Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №02 Страница 5

Вскоре он появился перед нами, ведя за здоровую руку своего маленького пациента — больная свободно лежала на бинте.

— Ничего страшного,— сообщил доктор.— Это не колдовство. Просто мальчик вывихнул плечо. Через несколько дней все пройдет.

Обрадованная мать быстро ощупала сынишку и, убедившись, что он вовсе не собирается умирать, ласково обратилась к исцелителю:

— Я вижу — ты добрый колдун.

Скажи, чего ты хочешь в знак моей благодарности?

— В знак благодарности я хотел бы, чтобы ты простила Пири и помирилась с его друзьями.

Нимоана нахмурилась, потом, видимо, чувство справедливости (или просто здравый смысл — зачем же ссориться с соседями?) взяло верх.

— Хорошо, я прощаю его. Но пристало ли мне, дочери великого вождя Катемы, мириться с теми, кто мне не ровня?

— Этой беде можно помочь,— вмешался я.— Вот Мусука, он личный представитель министра провинции, который, как мне говорили, является родственником верховного вождя баротсе.

Умница Мусука сразу сообразил, какую роль он может сыграть в урегулировании конфликта. Он знал, что предстоявшая церемония примирения, широко известная среди местных племен под названием «касенди», включала в себя также заключение дружбы и породнение.

— Да, меня прислал министр провинции,— важно сказал Мусука,— а он лучший друг верховного вождя Леваники и женат на его дочери. Я согласен принимать участие в касенди.

Нимоана в знак одобрения похлопала в ладоши и заявила:

— Пусть так и будет. Но ты все-таки не вождь, поэтому с нашей стороны в касенди будет участвовать Чикампа.

Она отдала команду, и ее подчиненные принесли два больших горшка с пивом «бояло» и поставили их перед двумя главными участниками церемонии. Нимоана взяла острый нож, сделала небольшой надрез на лбу Мусуки и размешала капельки крови в стоящем перед ним сосуде. Затем ту же операцию проделала со своим мужем.

После этого каждый из них подал другому свой горшок с пивом, и оба торжественно отпили по нескольку глотков. Отныне они считались кровными родственниками и должны были во всем помогать друг другу.

Горшок с капельками крови Чикампы пошел по кругу среди наших друзей из племени баротсе, а другой — с капельками крови Мусуки — среди собравшихся балунда. Все, кто участвовал в церемонии и пригубил сосуд с пивом, теперь считались породненными.

...Появлялись все новые горшки и кувшины с бояло. На краю кготлы установили тамтамы и маримбу, и под ускоряющиеся ритмы африканской музыки пошли танцы. Начинался большой праздник, в котором самое активное участие принимали и наши спутники. Они смешались с деревенскими жителями, и не так-то просто было их отыскать.

Пока мы с Аликом раздумывали над тем, как бы нам подозвать наших друзей, к нам подошла Нимоана.

— Если ты настоящий колдун, ты должен исцелить и меня,— обратилась она к Алику.

— Я не колдун, а доктор...Что у тебя болит?

Она показала на затылок:

— Там...

Алик пощупал ее лоб, проверил пульс и, пожав плечами, сказал мне:

— Небольшая температура, покашливает — типичное ОРЗ.

— Вот тебе лекарство,— он высыпал из пачки три таблетки аспирина,— выпей одну сейчас, одну вечером и одну завтра утром...

— Дайте ей про запас,— шепнул я,— ведь мы вряд ли вернемся.

— Что вы, она и эти-то проглотит разом...

— Но главное, что нужно сделать,— он опять повернулся к ней,— это одеть на себя что-нибудь.

— Как, разве я тебе не нравлюсь такая?

— Болезнь можно изгнать теплом, — терпеливо объяснил мой друг.— И нельзя сидеть под дождем голой...

— Нимоана,— обратился я к ней, — если вы наши друзья, помогите найти деревню, которую мы ищем. У нас срочное дело.

— Хорошо. Она с досады даже топ нула ногой.— Я помогу вам.— И повернувшись к нам спиной, удалилась.

Монику зовут Монеко

Утром, еще не рассвело, Алик разбудил меня:

— Пора...

Мы выбрались из густых зарослей леса и пошли по открытой местности. Высокая трава, яркие цветы, над которыми порхали бабочки и роились дикие пчелы, небольшие рощицы и группы деревьев с гирляндами вьющихся растений — все это создавало живописный пейзаж, залитый лучами еще не жаркого солнца.

Мы углубились в лес, впереди Пири, за ним — я и все остальные. Выходя на поляну, я чуть не натолкнулся на остановившегося проводника, посмотрел вперед и... остолбенел. Перед нами, возвышаясь над травой, стоял лев. Нас разделяли не более пятнадцати метров, и я отчетливо видел черные кончики его огромной лохматой гривы и круглые, зеленоватые немигающие глаза, смотревшие на нас. Затянувшаяся пауза продолжалась, наверное, не более двух секунд, однако она показалась мне вечностью. Я стал медленно поднимать ружье, но стоявший рядом Мусука попридержал его. Лев, как при замедленной съемке, не спеша повернулся и, постоянно озираясь, пошел прочь. Только отойдя подальше, слегка припадая, пустился рысцой, пока не скрылся за деревьями...

