Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №09 Страница 3

— Отдай за 14. Дороже не продашь.

Затем вновь соединяет руки двух упрямцев и дает им еще пять минут на раздумье.

— Скажите, они вас знают? — спрашиваю Иргиза.

— Меня здесь все знают. Если что-то не так будет — за все я отвечу.

— А как вас найдут?

— Здесь и найдут. Я на этом базаре с самого детства, вот уже 50 лет. Патент имею.

— Значит, без посредника на скотном базаре никто ничего не купит?

— Ни за что. Посредник — это гарантия.

— А если обманет?

— Такого не бывает. Если даже просто ошибется — базар будет. А в результате — позор. Деньги должен вернуть. И уж больше ни один человек тебе не доверится.

Тут же казахи продают веревки, ремни, цепи для быков, упряжь для лошадей, сено, комбикорма... Молодой узбек, одетый под ковбоя, выбирает уздечку для только что купленной лошади. И мы спешим в конный ряд, который уже сильно опустел.

И здесь идет азартный торг. Меня привлекает стройная кобыла золотистого цвета, с белоснежной гривой, которую обступила толпа. Хозяин просит за нее 25 000 сомов, что равняется пятистам долларов.

— Что это за масть? — спрашиваю Володю.

— Саман, — отвечает он. — По-русски — желтая трава. Очень редкая масть.

— Позовите Алима, пусть скажет свое слово, — предлагает кто-то.

Приходит тучный и важный старик, перед которым все почтительно расступаются. Это самый знатный посредник. Лучше его здесь никто не знает лошадей.

— Пусть мой внук проедет на ней, — предлагает он хозяину. — Потом поговорим.

Мальчик лет двенадцати взлетает на кобылу, берет ее с места в галоп. Алии, подняв руку козырьком к глазам, зорко наблюдает. Говорит:

— Хорошая лошадь. Сколько ты за нее просишь? 25 тысяч? Дешевле не отдавай.

Покупатель уже не возражает. Быстро отсчитывает сомы и уводит кобылу.

На груди у старого Алима горит орден Красной Звезды.

— Где воевали?

— В конном связном взводе, — гордо отвечает Алии. — От Москвы до Кенигсберга прошел. Тринадцать раз награжден: «За Отвагу», «За взятие Сталинграда», «За взятие Берлина»... Лошадьми занимаюсь с малолетства. Я ведь не только посредник, у меня дома целая конюшня.

Перед отъездом в Ташкент пьем чай в местной чайхане.

— Раньше скотные базары заканчивались петушиными боями, — рассказывает Крайнов. — Кровавое зрелище... Теперь запретили.

— А теперь перепела дерутся, — сообщают из компании, сидящей рядом. — Тут, в чайхане, только что драка была. Я ставил на Ахмета. А победил Шамши. Вон они сидят...

За дальним столом три старых узбека, увешанные медалями, бурно обсуждают перипетии недавнего боя. Их крохотные гладиаторы отдыхают, накрытые белыми платками. Старики охотно позируют Виктору Брелю, сняв платки с перепелов. На лицах Ахмета и Турсуна еще витает горечь поражения. Зато Шамши улыбается — он чемпион.

Все его так и называют, ибо перепел носит имя хозяина. Шамши поймал своего перепела в силки всего месяц назад. Но он уже успел выиграть десять схваток.

— Я могу его продать, — говорит Шамши. — За такого перепела дают хорошую лошадь. Мне уже предлагали. Я отказался. Конечно, лошадь — это лошадь. Но ведь и чемпион — это чемпион.

Усто Мумин и другие

Ташкент — очень современный город. Но с какой бы силой не врывались сюда ветры цивилизации, им не удается разрушить национальные узбекские каноны.

Зачем, спрашивается, на том же Чорсу сохранился подлинно средневековый ремесленный цех? Затем, что никакая фабрика никогда не заменит искусного ручного труда. А именно в таком труде и заключена человеческая индивидуальность. Без этих мастеров немыслим узбекский рынок, здесь находятся их мастерские, здесь, на глазах у всего народа, они куют, режут, лепят, красят, пекут... И можно смело утверждать: работающий на рынке, передающий свое мастерство по наследству, всегда (насколько это было возможно) оберегавший свою независимость и в то же время законопослушный, знающий своего покупателя в лицо, узбекский ремесленник лучше любого экономиста понимает законы спроса и предложения.

Мастерские берут Чорсу в полукольцо. Гигантской подковой они лепятся одна к другой, как бы подчеркивая свою цеховую связь, но оставаясь суверенными. Мастера окружены домочадцами — мужчины работают, дети помогают, женщины стряпают, подают чай, продают готовые изделия.

