Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1979 год Страница 21

Юрий Сальников

Кахляры

Павло Иванович Керкало живет в селе Шпиколосы на Львовщине. Беленая его хата стоит внизу, у дороги, а участок карабкается к вершине огромного холма, на склоне которого уместилось полсела. В двух десятках метров от дома — дощатое строение, которое я принял было за сарай, и только потом, когда Павло Иванович, знакомя меня со своим хозяйством, поддел снаружи крючок и отворил широкую дверь, я понял, что ошибся. Это была святая святых кахляра, то есть гончара, — здесь стояла огромная, выложенная из огнеупорных кирпичей печь.

Но это было потом, а вначале я нашел хозяина в его небольшой мастерской, где все было белым — стены, потолок, печка. Под низким потолком висела голая лампочка, добавлявшая немного света к тому, что проходил сквозь узкое оконце.

Перед Керкало лежал на широкой доске огромный ком желтой маслянистой глины, и это означало, что Павло Ивановичу некогда заниматься свалившимся на голову гостем. Едва поздоровавшись со мной, он, надев робу, вступил в единоборство с глиняной глыбой. Мастер мял ее и давил, пропуская сквозь пальцы, распластывал на доске, раскатывал большой скалкой, как тесто для пирога.

Затем снял с полки другой ком — меньше размером и иного цвета — бело-голубой. Зажал его между коленей и железным стругом стал резать узкие плоские дольки. Когда стружек набиралось изрядно, мастер замешивал их в большое глиняное тело.

— Для мягкости и гибкости, — пояснял он. — Какая глина — такая и посуда. Наша, местная, обязательно добавки требует, а вот в Донбассе, к примеру, брал я жирную глину, так та как сказка: посуду из нее и обжигать не треба, на солнце высушу, и хорош. Звеныть як звонок!

Под сильными, проворными руками мастера глина, окропленная водой, блестит и лоснится. Он раскатывает ее длинными валиками, которые делит на равные — величиной в два кулака — цилиндрики. Таких заготовок получается около пятидесяти. Гончар ставит их один к одному на доски, а сам перебирается на лавку — к самодельному гончарному кругу.

В центр круга он прилепил первый глиняный кулич и правой рукой с силой крутанул круг, а затем обеими ладонями стал вращать под ним лоснящийся деревянный столбик. Кулич завертелся волчком, и в этот момент Павло Иванович обжал его пальцами так, что на шее у него вздулись жилы, а на покрасневшем от напряжения лице проступила сеть блестящих капелек.

Глиняный ком, утоньшаясь; пополз вверх, а наверху у него под большими пальцами мастера образовался валик. Керкало быстрыми ладонями прибавил скорости кругу, и теперь его пальцы стали как бы раздвигать заготовку изнутри. Будущий сосуд разбухал на глазах, как волейбольная камера...

На остановившемся наконец круге застыла то ли огромная чаша с пологими стенками, то ли глубокая миска — митра, самый распространенный вид посуды в этих краях. Гончар обогнул основание митры тонкой жилкой с деревянными ручками на концах и отрезал ею чашу от гончарного круга.

Митра родилась минуты за три, не больше, — ровная, почти идеально гладкая. Можно прочитать, наверное, все учебники истории, где сказано о значении изобретения гончарного круга, но нужно собственными глазами увидеть его в крестьянском жилище, увидеть, как разрывается глиняная пуповина, связывающая этот простейший, древнейший инструмент с рожденным на нем изящным сосудом, чтобы осознать, почему с появлением гончарного круга в истории человечества началась новая эпоха.

Несколько дней вылепленная мастером посуда посохнет в доме, потом ее покроют глазурью и вместе с сотней других кринок, митр, збанков поставят в печь для обжига, откуда они выйдут кирпично-рыжими. А когда готовая посуда заполнит сарай, Павло Иванович договорится с шофером какого-нибудь грузовика, переложит посуду в кузове соломой и повезет на базар. Его ремеслом кормится вся семья, поэтому рабочий день в этом доме не мерен. Тем же живут и соседи — Петро Муц, Павло Богуш, Василь Буняк.

...Вместе с последним лучом солнца, покинувшим мастерскую, опустела полка глиняных заготовок. Керкало тяжело распрямил спину, и только теперь я решился спросить о том, ради чего приехал. В Музее этнографии и народных промыслов во Львове мне рассказали, что именно здесь, в Шпиколосах, должны еще помнить ушедшее ныне искусство черного лощения — изготовления задымленной посуды, великолепные образцы которой украшают музейные витрины.

