Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1992 год Страница 2

— Но разве не мужчины здесь лучшие повара и разве не мужчина готовит обед для гостей?

— Одно дело готовить мясо, другое — заваривать чай...

Привал незаметно окончился. Пока тяжело нагруженные верблюды спускались по крутой тропе к дороге, Абдалла и Али придерживали их сзади за хвосты.

С дороги далеко внизу была видна равнина с темно-зелеными пятнами пальмовых рощ, обрамленная синей поверхностью моря. Вверху, между скалистых пиков, едва был различим перевал, который за полдня, по-моему, так и не приблизился.

Вдруг за очередным поворотом появилось то самое дерево, о котором я столько слышал, читал и о котором сложено столько легенд... Это реликтовое растение, оставшееся в очень немногих районах земного шара. А здесь оно буднично раскинуло свою огромную крону, покрытую мириадами длинных острых листьев и посаженную на необъятной толщины ровный ствол. Ствол испещрен множеством надписей, вырезанных в коре. Из надрезов, главным образом давних, выступила и засохла темно-красная, как запекшаяся кровь, камедь. Она и дала название дереву — дам-аль-ахавейн — «кровь двух братьев», драцена или «дерево драконовой крови». По-сокотрийски его название звучит примерно как «а"рийбб» или «арийоб». Камедь сокотрийцы используют для дезинфекции ран и как краситель для росписи глиняных горшков и курильниц.

О драцене упоминает Жюль Верн в «Таинственном острове», указывая на ее весьма прозаических родственников в системе классификации растений: драцена принадлежит к тому же семейству лилейных, что лук и спаржа. И тут же дает любопытный рецепт: вареные корневища драцены очень приятны на вкус; если их подвергнуть брожению, то из них можно получить отличный напиток.

Трудно представить, как можно добыть эти мощные, пронизывающие скалистую почву коренья, чтобы попробовать на вкус...

Обогнув невысокий холм, дорога тянется по узкой долине. А по обе стороны дороги — еще одно чудо этих мест. Знаменитые с библейских времен деревья, стволы которых питают не обыкновенные соки, а благовонные ладан и мирра.

Расчехлив фотоаппарат, пробираюсь к ближайшему ладаноносу, название которого по-сокотрийски звучит как ласковое имя — «любан». От стройного ствола, покрытого тонкой золотистой корой, отходят толстые ветви, напоминающие гигантских одеревеневших змей. Редкая крона из небольших овальных листьев не дает тени, зато и не скрывает затейливого рисунка ветвей. Надрезав кору ножом, наблюдаю, как из-под нее, медленно наливаясь, вырастает янтарная прозрачная капля и вдруг срывается вниз тонким прерывистым ручейком, теряющимся в складках коры. За ней вызревает новая капля. По стволу снуют муравьи, прилипают, отрываются или тонут в струйках смолы, которые уносят их крохотные мумии. Так же и тысячи лет назад, во времена древнего Рима, благовонная смола янтарными слезами искрилась на солнце, привлекая сюда и римлян, и греков, и египтян; они заполняли ею трюмы кораблей, и она по мере удаления от острова превращалась в золото...

До перевала мы добрались перед самыми сумерками. Дорога оборвалась у каменной ограды, проходящей по гребню горы, по границе между пастбищами, которые принадлежат разным племенам. На пастбище щипали редкую жухлую траву невысокие коровы с короткими рогами и едва заметным выменем. От ограды круто спускалась в ущелье тропа, которая через каменные завалы и заросли диких лимонов уже в полной темноте привела нас к селению бедуинов Дирьхо.

Несмотря на поздний час, на краю деревни ярко горел костер, вокруг которого собрались все ее обитатели, от мала до велика. Глядя на горцев, кутавшихся в платки и одеяла от ночного холода (температура упала градусов до двадцати пяти — выше нуля, конечно) и с любопытством рассматривавших нас, я подумал, удастся ли нам собрать их вот так же для обследования?

Ночью нас разбудили громкие крики. Мы с Профессором выскочили из палатки. Луч фонаря осветил возбужденные лица наших спутников, ночевавших у костра на пальмовых циновках. Они окружили Абдаллу и смотрели на его высоко поднятую руку с отставленным большим пальцем, который раздувался на глазах. Хамис держал деревяшку, на которой замер пойманный виновник переполоха — желтоватый, сантиметров десять длиной скорпион. Его тело в свете фонаря казалось восковым, ненастоящим. Но вот тонкий, составленный из множества члеников хвост с двумя черными жалами на конце дрогнул и загнулся дугой к самой голове с мельчайшими бусинками глаз. Хамис бросил деревяшку в догоравший поблизости костер.