А вот молодой жестянщик Абдухаким работает пока один. В годы «перестройки» он решил сменить профессию: ушел с завода в подмастерья к лучшему на Чорсу жестянщику Азизу. Недавно, получив звание усто, купил мастерскую.

— Я уже нашел свою клиентуру, — говорит Абдухаким. — Сейчас многие в Ташкенте строят собственные дома, вот я и сообразил — чем заняться: делаю водостоки и дымоходы. В магазинах их нет, может, невыгодны такие вещи для большого производства?...

Через стенку от жестянщика плотничает Мурат. Делает большие красивые сундуки — для приданого.

— Сто лет назад были такие же? — спрашиваю у Мурата.

— Да нет, побольше. Невесты, наверное, были богаче. Но красоты моим сундукам не занимать: сделаны из ореха, подкованы, расписаны.

Самая большая мастерская у кузнеца Мумина. И товар у него самый ходовой, нужный в любом хозяйстве, особенно в крестьянском. К Мумину приезжают дехкане со всей Ташкентской области — за ножами, кетменями, серпами...

— В последние два года очень вырос ассортимент, — рассказывает Мумин. — Приходится осваивать много нового. То, что попроще, поручаю сыновьям. Сам делаю кухонные инструменты для турок и арабов, которых нынче много в Ташкенте.

Наш разговор прерывает молодой бизнесмен, пришедший за своим заказом. Мумин отдает ему какие-то металлические диски. Молодой человек осматривает их, приговаривая:

— Молодец, Мумин: то, что надо. Мы эти диски используем для приготовления пиццы, — объясняет он мне.

Бизнесмена зовут Акрам. Пользуясь случаем, интересуюсь, есть ли в Узбекистане перспективы для большого бизнеса.

— Конечно, есть. И в этом нам поможет восточная культура, наши обычаи, наш менталитет. Недавно я был в Москве и поразился, как жестко — напрямик — делаются там дела. Восток деликатнее, мягче, дипломатичнее.

С этим трудно не согласиться.

Неподалеку от ремесленных мастерских находится здание «Усто» — республиканского объединения мастеров-художников. Я видел их изделия: ширмы и шкатулки резчика Сирожеддина Рахматуллаева, явившиеся словно из «Тысячи и одной ночи»; лаковые миниатюры на коже, выполненные его младшим братом Пахретдином; сабли, клинки и мечи ташкентского ножовщика Александра Титова; кумганы и чайные сервизы, украшенные фантастическими орнаментами, чеканщика Максуда Мадалиева... Каждый из этих уникальных мастеров достоин отдельного рассказа.

Мы прощались со старым Чорсу, так щедро и свободно открывшим нам себя. Мы расставались с новым Чорсу, так бережно хранящим старый базар, без которого невозможно представить Ташкент.

Мы улетали в Москву с надеждой, что этот город всегда будет родным для россиян, ибо, как и прежде, остался по-узбекски радушным и хлебным.

Леонид Лернер, Виктор Брель (фото)

С детективом Кэти Кинг по ночному Лос-Анджелесу

Лос-Анджелес — необычный город, даже для Америки. По-моему, его и городом-то даже назвать трудно. Это скопление какого-то огромного количества городов, городков, поселков, пустырей, промзон, гигантских автостоянок. Население его представлено десятками этнических групп, которые живут в своих кварталах, сохраняя собственный уклад или создавая новые, чисто лос-анджелесские правила и порядки, вовсе не подчиняющиеся здравой логике, а тем более закону...

Не удивительно, что город лидирует в США по уровню преступности, а его окраины — это вотчина молодежных банд, прежде всего — черных и испаноязычных.

Постоянные «разборки» между собой — главный принцип их существования. Если ты принадлежишь к банде, то должен убить кого-то из другой.

О молодежных бандах нам с коллегами-журналистами поведал сержант Уэс Макбрайд из Ранчо-Домингес, пригорода Лос-Анджелеса.

— Слава Богу, — добавил сержант  — члены банд в основном неграмотны. А то бы их преступления были более изощренными и бороться с ними было бы гораздо сложнее...

Ближе к шести вечера в участке начали собираться шерифы, работающие по программе «Операция «Безопасные улицы», и стали разбирать нас по своим патрульным машинам. Я достался детективу Кэти Кинг. Название ее должности означает, что она не только патрулирует улицы и ловит преступников, но и занимается расследованием.

Кэти Кинг внешне мало походила на полицейского: симпатичная, улыбчивая женщина средних лет в джинсах, кроссовках и клетчатой рубашке с короткими рукавами. И только уже перед выездом на дежурство она нацепила на пояс наручники, кобуру с пистолетом, а сверху надела зеленую куртку с нашивкой «Шериф», предварительно облачившись в бронежилет.