Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1974 год Страница 3

Скажу откровенно: в то время я ей не поверил, несмотря на ее серьезный тон, уж слишком хрупкой и изнеженной выглядела эта девушка.

...Утренний переход выдался особенно тяжелым для нашего отряда. Подошло к концу продовольствие, и накануне наш рацион состоял лишь из вареного риса и чая. Мы натощак поднимались на перевал, где не было источников воды, и бойцы к своей тяжелой выкладке добавили еще полные бурдюки. Дневали мы в тени скалы в каменистом пади и наслаждались ветерком. Вечерний переход показался уже легче, и мы еще засветло пришли к школе, о которой в освобожденных районах сочиняли стихи и слагали песни.

У портрета Ленина в почетном карауле замерли подростки, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Мальчишки и девчонки в возрасте от 6 до 14 лет под звуки горна собрались на торжественную линейку. Их горящие глаза следили за тем, как на шест поднимается флаг Народного фронта. В центр площадки вышла... Гуда. На ней были брюки и солдатская гимнастерка, перепоясанная ремнем с тяжелым патронташем, за плечами винтовка.

— Что здесь делает Гуда? — спросил я Ахмеда.

— Товарищ Гуда — директор школы.

— Мы собрались сегодня, — начала девушка звонким голоском, — чтобы отметить день рождения великого вождя всех угнетенных, человека, имя которого стало знаменем борьбы, веры, надежды...

Она изменилась за этот год: еще больше похудела, посуровело и обострилось ее лицо. Но тихая и спокойная улыбка осталась все той же.

После линейки Гуда приветливо, как старых знакомых, встретила нас, угостила крепким чаем, провела по школе, познакомила со своими питомцами. Да, она бросила университет, чтобы перебраться в эти угрюмые, но дорогие ее сердцу горы. Зачем? Учить детей. В школе имени Ленина было 350 учеников — дети дофарских беженцев и солдат Народно-освободительной армии, рабов из Салала и кадровых работников Народного фронта.

Школа. При этом слове у нас возникают в памяти светлые классные комнаты и парты, лаборатории и спортивные залы. Два года назад в Далькуте «школа» с десятком-другим учеников располагалась на гальке пляжа. Сейчас на площадке, под деревьями с воздушными корнями, в тени нависших скал было разбито несколько продранных палаток. Их не хватало, и к ним пристроили пяток хижин, сложенных из сучьев. На солдатских одеялах спали, ели и учились дети. Зимой они дрожали от пронизывающего холода, в апреле — мае изнывали от жары, затем наступал сезон дождей и туманов, когда месяцами на ребятах не оставалось сухой нитки.

И все же это школа.

— Мы начинаем с того, что учим детей арабскому языку, так как в горах жители говорят на своих диалектах, — рассказывала Гуда. — Мы даем начальные представления об анатомии и физиологии человека, естествознании, математике, знакомим учеников со всемирной историей и географией, рассказываем о положении в зоне Персидского залива, о революционных движениях во всем мире. Мы хотим, чтобы дети оказались достойны современного мира и были готовы жить в новом обществе, основанном на социальной справедливости.

В школе всего три учителя. Ученики разбиты по звеньям и отрядам, они сами по очереди убирают жилища и территорию, носят воду в тяжелых бурдюках, собирают дрова, разжигают костры, чистят котлы, готовят пищу. Питание непритязательное — рис, немного томатной подливы, чай с ложкой сгущенки. Впрочем, это уже много значит для детей, которые раньше лишь изредка ели досыта.

— Ты привыкла к жизни здесь? — спросил я Гуду. — Тебе не трудно?

— Вскоре после приезда сюда я тяжело заболела от плохой воды. Товарищи отправили меня в Аден лечиться. Потом я привыкла к воде и плохо сваренному рису. Сначала мне было тяжело в горах, я тратила час на дорогу, которую другие преодолевали за пятнадцать минут. Давила плечо винтовка. Но я знала: так надо, и постепенно привыкла.

— Ты не жалеешь, что приехала сюда?

Гуда не успела ответить. Прозвучал пронзительный свисток. Лица детей на мгновение обратились к небу, затем все бросились врассыпную. Над горами навис рев самолетов. Дети уже знали, что самолеты означают смертельную опасность, что по сигналу тревоги надо прятаться в бомбоубежищах, замереть в скалах. Дети постарше были вооружены. Шла война, и здесь винтовки у них в руках воспринимались не как игрушки.