Я обработал место укуса и сделал укол. Лагерь затих. Утром, выглянув из палатки, окликнул Абдаллу; он, улыбаясь, поднял свой укушенный палец, показывая, что все в порядке.

Голоса под пальмами смолкли. Слева, приближаясь, послышалось шуршание песка. Не имея возможности повернуть голову, я не вижу, кто идет, но по тяжести, с какой вдавливаются в песок шамбалы, нетрудно догадаться, что это — Профессор. Мощная фигура, стесненная рубашкой, в просторной клетчатой футе склонилась надо мной, заслонив луну. Убедившись, что глаза у меня открыты, он присаживается на стоящую рядом канистру и сообщает:

— Хамис говорит, что где-то тут за пальмовой рощей должна быть деревня, и предлагает послать туда бедуинов. Тех двоих, что едут с нами. Может быть, им удастся как-нибудь сообщить о нас в Хадибу, добыть воду и что-нибудь из еды.

— Как они могут связаться с Хадибу, если ни телефона, ни телеграфа здесь нет?

— Телеграфа нет, но ведь бедуины как-то умудряются передавать информацию от деревни к деревне, и очень быстро. Вспомни, куда мы ни приезжали, везде уже знали о нашем приезде. А ни одна машина нас не обгоняла.

— Тогда стоит попробовать.

— Но бедуины отказываются идти.

— Почему?

— Говорят, что в роще живут джинны и ночью туда идти опасно.

— Но у них ножи за поясом.

— Ты же знаешь, для чего у них ножи.

Конечно, я знаю, что ножи здесь служат не для нападения или защиты. Выкованные из обломков какой-нибудь старой пилы, они скорее напоминают деталь столового прибора, чем боевое оружие. Скотоводу без этого ножа не обойтись. Не очень острого лезвия вполне достаточно, чтобы перехватить горло козе и освежевать тушу, нарубить сучьев и вырезать палочки, трением которых добывают огонь...

Назавтра неподалеку от лагеря, на освещенном низким солнцем склоне горы, вижу группу горцев. Оказалось, они пришли на прием к доктору. Хамис обещал жителям деревни, что доктор примет всех желающих, и просил их помочь нам в обследовании.

Мужчины — в футах из легкой, чаще клетчатой ткани и ярких рубашках либо просто голые по пояс. Головы их повязаны пестрыми платками с цветными кисточками по краям. Обуви горцы не носят. Женщины одеты в свободного покроя платья из плотной одноцветной ткани — ярко-красные, зеленые, желтые, синие. Лица открыты.

Еще не совсем веря в удачу, мы принимаемся за дело. Все знают свои обязанности, несколько дней совместной работы в Хадибу позволили нашим помощникам «набить руку». Профессор с Хамисом беседуют с каждым из пришедших, выясняют их «паспортные данные» (хотя паспортов здесь нет): имя, место рождения их самих и их родителей, бабок и дедов, возраст... Если с выяснением первых пунктов обычно особых затруднений нет, то с возрастом постоянные проблемы. То ли бедуины вообще не считают годы, то ли полагают праздным занятием учитывать свой возраст. В общем, в бланках, которые мне нужно заполнить на каждого обследуемого, в соответствующей графе приходится ставить цифру, полученную в результате усреднения трех оценок — Профессора, Хамиса и моей.

Первым подходит хозяин участка, на котором мы расположились. Его зовут Иса Ахмед Абдалла, на вид ему лет 60-65. Он родился и всю жизнь прожил здесь, в Дирьхо. Основное занятие — разведение коз и овец. Ему принадлежит и небольшая пальмовая роща в соседнем ущелье, и несколько полей-террас на склонах.

Пока я специальными циркулями провожу антропологические измерения, определяя и записывая в бланки около двух десятков измерительных и трех десятков описательных признаков, Профессор подробно расспрашивает Ису Ахмеда о семье, родственниках, далеких и близких предках, о том, сколько у него коз, пальм, земли... Все эти сведения Профессор заносит в блокнот, в самых интересных местах рассказа включая магнитофон. В общем, задаются десятки вопросов, ответы на которые через сложную систему этнографического, лингвистического и исторического анализа помогут составить более полную картину жизни и быта бедуинов Сокотры.

Затем Фадль взвешивает Ису Ахмеда, измеряет его рост и температуру тела, снимает дерматоглифические отпечатки кистей рук. Мухаммед берет кровь из пальца, смешивает ее на стеклах с сыворотками для определения группы и резус-фактора, показывает мне результат реакции, который я также записываю.