Журнал «Если» - «Если», 2005 № 05 Страница 5

— Вместе? — переспросил он. Глазные стебельки уже начали опадать, могучие легкие шумно втянули воздух перед ответом.

— Я собиралась спросить тебя, — выдохнула ферма, и половина ее ног подкосилась. Земля вздрогнула от удара массивного тела. — О, Джо, если бы только…

— Мэдди? — Обессилевшие пальцы выронили ружье.

В передней части фермы появился рот, и губы со знакомыми очертаниями медленно прошептали ему слова о Юпитере. Потрясенный Джо попятился. Миновав первое убитое дерево, он бросил бак с жидким азотом, и некий не выразимый словами порыв заставил его помчаться к дому. Глаза ему застилали то ли пот, то ли слезы. Но бегал он слишком медленно, и когда опустился на колени возле фермы с пощелкивающей и жужжащей аптечкой в руке, та оказалась уже мертва.

— Гадство, — пробормотал Джо и встал, тряхнув головой. — Гадство. — Он ткнул пальцем в кнопку переговорника. — Боб! Боб, прием!

— Рррр-что?

— Мамулю прикончил очередной нервный срыв. Ты почистил бак, как я просил?

— Ага!

— Хорошо. Я схожу в кабинет, достану из сейфа запись ее резервной копии. А ты включи бак на прогрев, затем пригони к пруду трактор. Тут надо кое-что разгрести.

Той осенью в северном загоне «Эрмитадж энда» выросли на изумление высокие и зеленые сорняки…

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Charles Stross. Rogue farm. 2003. Публикуется с разрешения автора.

Джастин Стэнчфилд

Повешенный, любовники и дурак

В первый раз Ланье нашел ее в одном из предместий Праги, где к приземистым домишкам с односкатными крышами притулилось пестрое скопище ветхих шатров. Отыскал среди сотен местных обывателей, шаркающим аллюром перебегающих от костра к костру, чтобы не околеть по дороге на пронизывающем до костей зимнем холоде. Годы Великой Чумы закончились не так давно, и люди еще не забыли груды почерневших трупов и сладкое зловоние смерти. У каждого встречного аборигена на шее болтался какой-нибудь талисман или оберег. Все эти люди были неуклюже закутаны в нелепые изношенные одежды и бросали на Ланье подозрительные взгляды. А после принимались перешептываться за его спиной.

С каждым шагом он все отчетливей ощущал ее присутствие. Эта тяга была настолько сильна, что даже притупленные алкоголем нервы наконец не выдержали и глухо отозвались поднывающей болью.

И он нашел ее в одном из крытых цыганских фургонов, где она гадала на картах Таро[4]. Затаив дыхание, Ланье уставился в щель между откидной дверцей в задней стенке фургона и плотной внутренней занавеской. Четырнадцатилетняя замарашка в неописуемых обносках с надменным видом королевы. Вздрогнув, гадалка оторвалась от карт и бросила беглый взгляд в сторону входа, несомненно учуяв чужое присутствие. Лицо ее оказалось мягче и круглее, чем можно было предположить, глядя на резко очерченный профиль. С виду почти ребенок, неопрятная копна волос небрежно прихвачена яркой ленточкой. Волосы у нее еще не такие темные, какими станут со временем, но глаза… Та самая поразительная синева, которую ни с чем не спутаешь, столь глубокая, что в дымном полумраке фургона кажется черной.

Наклонившись к женщине, которой она предсказывала судьбу, девушка что-то шепнула, и та, повернув голову, поглядела на вход через плечо. Заметив снаружи мужчину, клиентка вскочила как ошпаренная и, выкатившись из фургона, заторопилась прочь с такой поспешностью, какую только позволяла ей колченогая походка. Ланье подошел к дверце вплотную и произнес: «Добрый вечер!» — надеясь, что импланты компенсируют его нездешний акцент. Первые слова прозвучали нечетко. Язык с натугой ворочался во рту, словно Ланье был сильно пьян или опасно болен, но если девушка и заметила это, то никак не прокомментировала. Она просто улыбнулась и жестом пригласила его войти.

— Не хочешь ли узнать свою судьбу, господин?

— А что, у тебя есть дар?

— Говорят, — снова улыбнулась она. — Испытай, и ты сам узнаешь.

Фургон тяжело затрещал, когда он поставил ногу на хлипкую лесенку и, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, протиснулся внутрь. Здесь ужасающе разило плесенью, застоявшимся дровяным дымом, прогорклым животным жиром, стекающим с толстого огарка желтой сальной свечи. Вокруг него завились струйки других, более тонких запахов: немытых тел, чеснока, тушенной на жире капусты, кислого вина. Он уселся на узкую скамейку у стола, а гадалка начала деловито тасовать колоду.

— Тебя зовут Мария, не так ли?

