Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год Страница 29

Записку эту, словно весть об отмене сурового приговора, привез две недели назад Милют, ездивший в село за харчами. Записка, Сто раз обласканная Колькиными пальцами, изрядно потерлась, прорвалась на сгибах, и пришлось завернуть ее в газету.

Каждый вечер в землянке, в темном углу на верхних нарах, Колька доставал листок и, напрягая зрение до рези в глазах, читал и читал Янины строчки, выведенные овальными и крупными, как бобы, буквами. А после, лежа с закрытыми глазами, пытался вызвать в памяти ее лицо, коричневую родинку над верхней, вздрагивающей в смехе губой. Каждое утро вставал он с одной-единственной мыслью: на день меньше! Еще в тот день, как прочел записку, решил: двадцатого, что бы там ни было, уедет с самого утра. Но человек, известно, предполагает, а начальство располагает. Явился некстати этот пароход и вот — что теперь делать?

Колька бежит, бежит рядом с упряжкой, вспоминает осень, темно-рыжую от пожухлой травы и вызревшей шикши — густо была этой ягодой усеяна в ту пору тундра! Тогда-то и состоялась его первая встреча с Яной.

На берегу Олховаяма он появился осенью. Через неделю уже знал всех и его все знали в селе из пятидесяти домов, одни из которых глядели на море, другие в противоположную сторону, в тундру. Жили в селе рыбаки и оленьи пастухи. Рыбаки не заживались под родными крышами. А пастухи и подавно.

Но в те последние дни перед снегом в Олховаяме было людно. Село готовилось к долгой осаде зимы. Мужики возили кедрач из тундры. Непривычно было глядеть Рубахину, как собачьи упряжки тащили длинные узкие сани-нарты по траве. Да так бойко, точно по снегу. Женщины обивали стены толем: от северных снеговеев. И дома над кручей резко чернели боками. А крыши были серыми, отбеленными дождями и снегом и казались легкими не по сезону.

Густо подсиненные хребты нахлобучили на себя снежные малахаи. По ночам мороз разузоривал окна. А ползучая трава, что оплела кочки, стала хрупкой и ломкой. Густо дымили трубы. Протяжно выли по ночам собаки, призывая зиму: северные лайки рождены для длинных белых дорог, для работы. Летнее безделье прискучило им.

Земля от холода стала каменно-твердой и звонкой, словно корякский бубен, — каждый шаг отдавался.

Люди сменили сапоги и туфли на меховые торбаса. Замелькали там и сям цветастые зимние кухлянки. Со дня на день ожидалась зима.

Колькин домишко стоял на отшибе. Толь на стенах давно изодрался в клочья, крыша надвинулась на оконце. И косо, папироской, зажатой во рту, торчала труба. Кедрача Колька не заготовил, полагая, что зиму проведет на рыбалке. А наезжая время от времени в село, можно как-нибудь перебиться и в таком курятнике. Много ли ему, молодому да неженатому, надо?

В погожие дни, когда к обеду отпускал мороз, стаивал иней и трава в тундре влажно зеленела, он уходил далеко от села. С размаху падал на пружинистые кочки. Горстями сгребал прихваченную морозом, мягкую и сладкую шикшу, обирал кусты жимолости, и пальцы у него были фиолетовыми, как у школьника.

Привыкая, он подолгу разглядывал село, которое издали казалось стоящим у самой воды. Дым из труб, неподвижный и прямой, был точно нарисованным на сером небе. А вокруг — до самых синих гор справа и слева — тундра, плоская и зеленая. И отсюда на добрых две сотни километров в любую сторону ни одного жилья...

Однажды в тундре Рубахину повстречалась Яна. Еще издали узнал он ее, торопливо закурил, поднялся с кочки.

Колька видел Яну раза три в клубе — куда здесь, кроме клуба, денешься? Но познакомить его с ней не догадались. А сам он подойти постеснялся, лишь поглядывал на Яну, пока не гас свет. Она тоже поглядывала на него тепло и приветливо.

Знал Колька, что она местная учительница, дочь старика Коялхота, с которым Колька был в одной ловецкой бригаде.

Да еще в домишке, где до Кольки жил какой-то парень, над койкой осталась ее фотография. На ней Яна снята в тундре среди кочек.

Парень куда-то делся, как после выяснил Колька, послали его учиться на штурмана: к весне Олховаям купит рыболовные боты. А управлять ими некому. Уехал парень даже фотографию не взял. Поговаривали, что он вроде и не думает возвращаться. Ныне штурманы всюду в цене.

Колька, нервно куря, глядел, как подходила невысокая тонкая Яна, почти девчонка.

Черные глаза ее глядели приветливо, и над губой готова была вздрогнуть в улыбке родинка.

— Давайте помогу! — поднялся Колька с кочки и протянул руку к большому березовому туесу, доверху наполненному сизой, крупной, как виноград, жимолостью.

