землёю неизвестной,расщерив золотые свои рты

в жуках, в птенцах из нефти или торфа,которые полоскою густойлежат межой за небом неответными белой поцарапанной губой,

которая свой сад им произноситв солёные, как форточки стрижей,снопы из света, что руками коситсобрание из нескольких детей.

* * *

Во-первых, встань, а во-вторых, как ломоть,плыви в воде, что схожа с телогрейкой –исчезнут говорение и холодот чуждых голосов и разноречий.

вот ты щебечешь хлеб свой за уклейкой,где видимо и есть существованьетвоё, что тычется, расклёвывая коркуи напряжённое воды не-осознанье.

Во-первых – ты, а во-вторых, когдафигура станет вещью или камнем,лежащим её тени вперекор,что нелогично, потому что в рамеколодца видишь то, как спит звезда,к своей груди прижавшая колени –здесь вертикальная растёт почти водаи сеет рыб своих же поражений.

* * *

Сиротствует ли телоиль смерть удалена,изъята из предела,побуквенно сдана

в багаж, в пейзаж, в природу,в трамваи, что на бокеё слетались, плача,в грачах минуя срок,

воронку покидаяв их малых небесах,где ожиданье раядлинней, чем полый страх,

где ангел твой закрученв июля механизм,как эллипс в голый воздухиз взгляда и ресниц,

и где жужжит в притоках,бессмертная душаи трогает урода,которым хороша.

Смотритель

В начале оленя, как омут, стоитсмотритель путей и горит изнутри –

как ящерка в камне, как осень в шмеле,как волчий язык и ожог в Шамиле.

В начале у ямы – терновник и хруст,и шарик воздушный хлопком своим густ,

и тычется в тело воды густера,и ива стучится [пора – не пора?],

и хнычет в ней детка, как омут, олень –и лопасти мрака сияют сквозь тлен,

колени тоннелей подводных егои лопасти света, который свело,

как ноги оленя, что ямой дрожитв спиралях воды – сквозь раздвоенный шрифт.

Водомерка

Евгению Туренко

Не будет прошлого – посмотришь и не будет –как птаху непрозрачную нас сдуетсквозняк, иголка, что в слепой руке –ты переходишь небо по реке.

И вдоль растут то люди, то не люди,а отпечатки их на дне посудин,их эхо ромбовидное – плывиподсудный, утерявший любой вид.

Никто не вспомнит нас лет через двадцать –так водомерка может оторватьсяот отражения слепого своегооставив лапки – только и всего.

Кролик

Невидимый и шумный листопадвдоль вертолётов клёна в сто головлетящий через прятки и распадв знак умножения, уложенный в тавро,

где кролик кувыркнётся через сад,приветствуя пыльцу, а не цветы,нору во мне раздвинув, как лицо,чтобы глазеть, кто в той норе летит,

чьи лопасти, под воздухом звеня,становятся смородиной в водеи водят, как слепые, и стучат –продольно сквозняку или дыре

впадая в детство, наготу и взгляд,которые – сквозь кашель – унесётна щель похожий, голый листопадсквозь кролика, похожего на вход.

* * *

Что ж счастье есть в домах, где кровоток –к себе призвал невидимый сквозняк,где едешь ты – с вагонами далёк –и белый смех, упрятанный в санях,

сопровождает в тот поток тебя,в примерный (даже сказочный) сугроб,и смерть касается тебя, как живота,предчувствуя рождение твоё.

Счастливая роженица-ты, смерть,вот кокон сброшенный лежит уже в снегу,и мы с тобою, растерявши твердь,как-будто в хирургическом раюподслеповато щуримся на свет,топорщим крылья, учимся слогам,молчанию, которое в ответ слагает тот,что подобает нам.

