Мистер Фермер. Ветра великих перемен! - Focsker Страница 5

запас) саморазводящихся в клетках животных. Вернувшиеся бойцы являлись последними ветеранами кролли и му — наша военизированная элита, разведчики, воспитанные Кобаго. Его дух даже после смерти жил в их сердцах и глазах. Не теряя времени, бравые парни после возвращения тут же взялись за набор и тренировки смельчаков из племени выр-выр, что должны были занять места их павших товарищей.

Пусть выдры и были всеядны, с зубами и коготочками, но жизнь на воде, в своих относительно безопасных островках и подводных норах, превратила их в хитрых, ленивых трусов, что всегда имели у себя под рукой путь к побегу. Стоило только до воды добежать… Потому желающих нашлось не много, но, стоит отдать всеядным должное, они всё же были, и на первых парах, сопоставляя численность кролли и выдр, их было в процентном соотношении гораздо больше.

Поглядев на новых пик-пик в клетках, внезапно для себя заметил окрепших, существенно подросших маленьких пик-пик. Росли они быстро, в изобилии трав и кормов, коими были обложены их вычищены, прикрытые от сквозняков стогами сена клетки.

— Растут хорошо, кормов много, дежурный Хакуга Старший! — Протараторил худой коротконогий мальчишка с длинными, высокими ушами. Вид у него был болезненный, но сам он держался бодрячком. Кажется, этот парень был сыном Лоло, той, которую мы спасли от болезни, голодной смерти и что плела для нас одежду из конопли.

— Молодец, Хакуга Старший, так держать. — Похлопав парня по плечу, в ожидании, когда закончат с котлованом, двинулся к дому Мудра. Старик болезненно отнёсся к гибели старшего сына. И, словно желая добить горюющего старосту му, злые языки растрепали всё о Мерееде Предателе.

Постучаться в дом я не успел, ещё на подходе приметив гостя, двери мне отворила Белая, только и ждавшая, когда я к ним заскочу. Старясь подражать мне во всём, му переняли одну из немногих, мою личную, хорошую черту — не ходить дома обутым. Помещение тамбура встретило меня рядами скинутых друг на другу пар обуви (выглядевших скорее как лапти или шерстяные носки), а так же соответственным запахом.

Внутри общаги царил гомон, посередине столовой комнаты в ведре мылись вернувшиеся с огородов привыкшие к наготе близких детишки. Где-то вдали кто-то пердел, кто-то чихал, постанывая кто-то кого-то трахал. Одним словом — общага…

— Только попрошу вас, не говорите об усопших, даже если старейшина попросит. — Помогая мне разуться, припала на колени и ласково протянула коровка, стягивая с меня ботинки.

— Постараюсь. — Не зная, о чём пойдёт разговор, коротко ответил я.

Старика нашёл в его комнате, закутанным в шкуры, сидящим на полу и спиной прижимающимся к каменной печи. Его мёртвенно бледный взгляд, почти не проявлял каких-либо видимых интересов к жизни.

Приветствий не было, не было воодушевляющих речей и прочего, что я слышал от этого умного и находчивого деда в прошлые наши встречи. Он разбит, подавлен и разочарован в жизни.

— Скажи, Матвеем Чудотворец, Мудагар, он ведь правда погиб, как герой?

— Правда. Ему, его силе и силе Кобаго с воинами, мы обязаны своими жизнями. — Ответил я, и старик с облегчением выдохнул. Возможно, кто-то уже успел натолкнуть Мудра на неприятную мысль о том, что старший так же был предателем.

— А Мереед…

— Тоже правда… — Подойдя по ближе, так же сажусь на пол и спиной прислоняюсь к горячей, почти раскалённой печи. За считанные минуты мне становится невыносимо душно и жарко. Температура, до которой раскочегарена печь, вынуждая отодвинуться. Пока я привыкал к простой обстановке внутри комнаты Мудра, мы сидели молча, лишь заметив мои телодвижение, старик позволил краюшку своих губ немного изогнуться.

— Жарко? Хм… А вот мне нет. Старые кости уже ничего не греет. Видимо, я тоже скоро умру, устал…

— Не, дед, даже не думай, запрещаю. Я проблем кролли в одиночку вывезти не могу, тут ещё эти выдры и ты, бля, на пенсию собрался… Хрена лысого, живи и работай, ты мне нужен!

Говорил я искренне, хоть и как обычно, с долькой неуважения, несерьёзности в голосе.

Ещё немного помолчав, дед усмехнулся. Его позабавило что «могущественное существо, вроде меня, нуждается в таком, как он». Потом, перебирая мои слова, он спросил «что такое пенсия», и после моего недолгого рассказа о стариках моего мира и рода человече, тихонько, едва слышно, протянул:

— Пенсия… это почти как сказка, мечта… — Он не знал о деньгах, коммуналке, плате за телефон и связь. Всё, что он понял из моих слов, так это «участок земли, работа в поле, тишина и спокойствие в окружении таких же стариков, соревнующихся между собой, кто дольше проживёт». Мудра был рад, что где-то в мире, кто-то может себе позволить так проводить время, а так же, будучи заинтересованным в моих дальнейших историях о пенсионерах рода человече, предложил мне ещё разок как-нибудь к нему заглянуть. Убедившись, что у местных му всё в порядке, что они готовы поделиться в случае надобности с Озёрным молоком и коровами, договорился и о том, что дед поборется ещё за своё выздоровление.

Живи, старый, а то боюсь, что ещё одной смерти моё раненое сердце может и не выдержать.

Закончив с Мудра, перенял от Белой бурдюк с молоком. Девушка предупредила меня о дальнейшем снижении количества надоев, о потере в весе коров в зимний период, а так же рассказала о том, что если и бить коров на мясо, то делать это нужно как можно скорее, пока скот не начал голодать и худеть.

Запас сена у нас довольно внушительный. На сколько его хватит, хрен знает, но, пока му не бьют тревогу, а коровы на выпасе мордами своими сами находят себе корм — всё нормально. Через пару деньков, когда Мудра вернётся к делам, я обязательно детально обсужу с ним данный вопрос, а пока…

— Буду иметь в виду. — Желая согнуться, дабы прихватить ботинок, встречаю сопротивление старавшейся мне услужить Белой. В общаге было тепло, девушка носила меховую куртку, что сейчас была одета поверх голого тела и держалась всего на одной большой деревянной пуговице, нашитой между грудью и пупком. Когда та опустилась, дабы помочь мне обуться, став всего на полторы головы ниже меня, я замечаю два больших, выпирающих из-под одежды, круглых контура соска. Огромная грудь пыхтевшей над моими ногами му, своим вырезом поглощает мой