Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1982 год Страница 4

Лудаш Мати (Гусиный Мати) — любимый герой венгерских сказок. Прозвали его так, потому что он пас гусей своей матушки, пока их не отобрал помещик, да еще и самого Мати выпорол. Мати поклялся, что порку трижды вернет, и истории о том, как ему это удалось, рассказывают в стране повсюду. В области Хайду-Бихар убеждены, что жил Мати именно здесь, в пусте.

Пуста началась сразу за окраиной тихого городка Ньирбатор. Плоская, открытая солнцу и ветрам, она простиралась во все стороны и казалась совершенно безлюдной и необъятной. Но, привыкнув, глаз различал вдалеке то длинную неровную крышу приземистого дома, то журавль колодца, то серебряный шар на тонкой ножке-мачте — водонапорную башню. И становилось ясно: пуста — край обжитой.

Тем не менее не зря же этот угол северо-восточной Венгрии называли так: ведь по-венгерски слово «пуста» — то же самое, что по-русски «пусто», «пустыня». Предания и хроники повествуют, что лет семьсот назад здесь шумели леса. Но хлынувшая из далеких степей орда вырубила их и спалила, согнала жителей, вытоптала посевы. И когда люди вернулись в родные места, здесь стало пусто. Пуста...

— Вообще-то, ни сибирской тайги, ни амазонских джунглей здесь никогда и не было,— уточнил Ласло.— Была лесостепь: широколиственные рощи и сосновые леса чередовались с луговой степью. Через густые леса кочевникам ни за что бы не пройти. В том числе и нашим предкам. Человек, освоивший и распахавший степь, сам сводил леса — на постройки, на топливо. Водный баланс был нарушен. Да еще захватчики повредили довольно сложную сеть каналов, а разливы Тисы, довершили дело. Там появились болота, тут — солончаки. На них ничего не посеешь. На тех землях, где не имело смысла заниматься землепашеством, стали пасти скот, вывели степную породу лошадей.

Когда мы вышли из автобуса, привезшего нас сюда, он остановился недалеко от канала. Каналов здесь довольно много — вода из реки Тисы, из Тисалёкского водохранилища доходит по ним к засушливым районам. И не прошло и десяти минут, как наткнулись на гусей. Стоило выйти к каналу, он показался белым от обилия водоплавающих. Впрочем, Ньирбаторский госхоз специализируется не только на гусях, но и на овцах и свиньях.

Когда земля принадлежала помещикам, пасти стада нанимались безземельные, нищие крестьяне. По неделям не бывали они дома. Безземельных среди обитателей пусты было большинство, и пастушество стало наследственным занятием. С утра до вечера тряслись они в седле, в теплое время года одетые в синие рубахи с широкими рукавами и широченные — каждая штанина в юбку — порты, еле прикрывавшие верх сапог. Зимой пастухи кутались в косматые «бунды», вроде кавказской бурки. И непременно — и зимой и летом — носили черные твердые шляпы с завернутыми полями. Их не снимали с головы, кажется, и когда спать ложились. В пусте сложился свой тип людей, свой фольклор, свой быт.

— В конце сороковых годов много спорили о судьбе пусты, краем нищеты ее называли. Такой она и была. Предлагали запахать всю землю, пастухов переучить в земледельцев. Но потом все-таки стало ясно: пусту, уникальный в Центральной Европе степной район, переделывать не нужно. Надо помочь ей, чтобы она дала все, что может. Но при этом осталась венгерской пустой. Как раз в семьдесят четвертом, когда я защищал диплом, ВКСМ, наш комсомол, взял шефство над здешним госхозом. Сам я ньирбаторский, у нас хоть и город, но большинство людей заняты в сельском хозяйстве. Я попросился сюда.

Мы даже не ожидали, сколько молодых ребят к нам придут! Все-таки, здесь, в пусте, работа тяжелая, можно было бы, наверное, найти что-нибудь и полегче. Степь, она степь и есть, хотя, конечно, у нас из любого места до Ньирбатора куда ближе, чем, скажем, в монгольской степи до Улан-Батора. Но летом солнце палит, зимой ветер сечет и хлещет. Мы ведь занимаемся традиционными для пусты отраслями, овцами прежде всего.

С мыслью сохранить пусту пришло и желание сберечь то, что создавалось в ней веками. Быт, костюмы, танцы, песни. Каждую осень в Балмазуйвароше состязаются всадники, съехавшиеся со всей Хортобади,— самой большой из венгерских пуст. Наездники гоняют мяч в человеческий рост, заставляют, не спешившись, коня садиться, а то запрягут тройку в бричку и пролетят между двумя письменными столами, за которыми сидят невозмутимые судьи. Кстати, в Венгрии пришли к выводу, что коня на селе машиной не заменить. И на сельской дороге часто видишь тяжелые телеги, которые тянет пара ухоженных лошадей.