О поэзии Алесандра Петрушкина

Александр Петрушкин отважился писать так, словно поэзия начинается заново, с чистого листа. Его меньше всего интересует игра в литературные стили, он не заботится об эстетике стиха, о его метафорической насыщенности, о его певучести. Петрушкин – поэт-труженик. Взяв за основу классический размер, он работает со стихом так, как работают с лопатой в огороде, ворочая крупными комьями земли. Каждое слово у Петрушкина материально осязаемо, физически ощутимо; речь его затруднена, однако – уверенна и упряма. С первых же строк его последнего сборника «Геометрия побега», вышедшего в издательстве «Русский Гулливер» в 2015 году, становится ясно, что автор – поэт-нарушитель, он не признаёт стройности изложения художественной мысли, согласованности синтаксических конструкций; его словесный поток стихиен и подчиняется скорее эмоциональным импульсам, нежели продуманно-внятной логике поэтического высказывания: вся логика Петрушкина – в попытке выразить нечто цельное, законченное языком неявных смыслов, – которые иногда оборачиваются откровенными темнотами. Его стихи нельзя воспринимать как текст, который нуждается в словесном понимании; их можно лишь улавливать чувством – и, пожалуй, постараться дочувствовать. Порой они, кажется, изнемогают от обилия невероятных образов, накаляются от плотности своего поэтического содержания; часто внутренне напряжение текста взывает к остановке чтения, хочется передохнуть – однако всё же подчиняешься воле автора, который бесконечно готов идти тайными тропами русской речи, полной грудью вдыхая чистый воздух, перешагивая через буреломы и раздвигая упругие ветки одичавших кустарников, – вот, кстати, и перекликающиеся с этим моим сравнением строки из стихотворения «Скрипящая пружина слепоты…»

Я выучил уральский разговортатарских веток, бьющихся в окно,скрипит пружина воздуха внутри

озона. Начинается озноб –так начинает смерть с тобою жить,и разливает по бутылкам свет‹…›

Эти строки, вполне характерные для поэта, веют дыханием вневременного, – того, что ещё только словно сейчас, на наших глазах, оформляется в слова. В них и Вселенная, и человек, и смерть, и бессмертие, и природа, и вечная тайна. «В срез неба заглянул – а там колодец / свернувшись, спит высокою водой…» На взаимосвязи земного и небесного построена вся поэзия Петрушкина, вместо рифм переливающаяся созвучиями, иногда неявными, но – всегда в ладу с чётким ритмическим рисунком, не свободным время от времени от и выразительных, «тормозящих» движение речи сбоев:

О,утро осени моей,когда могу я говоритьс тобой в открытое окно,хрустящий воздух – как пёс – пить –

где – с окровавленным лицом –нам осень мордой ткнётся в грудь,в своё витражное стекло –посмевши наконец взглянуть

в до-человеческий языкприрод отсутствия тебя,чтоб намертво обоих сшить ‹…›

В новой книге Александра Петрушкина «Геометрия побега» перед нами – снова поэт-первопроходец, без меры смелый и напористый. Но что важно: он не слушает лишь самого себя, звучание бьющегося в стихе своего голоса; он вслушивается, всматривается в мир – даже когда ворочает тяжёлыми земляными комьями, пробирается через дикую чащу или сидит за письменным столом.

Эмиль Сокольский[5]

Аркадий Перенов

Стихотворения

Поэт, художник, по образованию театральный режиссер. Род. в г. Барнауле Алтайского Края. Стихи пишет с 12 лет, побывав на выступлении Евтушенко. Однажды, когда он проходил службу в армии, цыганка на перроне нагадала ему, что стихи не принесут никаких благ, кроме странствий и страданий. Выступая на разных площадках, испытывает некое дежавю от встреч с другими поэтами. Большое таинственное путешествие пока продолжается и в этом предгрозовом пейзаже явственно различимы лиры и трубы.

Аркадий Перенов называет свои тексты После Миро в честь знаменитого испанского художника Хуана Миро, имя которого «на русское ухо ложится как мир поэта-миро». Этот мир «волнуется и мироточит».

После сна-21

Марине Кулаковой

– Ты где?– На небесах, черствый мой пряник– Фани, Фани уже не ору, хриплюПоднимая с пола пятакВглядываюсь в медные его горыВ ромашковых шарах поповскиеМакушки разнотравного удола.За спиною согбеннойПрячу ладони, СцеволаСтрасти не улещиваются сегодняДекупаж предъявляет ошметкиШествует конечно в терновом и лунодикПелены Господние отражаютЧеловеческий лик.В редких его земных проявлениях.Мы умершие и не подозревали об этомТолько холодный снегТы отнял у поэта цветИ не такой уж и белыйА скорее землистыйЧерный плат на холодную грудьСерый на мраморный лоб.Улыбался уходя вспоминаяНа тебе напомниться чтобБогатство и роскошь моего юношестваК косах медвянныхИраиду твоего девичества.Были и мы с тобойОгромны и многолюдныЧувств закипали садыИ милосердные и помысламиИскренни и чисты.До самого небосклона тянулись каналыВ полукружьях чугунных мосты.Ты подождешьДа и вряд ли ответишьНа мой беззаветный зовНа перекружье заплачешьИз за сожженных стихов.

После Миро-811