Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год Страница 6

Побывав в потоке множество раз, мы пришли к единодушному мнению: рыбу «Черная Пасть» пожирает с не меньшим аппетитом, чем каспийскую воду. Это мы и сказали ученым.

Есть много проектов сохранения рыбы в этом районе, и один из них — это плотина поперек пролива. Поставить плотину, видимо, технически возможно — глубина пролива невелика, но вот как повлияет закрытие доступа морской воды в залив на химические процессы, идущие в перенасыщенном соленом растворе? Этого пока никто не знает.

Ясно одно: нужны комплексные исследования для решения этой проблемы, и нам, аквалангистам, наверно, еще не раз придется погружаться в «Черную Пасть».

А. Рогов

Эпилог на Сосновом острове

История ведет отсчет на века и годы. Иногда она ведет счет на дни.

Космическая пыль, сгущаясь, становится звездой. Время, сбиваясь с размеренного бега, тоже уплотняется в звездные свои часы, и свет их тогда не гаснет. Семьдесят два дня в Париже весной 1871-го видны нам четче иных десятилетий.

Мы всматриваемся в столетней давности портреты людей Коммуны:

Луи-Эжен Варлен, рабочий-переплетчик, член Интернационала. Шарль Делеклюз, журналист. Лео Френкель, ювелир-венгр, делегат труда в рабочем правительстве. Рауль Риго, двадцатичетырехлетний прокурор Коммуны. Ярослав Домбровский, польский патриот, русский офицер и главнокомандующий парижских повстанцев. Вайян, делегат просвещения. Гюстав Курбе, председатель Комиссии художников. Луиза Мишель, учительница, «красная дева Монмартра». Эжен Потье, это его слова — «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов...»

Удивительные лица. Одухотворение написано на них.

«Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества», — написал Маркс в день, когда пала последняя баррикада федератов. Это действительно были новые люди.

Противники революций напирают всегда на то, что они несут с собой разрушение. Неправда. Революция — непременно творчество людей, отрезанных до этого сословными рамками или отвращенных целями прежнего режима. Авантюрист — тоже деятельная личность. Но его установка — «прежде всего для себя». Те, кого мы зовем героями, вершат прежде всего для общего блага.

Коммунары, по ленинским словам, «творили чутьем гениально проснувшихся масс». И в этом творчестве обрели себя люди, глядящие на нас сегодня с выцветших фотографий.

Палач Коммуны генерал Галифе оставил для потомков не только штаны своего имени, но и знаменитую фразу. Остановившись перед строем пленных коммунаров, генерал сказал:

— У него интеллигентное лицо, вот у этого. Расстреляйте его!

Впрочем, убивали не только по этому принципу. Врываясь в дома, требовали показать ладони. Если видели на них мозоли от рукоятки станка или следы ружейного масла, тащили на убойное место. Или вот свидетельство версальца, председателя суда Гарсена: «Всех, кто носил итальянскую или польскую фамилию, предавали смерти без всяких объяснений». Убивали также опознанных как активистов.

В эпоху инфляции слов, в эпоху жонглирования лозунгами коммунары жили жизнью своих взглядов.

30 марта было опубликовано воззвание Парижской коммуны:

«Граждане!

Вы только что создали учреждения, которые оградят вас от всяких посягательств.

Вы хозяева своей судьбы. Сильные вашей поддержкой, избранные вами представители исправят ущерб, нанесенный павшей властью: расстроенная промышленность, прерванный труд, парализованное коммунальное хозяйство получат мощный толчок...»

Одним из первых декретов был отменен ночной труд пекарей, ликвидирована задолженность по квартплате; Эли Реклю, назначенному директором Национальной библиотеки, было предложено выдавать без ограничений любые книги желающим, а Гюставу Курбе, председателю Комиссии художников, открыть все музеи и выставки; «граждане актеры» призывались ставить народные действа (напомним, что все это после шестимесячной осады прусских армий и под орудийным обстрелом версальцев). 6 апреля перед мэрией XI округа была «торжественно и навек» сожжена гильотина. Коммуна определила размер жалованья членам своего правительства в 15 франков в день, заработок фабричного мастера.

18 апреля Делеклюз напишет в своей газете «Пробуждение народа»:

«Каков же будет результат народной победы?

Свобода повсюду — в коммуне и в государстве; неприкосновенность жилищ; расцвет труда, освобожденного от всех пут, и свободное развитие его потенциальных сил; просвещение, излучающее свет знания и устанавливающее интеллектуальное равенство — единственный источник и единственную гарантию подлинного равенства; наконец, единение сердец и воли».

