Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год Страница 3

Шакти в переводе означает «энергия» или мощь. По представлению индийцев, Шакти, женская энергия, женское начало в мироздании, первично и динамично, это оно пробуждает к действию вялое и пассивное мужское начало, оно может быть грозным и разрушительным, оно может быть благодатным и плодоносным, как природа. Шакти и есть Природа, воплощаясь в природные силы, она дает телесную оболочку мировой душе, совершенно таким же образом, как женщина в своем чреве облекает плотью душу младенца. В чреве женщины божественное впрямую сопрягается с земным, там совершается великий переход из небытия в бытие, там созидается материальная жизнь, поэтому без созидательной энергии женского начала бессильны даже боги.

Но гармония мироздания зиждится на единении двух разных, друг друга дополняющих начал — женского и мужского, вот почему для индуса существует два равноценных пути постижения Бога —путь аскетический и путь оргиастический, основанный на поклонении грозной и прекрасной Шакти в образе женщины из плоти и крови.

«Кама» — плотская любовь, наряду с «дхармой» — благочестием и «артхой» — достижением благосостояния входит в число добродетелей индуса; Маллинаге Ватсайяна, автор прославленной «Камасутры», начинает ее словами: «Поклон дхарме, артхе и каме, поклон и тем учителям, кто, изучив науку любви, завещал нам свое знание».

«Камасутра» предписывает женщине изучать знаменитые шестьдесят четыре искусства; женщины у Ватсайяны вообще достаточно свободны и независимы в поведении. Но только до замужества. Вся четвертая глава трактата посвящена не правам, а обязанностям замужней женщины. Так, она обязана заставить мужа взять еще одну жену, если у нее самой нет детей.

В средние века в среде богатых, родовитых индусов получил широкое распространение мусульманский обычай женского затворничества. Правда, надо сказать, в народ он так и не проник. Женщин высоких каст подвергали куда более жестким ограничениям, чем простолюдинок. Но детские браки и самосожжение вдов захватывали в средние века все слои общества.

Индия до самой земли склоняется перед женщиной-матерью. Каждый религиозный обряд напоминает женщине о том, какая мощь в ней скрыта, Индия свои реки нарекает женскими именами. Но женщину лишают имени — и как раз тогда, когда она становится матерью. И в семье, и за пределами семьи все будут звать ее именем ее ребенка: мать такого-то.

Космическая Шакти, грозная и милосердная, в обыденной жизни просто «абала» — слабая.

Анис Джанг и ее рассказы

Но это все о Женщине, об абстрактной, умозрительной героине статистики, или, что того не легче, о космической силе женского начала. А как живет и как несет двойное бремя величия и угнетенности самая обыкновенная женщина, наша с вами современница?

Самой обыкновенной женщине, нашей современнице — в какой бы индийской глухомани она ни жила — не уйти от натиска нового, от перемен, проникающих чуть ли не в самые основы Индии. «Чуть ли не» — но не совсем, ибо перемены не затрагивают миропонимание Индии, взгляд на мир как на материализацию Космического сознания, Единосущего, Брахмана.

Искорка этого сознания, бессмертная душа, живет в любой из форм жизни, путешествуя из одной формы, из одной телесной оболочки в другую, и только человеку дано, духовно очищая себя, достичь освобождения души, ее слияния с Абсолютом.

Это миропонимание живет не между обложками толстых многомудрых фолиантов, а в индийской повседневности, определяя собой помыслы и поступки сотен миллионов людей. И в эту стройную систему включено и положение женщины.

Танцовщица и писательница Чандра-лекха говорила мне:

— Мы такие, какие есть. Нас такими сделала наша культура, наша традиция, в них причины и слабости нашей, и силы.

Отказаться от традиционных стереотипов индийская женщина могла бы примерно с таким же успехом, как, скажем, объявить недействительным собственный генетический код.

Что из того, что конституция Индии предоставляет женщинам равные с мужчинами права? Что из того, что законодательно запрещены детские браки и уж, конечно, самосожжение вдов? Кстати, его запрещали еще англичане в колониальные времена, а оно, к полному ужасу просветителей и борцов за женское равноправие, возрождается сейчас, в конце двадцатого века, как одно из проявлений индусского фундаментализма. А его вызвал к жизни все тот же натиск времен.

