Шикша - А. Фонд Страница 29

— Мне сложно объяснить вам это сейчас, — ответила я подавленно, — понимаете, это растение, борщевик, это бомба замедленного действия. Пройдет лет пятьдесят, и оно захватит здесь всё, что можно. Не будет больше полей, лугов — будут только заросли борщевика. В рост человека. Даже в лес по ягоды сходить будет невозможно — там тоже будет только борщевик…

— Ну и хрен с ним! — гыгыкнул Хвощ, — пускай себе будет.

— Это не просто растение, если к нему дотронуться — руки сразу разъедает, как от кислоты, начинаются страшные ожоги, которые не проходят по много лет. Человек не сможет больше выходить на солнце…

— А ты-то откуда это всё знаешь? — недоверчиво прищурился дядя Витя.

— Разговор учёных подслушала, — соврала я (не буду же я рассказывать про свои предчувствия и сны), — они хотят развести у нас борщевик, чтобы уничтожить всё живое.

— Ох-йо! — выдохнул Яша. — Капиталисты что ль?

— Да, — кивнула я, — это оружие у них такое. Биологическое оружие. Они его специально для нас придумали. Только оно действует не сразу, а медленно. Но наверняка. Потом с ним уже ничего не сделаешь.

— Дык нам-то что с того, мать? — опять хохотнул Хвощ, — нас поди уже давно и не будет!

— Но дети-то твои будут, — упрямо продолжила гнуть свою линию я, — и внуки будут.

— Нету у меня детей, — отмахнулся Хвощ, — так что мне плевать.

— А у меня есть, — задумчиво пробормотал дядя Витя, — Марусенька, внучечка моя, есть.

— Ну вот, — обрадованно подхватила я, — разве вы хотите своей Марусеньке такое будущее?

— Ты точно не гонишь? — пронзительно зыркнул на меня дядя Витя-Пузырь. — Узнаю, что прогон — кровью умоешься, девка.

— Гоню-не гоню, что уже с того, — пожала я плечами, безразлично уставившись в одну точку. — Дело-то уже сделано. Семена борщевика попали в воду и их разнесло на всю округу. Сейчас он начнет прорастать. Это произойдет очень быстро.

— Не ссы, — одёрнул меня дядя Витя, — там, в тот ручей соляру мужики всегда сливают, так что никуда твои семена не прорастут.

— Это же борщевик, — упрямо покачала головой я, — эти семена прорастут хоть в атомном реакторе.

— А это как? — не понял Яша.

— Погоди ты, — одёрнул его дядя Витя, — а собрать их как-то можно?

— Да как их теперь соберешь? — невесело улыбнулась я, — часть унесло с течением, часть осела в ил, причем на разную глубину, еще какая-то часть разлетелась от ветра по всему берегу, когда он высыпал… да те же птицы могли склевать и разнести на любые расстояния… уже всё… поздно…

— Слышь, Зой, я это…– вдруг покраснел Хвощ и замялся, — в общем, не высыпал я…

— Что-о-о?

— Я оба мешка прям так туда бухнул, — покаялся Хвощ и покраснел, — там просто менты шли, я запалиться не хотел, потому и дал ноги. Ты же всё едино говорила, что жечь будешь — вот я и забросил в ручей.

— Ну, слава богу! — у меня аж от сердца отлегло. — Что ж ты сразу-то не сказал⁈

— Да откуда я знал, что это за хрень такая! — огрызнулся Хвощ, но уже с облегчением, беззлобно. — Вечером сходим с Яшкой, достанем.

— А до вечера их не найдут там? — забеспокоилась я, — или веревка намокнет, соскользнёт, и семена разнесет течением. Или дырка в мешке? Нет, рисковать не надо.

— Так менты…

— Я сказал — сходишь и вытащишь, — строго велел дядя Витя непреклонным тоном, — и сюда оба мешка принеси. Тут и пожгём. Да, Зоя?

— Да, — кивнула я облегченно.

За окном начинался день, а у меня дел было немерено. Хвощ с Яшей ушли вылавливать мешки, дядя Витя-Пузырь занялся своими делами, а я, отказавшись от кофе, решила сходить «к себе домой» (ну никак я не могла привыкнуть, что это мой дом и там живут родные мне люди).

Сегодня было безветренно и в городе появилась мошка. Точнее много мошки. Злобные, настырные. На утренних улицах было ещё почти безлюдно и весь гнус достался мне. Отмахиваясь, от надоедливых тварей, на ходу пожирающих меня заживо, я максимально ускорилась и уже через десять минут влетела в знакомый подъезд, вкусно пропахший жаренной рыбой. В животе сразу заурчало, и я поняла, насколько голодна. Плюс начала наваливаться усталость от волнений этой бессонной ночи (да и марафон мы с Яшей пробежали немаленький).