На празднике в котлах варится пастуший «биркапёркёлт» из мелко нарезанной баранины — скорость приготовления и вкус блюда тоже оценят знатоки — судьи соревнований.

Готовятся к выступлениям певцы и танцоры. Для этого и существуют повсюду «танцхазы». В точном переводе — «дома для танцев». Они всегда были в венгерских городках и селах чем-то вроде клубов. Потом они вышли из обихода, вытесненные корчмами. А теперь возродились снова, и нет, наверное, в стране населенного пункта, где не открылся бы танцхаз. Только здесь не танцуют современных танцев и не крутят «Би Джиз». Для того есть дискотека — тоже обязательный атрибут жизни и деревни и города. В танцхазе играют народную музыку, и дело чести музыкантов исполнять обязательно местные мелодии, выудить где-нибудь на чердаке домодельный инструмент, привести в божеский вид и освоить. Здесь же хранят и национальные костюмы — не усредненные общевенгерские, а характерные именно для данного района.

Танцхаз открылся в шесть. В просторном зале на невысокой площадке сидели пятеро усачей в белых рубахах и штанах. Народ еще толпился на улице, и оркестр тихо наигрывал для себя,— а может, так зазывали людей. Время от времени прерывая музыку, скрипач что-то говорил музыкантам. Потом поднимал смычок, резко взмахивал им: начиналась подпрыгивающая мелодия цимбал, ее подхватывал инструмент вроде кларнета, отбивала на досочке с зубцами такт палочка, и хлюпающе вторил им дышащий кожаный мешок, в котором вверх-вниз ходил пестик.

Наконец стали заходить люди, и, когда набились битком, по знаку скрипача музыканты поднялись и запели. Первый куплет — без сопровождения. «Если в пять часов ты встанешь, в полшестого завтрак съешь, если в три с обедом кончишь, в восемь ужин соберешь, если в девять спать заляжешь, до ста лет ты проживешь!»

— Распорядок жизни в пусте,— шепнул мне Ласло.— До шести дрыхнуть будешь, пиши пропало, от такой работы толку нет.— И подхватил вместе со всем залом второй куплет. Музыканты уже не пели, взялись за инструменты и повели мелодию.

Я не сразу понял, кто поздоровался со мною, и, неуверенно кивнув, признал нашего голоногого знакомца, Гусиного Дюри. Теперь на нем была рубашка с черным жилетом, узкие брюки, заправленные в надраенные сапоги. Под мышкой он держал свою шляпу — и почему-то веник. Пока я вспоминал, как по-венгерски «веник», чтобы спросить, к чему он здесь, подошло еще несколько парней, и все с вениками.

— Агшэпрютанц! Танец с вениками!

В круг вышли парни. Они сноровисто перебирали ногами, подпрыгивали, лихо щелкали каблуками, и веники летали вокруг — то в руках, то на плечах. Потом, зажав веники щиколотками, танцоры в отчаянном пируэте шаркнули ими по полу, отчего поднялась густая пыль.

А музыканты пели: «Холостой я парень, не женюсь! Без тебя, голубка, обойдусь! Все я сам умею, все я сам успею, даже веником по комнатам пройдусь!»

Пел весь зал, и танцевал весь зал, и пели музыканты, и звенели цимбалы, и хлюпал кожаный мешок с пестиком. Кто в полном костюме — в жилете и сапогах, кто в джинсах и босиком. Плясал Немечек Ласло, плясал немолодой инженер Булчу. Плясал и я — то, что мне самому казалось чардашем, а окружающим, наверное, то ли индейским, то ли негритянским танцем.

Снова запели музыканты свою песню-совет, как дожить до ста лет.

«Если в пять часов ты встанешь...»

Я оглянулся. До ста лет всем было далеко. А многим — даже до тридцати.

Л. Минц Ньирбатор — Хайдусобосло — Москва

Возвращение к Ангкор-Вату

Вот уже полгода я мечтал поехать в Ангкор, но все время что-то мешало. У журналистов, работающих в Кампучии, всегда очень много работы и очень мало времени на личные планы. Смотришь, в провинциальном центре открывают новую школу, а в соседней деревне — пхуме — организовали медпункт; в Пномпене у студентов технического института воскресник, на котором ребята расчищают территорию от буйных трав запустения, а на медицинском факультете — первый выпуск. Сегодня у рыбаков на озере Тонлесап началась путина — ранним утром плывешь на длинной узкой пироге от одного заякоренного плота к другому, чтобы снять на пленку трепещущее в неводах серебро, а завтра вышагиваешь по узеньким дамбам среди рисовых чеков и даже пытаешься вместе с крестьянками жать рис, но не успеваешь войти в ритм, потому что время торопит: через три часа ты должен быть на стадионе, где состоится товарищеский футбольный матч между командами Пномпеня и Хошимина...