Обстоятельства жизни, как ни тяжелы они оказались, не смогли одолеть идей Коммуны. После разгрома мартовского восстания цвет парижского пролетариата был сослан на Новую Каледонию. С одной из первых партий туда же доставили в цепях участников восстания в Кабилии (это гористая часть Алжира). Темные крестьяне-кабилы мало что смыслили в идеях социализма. Но что такое справедливость, что такое друг, они знали хорошо. Немногие из них вернулись, отбыв каторгу, домой. С собой они привезли рассказы об удивительных французах, так непохожих на колониальных чиновников. Прошло шестьдесят лет. Случилось так, что в Кабилии умер в научной экспедиции француз-ботаник, чей отец в свое время был сослан на Каледонию как участник Коммуны. В Алжире тогда шла война. Арабы пришли на похороны ботаника. Они принесли венок, на ленте которого было написано: «Сыну справедливого человека...» Мы всматриваемся в лица этих людей. Немногим из них судьба позволила пережить свое детище. Погибли в бою генерал Домбровский и Делеклюз. Риго и Варлен были растерзаны версальской солдатней («Характерная деталь, — пишет Жак Дюкло, — версальский офицер, приказавший расстрелять Варлена, украл у него часы»).

В полдень воскресного дня 28 мая прозвучал последний пушечный выстрел Коммуны. Но залпы звучали еще долго — это в страхе и злобе расправлялись с теми, кто провозгласил общество равенства и справедливости. Вечером того же майского дня генерал Мак-Магон, бездарный военачальник, заработавший галуны на расстрелах мексиканских повстанцев, доложил: «Порядок, труд и безопасность восстановлены». Что это был за порядок, можно узнать, раскрыв газеты тех дней — французские и заграничные:

«В Люксембургском саду, в парке Монсо, у башни Сен-Жак были вырыты огромные рвы... Повстанцев — мужчин и женщин приводили прямо туда» («Эндепанданс бельж» от 27 мая).

Эмиль Золя в газете «Семафор» от 31 мая: «Мне удалось совершить прогулку по Парижу. Это ужасно... Скажу вам только о груде трупов, которые сложили штабелями под мостами».

В Люксембургском саду было расстреляно несколько подростков 10—12 лет. Среди арестованных был «инсургент» восьми лет от роду.

«Вряд ли когда-нибудь удастся узнать точное число жертв этой бойни. Даже организаторы казней едва ли могут сказать, сколько трупов они нагромоздили... Такой резни Париж не знал со времен Варфоломеевской ночи» (английская «Ивнинг стандарт»).

В переводе на язык цифр это означало следующее: по официальным данным погибло 20 тысяч федератов. Историк Коммуны

Лиссагарэ, однако, называет цифру почти в три раза большую.

«Республиканец» Тьер, политический жулик, мнивший себя пророком, воскликнул: «Теперь с социализмом покончено надолго!»

Пророчеств оказалось недостаточно. В ход пошла клевета. Версальское правительство, уничтожив почти половину парижского пролетариата, понимало, что противопоставить что-либо идеям Коммуны ему не по плечу. Поэтому оно попыталось серией статей «очевидцев» и обвинениями на процессах представить минувшие семьдесят два дня как цепь беспрерывных преступлений.

Палачи, едва успев отмыться от крови, с пафосом заговорили о «жестокостях». Была пущена легенда о «керосинщицах»: о том, что женщины-коммунарки якобы поджигали дома и общественные здания. К своему позору, приложил здесь руку писатель Дюма-сын, обозвав их «разъяренными самками»... Это девушке-санитарке, которая погибла на баррикаде, перевязывая раненых, посвятил поэт-коммунар Жан-Батист Клеман песню «Придет пора вишен». Слова пронзительной нежности, которые знает каждый француз...

В общей сложности было арестовано около 50 тысяч человек. Осудить всех не хватало военных прокуроров.

16 декабря 1871 года перед трибуналом предстала Луиза Мишель. Сохранилась стенограмма ее выступления в суде:

«Я не хочу защищаться и не хочу, чтобы меня защищали. Я всем своим существом принадлежу социальной революции и принимаю полную ответственность за все свои поступки... Если сердце бьется во имя свободы, его можно остановить лишь порцией свинца... Если вы сохраните мне жизнь, я не перестану взывать к отмщенью, в том числе к отмщенью убийцам из вашей «Комиссии помилования».