Перемены неизбежны: рушатся устои традиционной объединенной семьи — переселяясь в город, трудно сохранить ее. Женщины выходят на рынок труда и все чаще в брачных объявлениях, которые печатают все индийские газеты, вместе с указанием кастовой принадлежности невесты, ее внешних данных и приданого указывается и ее желательная профессия.

И тут приходит в голову крамольный вопрос: а что реально могло бы стать альтернативой? Так называемое раскрепощение женщины, которое, по сути, чаще всего оборачивается предоставлением ей права вступать в конкурентную борьбу с мужчинами за место под солнцем и сражаться в одиночку со всем миром?

Анис Джанг относится к числу — все возрастающему, надо сказать,— индийских женщин, которые избрали для себя именно этот путь. Анис красива и уверена в себе, она журналистка и писательница. Она вырвалась из «четырехстенья», как говорят в ее родном Хайдерабаде, уехала.в Америку учиться, добилась чего хотела: независимости, профессионального признания и в Индии, и за ее пределами. У нее есть возможность строить свою жизнь на собственный лад. Она смешлива, остроумна, резковата в суждениях. Уж, конечно, никакая сила не загонит ее обратно под чадру, в заточение аристократического мусульманского дома, где ее готовили к традиционному будущему послушной жены и матери семейства.

Вот что говорит она сама.

— Идут годы, времена года сменяют друг друга. Я движусь с ними в поисках душевного покоя и возможностей выбора...

Мне говорят, я состоялась. Я не знаю что это значит. Я никогда не планировала делать карьеру, она сложилась сама. Поэтому я самостоятельно вырабатываю правила жизни — это мои правила, больше ничьи. Я мусульманка из Хайдерабада, само название которого вызывает в воображении хрупкие женские фигурки, томящиеся под покрывалами. Как же я могу быть «современной», работать, жить в одиночестве? Я живу одна, но не по своему выбору. Я втайне тоскую по дворикам, наполненным детским смехом, по каменным террасам, где я когда-то спала, ощущая вокруг дыхание других. Живя одна, я чувствую, как сужается круг моих забот, как обнаруживают свою ничтожность радости, не разделенные с другими. Даже свобода становится абстрактной и нереальной, когда ее не с кем разделить.

Это из ее книги. Анис Джанг написала книгу об индийских женщинах — разъезжала по всей стране с магнитофоном и разговаривала о жизни с мусульманками и индусками, с замужними и со вдовами, с крестьянками и горожанками, с богатыми и бедными, со счастливыми и с теми, кому не повезло. А вернее, с теми, кто умеет находить в жизни удовлетворение и красоту, и с другими, которым это не дано.

Анис Джанг назвала свою книгу «Сбрасывая с Индии покрывало» — и метафизические абстракции, и абстрактная статистика, и прочие покрывала спали с живых женских лиц; живые женские голоса звучат в этой книге, в рассказах о простых вещах, в силу своей простоты исполненных глубочайшего значения и смысла.

Дальше я передаю слово Анис Джанг — и ее собеседницам.

Любовь — это «сукун»

— То есть понимание и покой,— говорит Шугуфта, сидя в старом, облезлом кресле, в честь гостей церемонно накрытом вышивкой.

Неужели любовь мужа и жены может расцвести в такой тесноте и скученности, в комнатушке, зажатой между другими, в которых живут еще люди? Шугуфта негромко отвечает на мои расспросы, смотрит в сторону, водит пальчиком по вышитым красным цветам и ярко-зеленым листьям. Расшитая ткань вызывает воспоминание о молодых женщинах во дворике, укрытом от посторонних глаз, где они проводят бесконечные часы, учатся преображать ткань и время, быть терпеливыми, наблюдательными, щедрыми. Шугуфта, однако, не из тех, чьи шелковые стежки ложатся один к одному, образуя четко разграниченные по краскам узоры. У нее цветы должны получаться нежно-розовыми, а листва приглушенно-зеленой, потому что в мягких полутонах представляется мне и сама она, и тесное пространство, где Шугуфта живет с мужем и тремя детьми. В комнатках вокруг, которые будто вжимаются одна в другую, живет ее старенькая свекровь, четыре деверя с женами и орда детей, поразительно похожих друг на дружку, даже разговаривающих одинаковыми голосами. Одна большая семья — множество мужчин и женщин, поглощенных одной заботой — сохранением единства и прочности этой семьи. Не стены держат их вместе, а преданность семье. Стены понемногу разрушаются, но, осыпающиеся и обесцвеченные, они по-прежнему льнут к склону некогда неприступного холма.