Родинка дрогнула. Яна отдала тяжелый туес. И, шагая рядом, Колька удивленно косил на нее глазом. Как бы она донесла ягоду? Тяжесть-то...

— Своя ноша не тянет, — откликнулась Яна.

Село приближалось, а разговор не налаживался, как костер в мокрой тундре: покажется язычок пламени и пропадет.

Навстречу резво пробежала собачья упряжка. В нарте — Коялхот. Что-то крикнула ему Яна по-карякски, но старик сделал вид, что не заметил ее.

— Скучает по тундре, — сказала Яна.

— Говорят, он был хорошим пастухом, орден имеет, — подхватил Колька.

О, у нее отец — настоящий мужчина. В тот день, когда он промахнулся, не накинул чаут на рога летящего оленя, он покинул тундру. Не любит тундра слабых. Тосковал. Но никто не услышал от него жалоб. Попросился в рыбаки. Хоть и нелегко управляться с вентерями в полыньях — майнах, однако там не надо день и ночь быть на ногах, караулить оленей долгими зимними ночами, когда такой холод, что кровь стынет в жилах. Пока Яна рассказывала об отце, тропинка прибежала в село. Возле своей хибары Колька придержал Яну за локоть, сказал, сдерживая задрожавший голос.

— Может, зайдем? Чайку выпьем. Посидим.

Яна нахмурилась, резко взглянула на него.

— Я здесь свой чай уже выпила, — она взяла туес и, не попрощавшись, торопливо пошла прочь

Н-да... Колька закусил губу. И, придя домой, долго разглядывал фотографию над койкой. Тоненькая, крепкая. Стройные, сильные ноги... Откуда она взялась такая? На отца, костистого, кривоногого и длиннорукого, она ни капельки не похожа! Не походила и на мать, обрюзгшую, широкоскулую старуху.

На другой вечер они сидели рядом в кино, из клуба Колька проводил Яну до ее крыльца. Потом она пригласила его в школу. Как-никак он бывший пограничник, ребятишкам будет интересно послушать, как он служил.

В учительской весело трещала печка. Яна живо поднялась из-за стола, протянула руку. Указательный и средний пальцы были в лиловых чернилах, как будто только что рвала учительница переспевшую ягоду голубику, что густо усыпает осеннюю тундру. Она кивнула на стенку, за которой шла веселая перемена.

— Пусть отдохнут...

Выглядела она свежей и юной, такой юной, не подумаешь, что это учительница. Колька почувствовал с ней себя легко и свободно, точно они были знакомы бог весть сколько.

Вошли в просторную светлую комнату, где стояло всего шесть парт. Ребятишки, увидев учительницу и гостя, мигом разбежались по местам. Они тяжело дышали и стреляли глазами.

— А какой скоро праздник, дети? — спросил он бодро.

Несколько розовых ладошек потянулись вверх. Черные глазенки умоляюще уставились на учительницу — каждому хотелось ответить. Яна сделала выбор: «Ваня Алё скажет». Счастливчик встал, одернул пиджак, под которым розовела нижняя рубашка. Яна шепнула: «Опять забыл надеть верхнюю». Доверчиво поглядывая на Кольку, Ваня выпалил:

— Седьмое ноября!

— А что это за праздник? — продолжал допытываться Колька.

Мальчишка молча соображал, что ответить.

— Ну так что это за праздник? — Колька нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, откинулся поудобней, заложил ногу за ногу.

— Праздник, елка, игрушки будем вешать, — неуверенно сказал Ваня. Рубахин расхохотался. Ну и ну! Ведь надо же... Для них, наверно, все праздники на одну колодку. Мальчишка растерянно посмотрел на учительницу, ища поддержки.

— Ну чего замолчал? Значит, седьмое ноября, а мы на елку игрушки вешаем, — веселился Колька.

Ваня Алё окончательно смешался, сел и закрыл запылавшее лицо ладошками.

— Что это они у тебя недотепы какие-то, — развязно сказал Колька. — Вот комедия...

Яна, у которой медленно отхлынул румянец, поднялась, произнесла тихо:

— Побудьте одни, ребята, — и вышла из класса.

Колька ничего не понимал. Пригласили рассказать о границе. И он целую ночь сочинял. Не столько для этих ребят, сколько для Яны. Пускай за всю службу на заставе не было ни одного задержанного нарушителя, ни одного ЧП, но ведь границу можно так расписать, что уши развесишь.

— Что с тобой? — спросил он, войдя в учительскую. Яна чертила пальцем на запотевшем стекле какой-то узор и не ответила.

— Не хотите, как хотите, — сказал Колька, — натянул через голову кухлянку, косо напялил малахай и топтался у порога, все еще не теряя надежды, что все образуется. Но Яна даже не поворотилась к нему, когда он сказал: «Ну пока!»