Она даже не потрудилась поднять на него глаза.

— Выходит, ты уже слышал обо мне?

— Просто угадал. А вдруг у меня тоже есть дар?

Девушка перестала тасовать карты и, положив колоду на стол, в упор посмотрела на него. Еще почти ребенок, да, но в глазах ее не было страха. Настороженность, подозрительность, что угодно, только не страх.

— Может быть.

Она сказала это без всякого выражения. Ланье вынул несколько старых мелких монет, затертых почти до гладкости, и бросил на стол.

— Меня зовут Ланье. Что мне поведаешь, гадалка?

— Разбей на три части, — велела она, придвигая к нему карты. Толстая, распухшая от затрепанности колода, грубые цветные картинки, нарисованные и раскрашенные вручную. Сбоку на столе он заметил небольшой деревянный пресс, куда гадалка сунет эту колоду, когда они закончат, чтобы распрямить и выровнять измятые карты. Ланье разделил колоду на три неровных стопки, разложив их рядком. Девушка переставила свечу на середину стола и прикоснулась пальцами к картам. Едва дотронувшись до них, она ощутимо вздрогнула и напряглась, словно колода была наэлектризована.

— Откуда ты, господин? Я вижу, ты пришел издалека.

— Это гораздо ближе, чем тебе кажется, — криво усмехнулся Ланье, стараясь унять бьющую его дрожь. Тяга стала почти непереносимой, тупая боль с буханьем пульсировала в висках. Кислый запах вина, казалось, усилился и раздражающе щекотал ему ноздри… Он выпил бы сейчас даже винного уксуса, окажись бутылка под рукой. — Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке.

Она убрала за ухо прядь, упавшую на глаза, восстановила колоду и ловко пустила ее веером по липкому от жирной грязи столу. Поводив рукой над картами, выбрала одну и перевернула: Рыцарь Кубков.

— Это ты, — довольно кивнув, сказала она.

— Продолжай.

Девушка снова собрала карты в одну стопку, промедлила на один удар сердца и перевернула верхнюю.

— Это тебе препятствует, — сказала она и положила вторую карту на первую поперек. Ланье увидел мертвого человека, подвешенного на толстой веревке вниз головой: страдальчески искаженное лицо, узкие щелки опухших полуоткрытых глаз. Повешенный… Взглянув на карту, девушка мгновенно побледнела.

— Думаю, тебе следует уйти, — быстро проговорила она.

— Почему? — тупо спросил он, ощущая тяжкую дурноту.

— Ты просто должен уйти, вот и все! — Теперь Мария действительно была перепуганным ребенком, а не уверенной в себе юной женщиной. Трясущимися руками она поспешно собрала колоду, оставив две открытых карты лежать на столе. — Прочь! Прочь! Тебе не место в этом мире!

— И тебе тоже, — резко парировал он и схватил ее за руку: холодная, почти ледяная кожа и тонкие хрупкие косточки под ней. — Разве я не прав? Отвечай!

— Я… я… — Слова застряли у нее в горле. Дернувшись, она освободила руку и бросилась к выходу. — Уходи! Сейчас же! Чужих у нас не любят!

Откинув занавеску и распахнув дверцу настежь, она выпрыгнула из фургона и скрылась в темноте. Ланье хотел последовать за ней, но споткнулся о какой-то хлам, валявшийся на полу, и неуклюже рухнул. Где-то неподалеку сердито загалдели мужские голоса: слов он разобрать не мог, но общий смысл суматохи был предельно ясен. Тяжелые шаги вразнобой зачавкали по влажному снегу, приближаясь.

Ему пришлось смириться с неизбежным. Схватив верхнюю из оставшихся двух карт, Ланье потянул за шпенек перемещателя. Тонкий визгливый вой прорезал воздух, заглушив угрожающие вопли мужчин. У Ланье засвербило в ушах. Он еще успел увидеть острое сверкание ножей перед лезущими в фургон бородатыми лицами, прежде чем мгновенная вспышка ослепительной боли унесла его оттуда.

Когда Ланье нашел ее во второй раз, он едва не отмахнулся от своего вещего чувства, причислив его к разнообразным неаппетитным симптомам тяжелейшего похмелья. Это случилось в Нантакете[5]. Накатившая дурнота бросила его к ближайшему столбу, за который Ланье с благодарностью ухватился. Сверху на столбе была набита поперечина, с поперечины на двух заржавевших цепочках свисала большая деревянная вывеска. Дрожа всем телом в тщетной борьбе с мерзким вкусом дешевого виски, подступающим к горлу, он обнимал этот столб, как лучшего друга, бездумно таращась на противоположную сторону улицы. На той стороне располагался нантакетский бордель. И там, за грязными стеклами окна на нижнем этаже, промелькнула женская фигурка, и он узнал эту фигуру и лицо.