Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1980 год Страница 23

— Ваше мнение, Иван Львович?

— Давно пора, — угрюмо ворчит старший офицер, попыхивая неизменной трубкой. Матросы между собой смеются, будто и спит он, не выпуская ее изо рта, как младенец соску.

Чириков уже поднес ко рту трубу, чтобы прокричать ответ Вакселю, как спохватился и посмотрел на Делиля де Кройера. Астрономии профессор стоял чуть в стороне, крепко вцепившись в ванты и заметно покачиваясь, хотя волнения особого на море не было.

— Ваше мнение, господин академик, также желают знать, — крикнул ему Чириков. — Продолжать ли искать. Землю да Гамы, или пора повернуть к берегам Америки? Господин командор ищет вашего мнения.

Делиль выпучил глаза, распушил усы и что-то горячо, страстно, но, к сожалению, совершенно неразборчиво, произнес.

— Господин астрономии профессор тоже согласен, курс надо менять, — поспешно прокричал Свен Ваксель. — Господин командор интересуется вашим мнением, Алексей Ильич.

Чириков пожал плечами, ответил:

— Мое мнение ему давно известно...

Ваксель кивнул, что-то спросил у Беринга и крикнул в трубу:

— Господин капитан-командор приказывает: держать курс по правому компасу ост-норд. Вам, как и раньше, идти впереди.

«...Того ж часа смотрели с саленгов земли меж Z и W и меж Z и O, токмо нигде не видали, и, наполнив парусы, пошли определенным куршем».

Сколько времени потеряно зря! Даже через много лет, вспоминая об этом, Свен Ваксель снова придет в ярость и напишет:

«Кровь закипает во мне всякий раз, когда я вспоминаю о бессовестном обмане, в который мы были введены этой неверной картой, в результате чего рисковали жизнью и добрым именем. По вине этой карты почти половина нашей команды погибла напрасной смертью...»

Алексей Ильич Чириков был человеком сдержанным и так открыто чувств не выражал. Да и, к сожалению, не оставил он никаких воспоминаний о своем плаванье. Но наверняка и он разделял негодование Свена Вакселя. Уж он-то всегда наносил на карту только действительно открытые земли, чтобы не получилось, как любил говорить капитан, конфузной «прибавки».

А все же теперь Чириков вздохнул с облегчением. Карты со злополучной Землей да Гамы убрали подальше. Теперь перед Чириковым лежал просто большой чистый лист плотной бумаги. На нем была лишь размечена сетка долгот и широт в меркаторской проекции — и каждый день прокладывался путь, пройденный кораблем. Этот лист им предстояло самим превратить в карту, нанеся на него вновь открытые земли. И эта еще не рожденная карта радовала глаз, вдохновляла, манила вперед.

А погода с каждым днем все хуже, все холоднее.

«...Для опасности в ночное время взяли у марселей по одному рифу...»

«Ветр прибавился, спустили кливер».

«...По сей ширине счисление не исправляли, понеже погода была премрачная и горизонт нечист».

Иногда капитан приказывает провести нечто вроде научных исследований:

«...Спустили ялбот на воду и пробовали пущением лага течения моря, токмо течения никакого не явилось...»

Опять капитан Чириков плывет впереди. В пять часов утра двадцать первого июня он помечает в журнале: «Ветр крепкой ундер-зейлевой, пакетбота Св. Петра не стало быть видно, того ради закрепили фок и стали дрейфовать под гротом и бизанью, чтоб дождатца Св. Петра и с ним не разлучатца...»

Ждали и дрейфовали в штормовом океане почти двое суток. Палили из пушек. По ночам сигналили

фонарями. Прислушивались, всматривались в дождливую тьму.

Нет, ничего не видно, не слышно. Только волны глухо бьют в борта корабля.

Они остались в океане одни...

Корабли расстались навсегда. И многие из плывших на них уже больше никогда не увидятся снова...

«Вторник, 23 июня 1741 году 5 часов с полудни... В сем часу, оставя искать пакетбот Петра, по общему определению офицеров пакетбота Св. Павла пошли в надлежащий свой путь».

В полдень наступает самый ответственный момент. Его все ждут с интересом и волнением: штурман «берет солнце», определяет местоположение корабля.