По затянувшейся паузе, по выражению лица Керкало я чувствую, что мой вопрос не вызывает у него энтузиазма. Наконец гончар говорит, что большой премудрости в этом способе обжига глины нет: разница лишь в том, что печь наглухо закрывается и посуда окутывается дымом. Правда, если брать обычную, желтую глину, то выйдет она не угольно-черной, а черновато-серой, цвета старого железного ножа.

— Тут нужна черная глина, — замечает мастер, — да вот с ней-то и загвоздка. Лет тридцать уже не делают у нас задымленной посуды: на том месте, где испокон веку ту глину брали, образовался лесхоз, и теперь там молодой лес гудит, а кто же из-под корней позволит глину копать? Остался, правда, пустырек километрах в трех от села, да черной глины там слой всего в ладонь, а лежит он на глубине человеческого роста. Вот з той глины я б тебе такой збанок слепил, что и дети твои из него б молоко пили. Да разве ж стоит он того, чтобы за него в землю по горло зарываться?

— Стоит, Павло Иванович, очень даже стоит. Покажите мне завтра этот пустырек.

...Лопата в моих руках держалась уже с трудом, когда ее блестящий широкий штык врубился наконец на дне траншеи в плотную черноватую массу. И сразу же прошел ее насквозь, обнажив снизу такую же желтую глину, что спластовалась в полутораметровых откосах ямы. Совком я наковырял целое ведро черной глины. А когда мы принесли ее домой и вывалили в корыто, жена Керкало, Стефания Михайловна, плеснула в нее кипятка. Потом хозяин смял глину в один шматок, бросил его на свою «наковальню», и повторилась знакомая операция.

Павла Ивановича еще хватило на то, чтобы засесть за гончарный круг и, упрямо выжимая из глины нужную форму, вылепить десятка два посудин: и непритязательную по форме митру, и изящную, словно древнегреческая амфора, горщику, и сложнейший калач, и даже — верх гончарного искусства — «близнецы». Детишки с удивлением смотрели на темные предметы, выходившие из-под рук отца: на их коротком веку такого в селе никто не делал.

Мне, конечно, не терпится увидеть уже готовую посуду, но торопиться не следует — непросохшая глина от высокой температуры может рассыпаться или потрескаться. У нас есть время подготовить все необходимое для обжига — тут дрова нужны особые и особым образом просушенные. Мы отбираем из заготовленного Павло Ивановичем леса нетолстые, очищенные от коры чурки из граба, ясеня, бука и несем охапки к тому самому сараю, что стоит в верхнем конце участка. Мастер на корточках пробирается в огромный черный зев печи, и я подаю ему дрова. Выбравшись наружу, он обходит печь и с обратной стороны, где имеется еще один створ, запаливает чурки. Могучая тяга едва успевает раздуть языки пламени, как гончар задвигает дыру, через которую он пролезал в печь, железным щитом, и мы вместе заваливаем щит землей. Через оставшийся открытый створ видно, как сбился, задохнувшись, огонь — теперь дрова будут томиться здесь, отдавая влагу, целые сутки.

Когда на другой вечер мы, разобрав земляной завал, пробрались в печь, дрова были легкими, теплыми и чуть обуглившимися, но в них затаилась скрытая мощь адского жара.

Посуда из черной глины сегодня еще не готова была принять этот жар, она бы его не выдержала, так как не обладала способностью дерева выжать из своих пор все соки за одни сутки. И мы ждали. Когда Павло Иванович постучал согнутым пальцем по посветлевшей стенке митры и она отозвалась ему глухим эхом, он наконец изрек: «Пора». Заложить посуду в печь для обжига — это целое искусство. Мастер выкладывал сначала слой дров, а на него — слой посуды, сверху снова дрова и опять посуду. Получился слоеный пирог ростом почти под своды печи. И вновь, когда пламя, кажется, готово было с тревожным ревом испепелить изделия мастера, мы заткнули огнедышащую пасть железным кляпом и засыпали его для верности землей.

Внутри теперь боролись две силы: наступающая — огонь и обороняющаяся — искусство гончара. Тончайшие стенки посуды противостояли тысячеградусному жару, которому некуда было вырваться из каменной пещеры.

Победило мастерство Керкало. Правда, узнали мы об этом только спустя сутки, доставая черные, лоснящиеся, как антрацит, митры. Память и руки не подвели мастера. Он долго глядел на результат своего труда и наконец проронил: «Файный гурток вышел, жаль, если побьется в кузове».