Дверь в этот раз была заперта, звонка не было, поэтому я постучала. Некоторое время было тихо, затем послышались шаги и дверь распахнулась. На пороге стояла плотно сбитая женщина в пёстром ситцевом халате, примерно лет сорока, чем-то неуловимо похожая на фото Зои в паспорте. В смысле на моё фото (всё никак к себе не привыкну). Она вытаращилась на меня в упор, ну, а я — на нее. Интересно, кто она мне? Мать? Так вроде молодая. Сестра? Слишком большая разница в возрасте. Больше вариантов не было…

— Ты где взялась? — наконец, вместо приветствия, выдала она. Тон её дружелюбным назвать было сложно.

— Пришла, — неопределённо пожала я плечами, — Здравствуй.

— А что это ты в таком виде? — прищурилась она, не ответив на приветствие, — на дворе шесть тридцать утра. Ты откуда такая заявилась?

— В каком виде?

— В непотребном! — взвизгнула она тонко.

Напротив скрипнула и чуть приоткрылась дверь. Оттуда кто-то подсматривал любопытными глазами.

— Здесь разговаривать будем? — вяло кивнула я на соседскую дверь, еле сдерживая зевок.

— Заходи уже, — недовольно буркнула женщина, пропуская в квартиру. — Чем от тебя несет так?

— А чем?

— Куревом и солярой, — скривила нос она и добавила недовольным тоном. — На кухню иди, все ещё спят.

Я дисциплинированно прошла на кухню.

Вчера я не особо рассмотрела её, торопилась. Обстановка была типичная — крашенные до середины зеленой масляной краской стены, белые занавесочки на узком окошке, в углу кухонного стола — кривобокий примус. Напротив — плита с двумя конфорками и белый громоздкий буфет с пузатыми потускневшими бомбошками, который занимал сразу полкухни. Нижних дверок в нём не было, там тоже пестрели шторки с рюшиками. На одной из открытых полок стояла начатая банка с квашеными огурцами — есть захотелось ещё сильнее, и я, чтоб отвлечься, продолжила разглядывать обстановку.

На одной стене в ряд вбиты большие гвозди, на которых висят старые оцинкованные тазы, на другой — большая квадратная лоскутная хренотень с десятком вышитых кармашков, из которых торчит всякая кухонная мелочь — ложки-поварёшки, верёвки с прищепками, скалка и прочая ерунда. На дощатом полу — вязанные из тряпичных полосок коврики. Я насчитала четыре, даже перед массивным титаном и то был свой самодельный весёленький коврик. Всё было бедненько, но старательно прикрывалось: то занавесочкой, то салфеточкой.

Я плюхнулась на единственную табуретку у стола.

— Ты чё сюда припёрлась? — свистящим шепотом спросила женщина, нервно оглянувшись на дверь.

— Я вообще-то здесь прописана, — не нашла никакого более лучшего ответа я.

— Да ты! Ты! — у женщины аж дыханье от возмущения спёрло, и она вполголоса разразилась бранью. Я не буду сейчас цитировать весь тот словесный поток возмущения, который вывернула на меня эта родственница, скажу лишь, что всё продолжалось долго и тон претензий постепенно повышался, пока не перешел в крик. За стеной заплакал ребенок. Послышались шаркающие шаги, и на кухне показалась старушка (та, которая спала прошлый раз). Увидев меня, она явно обрадовалась:

— Зоинька! — её сморщенное, как печёное яблочко, лицо расплылось в робкой улыбке. — Приехала.

— Уйдите отседава, мама! — рявкнула на нее женщина, и старушка, вжав голову в плечи, пугливо ретировалась.

— Тебе здесь не рады! — заявила мне женщина.

Я пожала плечами, ну не рады, так не рады. Спросить её, кем она мне приходится, я сочла неуместным. Пусть спустит пар. Между тем веки тяжелели всё больше и больше. Женщина что-то там ещё вещала, а я сидела и чувствовала, что плыву.

— Спать хочу, — сообщила я, зевая.

— Ну вы посмотрите на её! — возмущённо всплеснула руками женщина. — Как ты…

Договорить ей не дали — на кухне появился вчерашний мужичек. Точнее сперва появилась густая пелена перегара, только затем — сам мужичек.

— Чего бухтим с утра, а, Галчонок? — он, дурашливо хихикнув, хлопнул женщину по имени Галчонок по крепкому заду.

— Ах ты ж, пенёк! — замахнулась на него та, но мужичек ловко увернулся от подзатыльника.

— А что у нас тут готово? — он открыл крышку кастрюли и заглянул туда, смачно хрустя огурцом из банки.

Рот моментально наполнился слюной. Я сглотнула.

— Так, я не поняла? — нахмурилась Галчонок, присматриваясь, — ты уже с утра где-то тяпнул? Или то вчерашнее?

— Та Галчонок! — попытался отхихикаться тот, но женщина не повелась.