Инструменты у них самые примитивные. Основной — «матка», простейший компас, жалкая игрушка магнитных аномалий и бурь. Даже секстан еще неизвестен. Высоту солнца над горизонтом, а следовательно, свою широту определяют градштоком — деревянной рейкой с передвижной поперечной крестовиной. Немножко точнее был квадрант. Но пользоваться им даже при небольшой качке становилось невозможно.

А для определения второй координаты — долготы вообще никаких инструментов практически не было. Нет еще не только хронометров, но и обычных пружинных часов. Пользуются песочными, а в хорошую погоду и солнечными часами, как во времена древних греков. Вахтенный матрос следит, как пересыпается в часах песок, переворачивает их и отбивает склянки ударом в маленький колокол.

Громадные и неуклюжие маятниковые часы, которые везет с собой Делиль, большая редкость. Это научные приборы, а не часы.

Определялись по счислению, отсчитывая пройденный путь от мыса Вауа при входе в Авачинскую бухту, каждый час замеряя скорость по лагу и делая поправки на боковой снос под влиянием ветра.

Лаг в те времена был дубовой дощечкой в виде сектора, укрепленной на конце тонкого линя, размеченного через равные промежутки узелками. Сектор утяжеляли свинцом, чтобы свободно плавал в воде острым кончиком вверх. Один матрос бросал его за борт, а второй, засекая этот момент, пускал в ход «склянки» — полуминутные песочные часы. Оставалось только считать, сколько узелков на разматывающемся лаглине пробежит между пальцами за полминуты. Получалась скорость корабля в узлах — в милях за час.

А поправку на ветер приходилось делать на глаз — по изгибу кильватерной струи за кормой. И конечно, глаз тут требовался острый, наметанный. Только большой опыт и высокое мастерство судовождения могли восполнить недостаток навигационных приборов.

Все дальше они заплывают на север. Теперь Алексей Ильич много времени проводил на палубе, словно его сразу излечил от всех хворостей и недугов хмельной воздух неизвестных просторов. Но командовали вахтенные начальники, Чириков им не мешал. Вдруг возникнет среди ночи призрачной тенью возле рулевого, в самый унылый час тягостной «собачьей вахты», присядет на корточки возле нактоуза, проверяя по компасу курс, потом встанет, послушает невидимый в темноте океан, посмотрит наверх, на смутно светлеющие над головой паруса — и так же тихо покинет шканцы.

А на рассвете, смотришь, капитан стоит где-нибудь на баке, крепко расставив ноги. Склонив голову и сдвинув парик, чтобы не мешал, внимательно слушает, как журчит вода под форштевнем. Постоит, послушает, удовлетворенно кивнет — и пойдет дальше, сутулясь и заложив руки за спину...

Лицо у него посмуглело, стало покрываться здоровым морским загаром.

Радует Чирикова, что все пока спокойно. Уверенно ведут корабль по неведомым водам его штурманы. Правда, Чихачев все свободное время проводит в каюте француза. Но вахты свои стоит исправно, так что Алексей Ильич никаких внушений ему пока не делает.

Зато Плаутин крепко следит за порядком, старается за всех офицеров. Даже сменившись с вахты, снует по всему кораблю крадущейся походкой, неожиданно возникает то на баке, то в трюме, слышно, как строго распекает кого-нибудь. Провинность он всегда найдет.

И младшие штурманы не нуждаются в капитанской опеке. Елагин отлично берет солнце, ведет журнал, вечером несколько раз проверит, залито ли масло в нактоузные лампы. А Дементьев в свою вахту непременно поднимет все паруса, какие позволяет ветер, чтобы поскорее мчаться навстречу открытиям — и с улыбкой поглядывает на капитана.

Но плыть нелегко. Почти все время погода стоит пасмурная. Определиться удается не каждый день. Днем и ночью небо плотно затягивают тяжелые низкие облака — ни звезд, ни солнца. Так что и широту оставалось прикидывать на глазок.

«Мы должны были плыть в неизведанном, никем не описанном океане, точно слепые, не знающие, слишком ли быстро или слишком медленно они передвигаются и где вообще находятся. Не знаю, существует ли на свете более безотрадное или более тяжелое состояние, чем плаванье в неописанных водах. Говорю по собственному опыту и могу утверждать, что в течение пяти месяцев этого плавания в никем еще не изведанных краях мне едва ли выдалось несколько часов непрерывного спокойного сна: я всегда находился в беспокойстве, в ожидании опасностей и бедствий...»