...Вдалеке показались круглые макушки хижин, и Пири объявил, что это та самая деревня. На опушке леса стояли молодые женщины и встревоженно смотрели в нашу сторону.

— Постойте-ка здесь,— сказал Мусука,— я пойду разузнаю.

Скоро он позвал нас. Как и все африканцы, впервые встретившие белых, женщины со страхом смотрели на нас и, казалось, готовы были сорваться с места. Мусука успокоил их и, повернувшись к нам, сказал по-английски:

— Женщины говорят, что здесь живет одна девушка, которая недавно вернулась из Монгу, только зовут ее не Моника, а Монеко. Она ждет ребенка от белого, но никто ей не верит. Женщины считают, что она просто хвастает...

Мы с Аликом переглянулись. Похоже, мы были у цели.

Одна из женщин согласилась проводить нас. Но молва была быстрее. Не успели мы подойти к деревне, как увидели бегущую нам навстречу совсем еще молоденькую девушку в светлом платье. Не доходя одного шага, она бросилась на землю и обхватила руками ноги Алика:

— Простите, простите меня, мистер Алибей!..

Алик взял ее за руки, заставил встать, и мы увидели хорошенькое лицо девушки, залитое слезами. Она подняла на него глаза, светившиеся радостью и страхом.

— Успокойся, Моника, успокойся.

Только скажи, зачем ты это сделала?

— Ах, Алибей Касымович,— Моника говорила по-английски, но его имя произнесла совсем по-русски,— я виновата, можете вы простить меня?

— Ну, конечно же, я прощаю тебя. Только зачем ты это сделала?

Моника потупилась. Теперь, когда она немного успокоилась, было хорошо видно, что платье на ее животе заметно поднималось...

— И кто же настоящий отец ребенка? — спросил Мусука.

— Доктор Жан...— прошептала девушка.— Это он научил меня, Алибей Касымович... Жан знал, как я к вам отношусь...

— Но для чего же?

— Чтобы вы взяли меня в жены,— пролепетала она.— Он говорил, что все русские боятся начальства и всегда женятся...

— Это невозможно. У меня есть жена.

— Я думала, что смогу стать вам хорошей второй женой... Ведь я давно уже не люблю Жана...

— Все-таки так поступать не следовало.

— Да...— чуть слышно произнесла она. И, с мольбой подняв глаза на Алика, сказала: — Потом, когда все стали удивляться, я поняла, что натворила. Я была в отчаянии. Бросила все и убежала... Я шла домой совсем одна, ночевала в лесу, думала, что звери съедят меня, но они не тронули... Ах, простите меня.

Алик, как мог, успокоил девушку и велел ей идти домой.

— Кто этот Жан? — спросил я.

— Один француз... Тоже работал в больнице по контракту. Недавно уехал домой...

...Машавана, вождь большой деревни, насчитывающей более ста хижин, был полный, сурового вида мужчина лет пятидесяти. Он принял нас на своем огромном, обнесенном высоким забором дворе и сообщил, что сегодня состоится праздник, на который мы с Аликом приглашены в качестве почетных гостей. А пока предложил пообедать.

Я поинтересовался, что за праздник предстоит в деревне. Повод был весьма торжественный: Машавана выдавал замуж свою дочь, и должен был состояться конкурс женихов-претендентов.

— Как,— удивился я,— а мне говорили, что мужчина здесь сам выбирает себе жену.

— Да, по традиции это так,— подтвердил Машавана.— Но это моя дочь, и ее руки добиваются многие молодые люди, и не только из нашей деревни.

Поэтому я объявил, что сегодня она сама выберет себе мужа.

Оказывается, власть вождя иногда сильнее установившихся традиций. Возможно, именно так в свое время верховный вождь Катема назначил предводительницей целой деревни свою дочь Нимоану...

На кготле собрались, наверное, все местные жители, да еще пришел кое-кто из соседних деревень. Особую торжественность празднику придавало присутствие на нем белых людей.

Нас посадили на почетное место — по правую руку от Машаваны. Позади — его жена и рядом с ней дочь, действительно весьма привлекательная особа лет шестнадцати. За ними — остальные женщины. Мужчины стояли и сидели полукругом по обе стороны площадки. Некоторые из них, по-видимому, наиболее знатные, носили украшения в виде медных колец на запястьях и лодыжках. Особенно много колец было у самого Машаваны, который по этой причине ходил, широко расставив ноги, что, очевидно, должно было придавать его фигуре важность.