Когда самолеты улетели, Гуда ответила на мой вопрос:

— Нет, я не жалею. Вся моя жизнь в этих детях. Пусть они победят. В них мое счастье.

На следующий день рано утром мы снова отправились в путь. Мы собирались посетить Главную военно-тренировочную базу Народного фронта, которую называли «Лагерем революции». Он был расположен сравнительно недалеко от школы, и Гуда отпустила с нашим отрядом нескольких вооруженных подростков. Они повели нас кратчайшим путем по своим ребячьим тропам, и нам приходилось сгибаться в три погибели, чтобы пролезть под низкими ветвями колючих деревьев или под нависающими скалами.

Через несколько часов мы выбрались на каменистый склон, поросший жалкими агавами и мелким кустарником. Раздавались отрывистые команды. Юноши и девушки в форме делали обманные движений) били прикладом невидимого противника, кололи штыком, поворачивались и снова наносили удары.

Солнце палило, в тени было за сорок. Занятия, видимо, шли давно. Измученные лица курсантов посерели от пыли и обострились, но никто не высказывал ни малейшей жалобы.

Вскоре инструктор объявил перерыв, и курсанты с веселыми криками, совсем как мальчишки и девчонки в школе на перемене, побежали взапуски к ближайшей лужице с тепловатой, протухшей водой.

Через полчаса мы были в лагере. В сухой сезон дофарцы не нуждаются в палатках, и курсанты и командиры расположились прямо под довольно густыми кронами низкорослых деревьев, сохранивших маленькие жесткие листья. Серые одеяла, серые мешки, защитный цвет одежды делали лагерь неразличимым с воздуха. Рядом, метрах в ста, в овраге на кустах висели влажные бурдюки, в шалашике хранилось продовольствие, а на камнях стояло несколько котлов — здесь была кухня.

В «Лагере революции» половину курсантов составляли девушки. Они несли равную нагрузку с юношами и проходили вместе с ними военную подготовку, учились грамоте, посещали политические занятия, работали на кухне. Сейчас, к вечеру, умытые, отдохнувшие, посвежевшие, они хлопотали у кипящих котлов или жарили на сковородках, намазанных козьим жиром, толстые блины-лепешки. Волосы у них подстрижены коротко, по-мужски, одеты они в грубую мешковатую форму, не расстаются с винтовками, но грациозность и изящество сквозили в каждом их движении.

Я попросил разрешения сфотографировать одну из них.

— Товарищ Марьям, — представил мне ее Ахмед.

Девушка крепко, смело, нисколько не смущаясь, пожала протянутую руку.

— Марьям, ты могла бы стать кинозвездой, — пошутил я.

— Кинозвезда? А что это такое?

— Товарищ Марьям, как и другие курсанты, никогда не видела кино, — сказал Ахмед строго. — Если они звезды, то они горящие звезды революции, — добавил он несколько высокопарно.

— Вы все носите короткие прически, потому что вам так нравится или это революционный стиль? — обратился я к девушке.

— Нет, просто... так гигиеничнее. В походах не хватает воды. Короткие волосы легче вымыть.

— Марьям, я слышал, что девушки-курсантки собираются выйти замуж только после Победы, а ты как?

Девушка смутилась.

— Нет... Не знаю... Почему же?..

Вечером после ужина ко мне подошел Ахмед:

— Товарищ Алексей, приглашаем тебя на политзанятия, послушаешь.

— Что за тема?

— Положение женщины в обществе...

— О, ты, как я посмотрю, что-то начал увлекаться женским вопросом.

— Не иронизируй. Для нас это очень важное дело. В горах среди местного населения женщин большинство. Ведь мужчины, парни сражаются на фронте. Женщины здесь наша опора.

В полной темноте на поляне расселись курсанты — юноши и девушки, образовав большой круг. Их не было видно, только мерцали огоньки сигарет. Тот, кто хотел прикурить, накрывал голову плащ-палаткой или платком, чтобы собрание не засекли с воздуха.

— Во имя революции, во имя жертв революции, — произнес в тишине ночи Ахмед и на мгновение замолк.

Я не буду пересказывать то, о чем говорил Ахмед, что обсуждали юноши и девушки. Важно было, кто и под каким небом произносил слова «раскрепощение женщины», «эксплуатация человека человеком», «равенство мужчин и женщин», важно было, с какой страстной верой и горячностью говорили об этом курсанты, которые еще вчера жили в средневековье.

А. Васильев

Стратегия вмешательства

Что значит — «найти свое дело»? Географ мечтает об институте гармонии человека и природы.