Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03 Страница 22

— Спасибо, Павел. Я подумаю. Где-то тут у меня была ручка с бумажкой…

На обходе Мария Викторовна поздравила Карпова и выдала ему анамнез, а Колобову сообщила, что бронхоскопия переносится на понедельник, поскольку не удалось достать талончик. В ответ на эмоциональные возгласы Михаила врач попросила его прекратить истерику и быть мужчиной. На этом обходе был осмотрен еще один больной — новенький, расположившийся на свежезастеленной кровати Карпова, то есть на бывшей кровати Карпова, в то время как сам Саша скромненько сидел на легком деревянном стуле с сумкой на спинке, словно и не лежал здесь Саша сорок дней, а лишь заскочил на минутку проведать кое-кого, и уже пора восвояси, под ручку с «баушкой», ждущей за дверью. Перед уходом он услышал занимательное — такое, о чем можно рассказать супруге или приятелю:

— Ну, я и попал! — воскликнул новенький, парень лет двадцати.

— Все мы тут попали… — пробормотал Михаил.

— А у меня свадьба через неделю, — нервно пояснил парень.

— Н-да-а… — протянул Саша Карпов, попрощался со всеми за руку, пожелал скорейшего выздоровления и ушел.

Слегин взял телефонную карточку и тоже вышел. В коридоре он позвонил Марье Петровне и попросил принести крещенской воды и двенадцатый том Достоевского.

— После тихого часа? Хорошо, буду ждать… Там окончание «Братьев Карамазовых» и рассказы. Рассказы я не успел прочитать, так уж вышло… Не надо колбасы, не надо. Лучше уж сыра, если на то пошло… Ну, спаси Бог. До встречи.

Павел повесил трубку, повернулся, чтобы идти в палату, и застыл: в двух шагах от него стояла Елена и умоляюще смотрела снизу вверх. Она стояла на коленях.

— Прости меня, Павел, — сказала женщина.

— Бог простит, — ответил мужчина, опускаясь на колени, так что расстояние между собеседниками сократилось до одного шага. — И ты меня прости, Елена.

— За что?!

— До больницы я ни разу не молился о тебе. О бесе-искусителе молился, а о тебе — нет.

«Все женщины в больнице ходят в халатах: медсестры и посетительницы — в белых, а больные — в цветастых, — подумал Павел, глядя на отворот женского халата, шею, новенькую тесемку на шее… — Вот оно! Раба Божия Елена… Вот зачем эта встреча!».

И Павел ясно вспомнил, что тогда креста на ней не было. Был только один крест — его собственный. И этот крест однажды зацепился за ее грудь, и Паша испугался, что цепочка порвется. Но цепочка выдержала, и юноша закинул крест на спину.

Павел посмотрел в глаза Елены и улыбнулся.

— Ты изменился, — сказала она. — Не хромаешь, глазом не косишь, бороду отпустил.

— И в здравом уме к тому же, — улыбчиво добавил Павел. — Помнишь, Елена, когда Христос изгнал из бесноватого легион бесов, люди увидели того человека одетым и в здравом уме и ужаснулись. Ты не ужасаешься — ты плачешь. Это нормальная реакция.

Женщина плакала, а мужчина неторопливо говорил: он знал, что Господь не допустит, чтобы кто-нибудь помешал разговору.

— Когда ты окрестилась?

— В прошлом году, в сентябре.

— На Воздвижение Креста Господня?

— Да, как ты догадался?

— Царица Елена… — загадочно ответил Слегин.

— Ой, Павел! — воскликнула Елена и рассказала, что после того как выскочила из троллейбуса, бегала по ночному городу и кричала, пока не охрипла, а потом была больница, пульмонология. Кондуктор вылечилась и почти забыла причину болезни, но на следующее Рождество опять попала в больницу с воспалением легких. С середины декабря женщина взяла отпуск и упорно сидела дома, но всё-таки заболела. Это было год назад.

— Когда я окрестилась, я думала, что в четвертый раз уже не заболею. Теперь я поняла.

— Я думаю, в следующем году всё будет в порядке, — сказал Павел.

Точнее, он знал, что в следующем году всё будет в порядке. Знал он также и содержание рассказа Елены: было достаточно тогдашнего бегства в морозную ночь и нынешней тесемочки от крестика, чтобы размотать трехлетний свиток. Павел не знал одного: есть ли у Елены муж. Рассеянно слушая ее рассказ, Слегин думал: «Может, мне жениться на ней? Если спасусь я, спасется и она. Если спасется она, спасусь и я».

— Ты замужем? — спросил он.

— Да, — ответила она.

«Слава Тебе, Господи, — поблагодарил Павел. — Не дал мне, по грехам моим, тяжелого креста».

— Вы венчались?

— Нет. Но я уговорю его, обвенчаемся.

— Бог в помощь. Я помолюсь, чтобы уговорила.

— Спасибо.

— «Спаси Бог» говорить надо. Учишь вас, учишь…

— Спаси Бог.

— Ну, вот ты и улыбнулась.

— Ты правда простил меня?

— Простил. А ты простила, что я о тебе не молился?

— Простила. Но теперь-то не забывай.

— Не забуду. И ты не забывай обо мне молиться.

— Я — о тебе?

— Именно. Прощай, — сказал Павел и поцеловал женщину в лоб.

Та посмотрела на него слезящимися глазами и, не посмев прикоснуться губами к его лицу, поцеловала в правое плечо.

— Ну, так не пойдет! — запротестовал он, поднимаясь с колен и подавая Елене руку. — Мы теперь брат и сестра.

Они троекратно расцеловались.

— Прощай, Павел.

— Прощай, Елена.

Только Бог был свидетелем их разговора.

Неделя третья

— Опять в этих креслах?! — возмутился Павел и принялся усердно творить молитву.

— Извини! — поспешно проговорил бес, и под человеком оказался деревянный больничный стул. — Не молись пока, пожалуйста. У меня к тебе серьезный разговор.

Сам искуситель униженно утопал в психоаналитическом кресле, расположенном по другую сторону пустого журнального столика.

— Три года назад у тебя тоже был ко мне серьезный разговор, и после него я решил выпрыгнуть из окошка, — напомнил Павел, продолжая мысленно проговаривать коротенькую молитву.

— И выпрыгнул бы, если бы тебя не помиловали, — с отвращением проговорил черт. — Человеческая трусость плюс Божественный произвол — равняется рождественское чудо… Впрочем, сейчас уже поздно об этом. Сейчас я просто хочу, чтобы ты прекратил молиться и выслушал меня. В память о той несправедливости.

— В память о той несправедливости я ежедневно молюсь о тебе. Кстати, выглядишь ты неважно: бледный, пот градом…

— А скоро и вовсе исчезну. Мне очень трудно здесь оставаться. Смилуйся, Павел!

— Хорошо. Аминь. Говори.

Павел почувствовал себя пустынником, зачем-то засыпавшим родник; и хотя ясно было, что родник никуда не делся, что его можно легко отрыть и вновь напиться воды, исподволь думалось о смерти от жажды. Бес ухмыльнулся, и на столике возникла бутылка газировки.

— Чтобы не думалось, — прокомментировал он. — А вообще-то, Павел, внутренне ты поэт. Ума не приложу, отчего ты стихов не пишешь.

— Говори, зачем пришел.

— Пришел я рассказать об одном твоем грехе. Мне этот грех не нужен. Лучше уж я тебя на чем-нибудь другом поймаю.

— Мне даже Ангел-хранитель о моих грехах не рассказывал. А ты-то с какой стати?

— Повторяю для тугоухих: мне этот твой грех не нужен. Ты меня этим твоим грехом уже достал. Надо мной коллеги смеются из-за этого твоего греха.

— То есть молиться о тебе — грех, — заключил Павел.

— Догадлив, однако, — иронично сказал черт. — А раньше догадаться не мог?

— Я и сейчас не уверен, что это грех. Говорят, некий святой молился о падших ангелах. А я же не обо всех — я только о тебе…

— Наговорили на твоего святого. А ты — просто дурак, и моя задача — доказать тебе это.

— Не очень-то ты учтив, — с усмешкой заметил человек. — Доказывай, конечно, только я верю, что Бог может простить любого кающегося грешника, если он и меня простил, и отца Димитрия.

— Я, кстати, знаком с Иваном Федоровичем.

— С искусителем отца Димитрия?

— Так точно. Интересный чертяка, диалектик, Гегеля цитировать любит, — с искренним воодушевлением охарактеризовал бес.

— Надо же, — удивился собеседник.

— А он вообще философией увлекается. Я-то всё больше по изящной словесности специализируюсь (псевдонимчик ему тоже я придумал), а он — голова: с Флоренским на Соловках беседовал и с Кантом тоже, за завтраком, — уточнение лукавый почему-то произнес юмористически.

— Ай да Иван Федорович! — воскликнул Павел, развеселившись. — Ты бы и себе, что ли, псевдонимчик придумал. А то неловко даже.

— Себе? Пожалуйста. Зови меня Вергилием.

— Вергилия не читал. Знаю, что жил давно и был поэтом.

— Главное — не то, что он был поэтом, — умненько произнес черт. — Однако вернемся ко мне, грешному. Настолько грешному, что молитва обо мне является грехом.

— А я по-прежнему считаю, что Бог может простить любого кающегося грешника, — упрямо постулировал человек. — Главное — раскаяться.