Папенькина дочка - Петр Сосновский Страница 60

Однажды, Светлана Филипповна все мне преподносила неожиданно, я узнал, что она сдала кандидатский минимум.

— Андрей, помнишь, как трудно мне давался немецкий язык в техникуме, в институте, пусть я имела по этому предмету пятерку, но, сколько я на него тратила времени, так вот сдала без проблем. Мне он стал близок и понятен. Я, даже подумываю изучить еще какой-нибудь, — сказала жена. Немного помолчала и добавила: — Ну, например, итальянский!

Я недоуменно пожал плечами и задал ей вопрос:

— Зачем тебе сдался этот, итальянский? Какой в нем прок?

— А затем, что моей работой заинтересовались итальянцы! Вот так! — тут же выпалила Светлана.

Прошел месяц, и моя супруга вдруг, неожиданно похвасталась мне маленькой книжонкой — это был ее автореферат на диссертационную работу.

Мне и Максимке часто приходилось оставаться одним. Я терпел и соглашался со Светланой. Она так смотрела на меня своими зелеными глазами, что мне сложно было ей возражать. Друзьям я часто отказывал, но ссориться с ними не хотел и поэтому время от времени, ухватив за руку Максимку, отправлялся то к Крутовым — Михаилу с Татьяной, то к Пресновым — Виктору с Валентиной. Они, хотя и огорчались из-за того, что я без Светланы, но, тем не менее, были рады нам. Огорчения Валентины были не естественными, наигранными. Я, это видел, Виктор, наверное, тоже замечал.

Михаил с Татьяной жили в соседнем доме. С ними я встречался чаще. Да с ними мне было и проще. Виктора и Валентину я с Максимкой навещал, лишь тогда, когда бывал у родителей. Мне было достаточно сказать сынишке:

— Ну, что поедем к тете Вале и дяде Виктору и он тут же с удовольствием забирался в автомобиль, при этом старался оказаться на переднем сиденье вместо меня. Мне трудно было его уговорить перебраться назад. Я закрывал и стопорил двери, чтобы малыш случайно во время езды их не открыл и трогал машину.

У моих друзей дети были намного старше моего сына и для игры с Максимкой они не подходили, поэтому он чаще крутился возле нас взрослых, требуя к себе внимания.

В разговоре с друзьями я замечал, что их перемены в жизни страны не трогают. Они их принимали спокойно.

— Наше славное руководство позаботится о людях, не даст им зазря пропасть, — не раз я слышал и от Преснова и от Крутова, даже у нас в техникуме солидные люди и те были уверены в правильности курса. Физурнов говорил:

— Андрей, не наше это дело!

Это меня несколько успокаивало, злило лишь то, что мой тесть Филипп Григорьевич — везде во всем чувствовал подвох и в этих надвигающихся подобно тучам реформах, и не только чувствовал, я замечал, что его нервозность передавалась отцу. Но это было не так. Мой тесть только чувствовал, а отец, зная номенклатуру изнутри, понимал, что спокойствие мнимое, недолгое, словно перед бурей и в любой момент разверзнуться хляби небесные и тогда держись. Мало не покажется.

— Знаешь, сын, это тебе не цари, а всего лишь полуцарки, в политике они безграмотные люди. Они не дбали, — отец отчего-то вспомнил и вставил в свою речь старое слово родственное слову — «добывали», затем, чтобы я понял, сказал проще: — не присоединяли новые и новые земли, территории, дабы возвеличить русское государство, сделать его богатым. Эти все продадут не ради выгоды страны — своей, попомни мои слова — все и всех. Их мало на дыбу, мало распять… — говорил мне Николай Валентович, затем, немного успокоившись, возможно, усомнившись в правильности своих кровожадных намерений, он сказал: — Ты еще молод, должен выдержать невзгоды, которые грядут, а для людей моего поколения это не под силу. Эта «война» не для нас. Мы одну выиграли, достаточно. — Отец оказался прав. Он тяжело принял предательство номенклатуры, хотя и был ее частичкой. Тыкался, словно малое дитя, писал «наверх» письма пытался достучаться:

— Арестовать их всех, как предателей родины! Цари так и делали. Бунт необходимо устранить «малой кровью», пока он не захватил все слои общества и не смел всех нас в тартарары! — Но кто его слушал? — я и Филипп Григорьевич, мать и то отмахивалась — она понимала, что ничего поделать нельзя, ничего. Сговор в Беловежской пуще был санкционирован самым главным — полуцарком по указанию из Америки. Я, часто после вспоминал слова отца: «Цари дбали-дбали дабы возвеличить Российское государство, а эти ради того, чтобы возвеличить себя — пусти все псу под хвост».

Отец такого положения выдержать не мог, но не поступился своей совестью. Предпринял все, чтобы повлиять на судьбу страны. В этой войне он проиграл. Мы же должны были выстоять. Нас ждало полуголодное прозябание: пустые полки магазинов, затем ломящиеся от товаров, но не для всех, а для определенной категории людей. Бродяг, убогих, всевозможных калек, просто нищих было, тысячи, миллионы. Они порой досаждали, толкаясь к тебе со своими проблемами. Этих самых проблем у себя было — черт знает сколько. Нам бы родиться позже, когда все стало бы на свое место. А то мы также как и поколение наших родителей, неожиданно оказались в самом пекле, но в отличие от них были вынуждены мыкаться в непонимании всего происходящего. А наверху знали, чего хотели от жизни — денег. Им было все равно, чьи это деньги — обездоленных, обманутых, нищих и голодных людей или же привезенные из-за границы для подкупа. Ради них там наверху были готовы на все. Продать мать, отца, страну и продавали. Мы обычные люди были более честными и если не могли помочь всем рядом, то хотя бы лезли из кожи, заботясь о ближних. Я пекся о Светлане, о Максиме, о своих родителях, о тесте Филиппе Григорьевиче и теще Марии Федоровне. Беспокоил меня и брат Светланы — Алексей Зоров. Примерно, раз в неделю он заезжал к нам в гости. У нас в квартире у него даже было место в зале, напротив телевизора. Сам телевизор Зоров не привечал, он стремился выговориться. Для этого Алексей подыскивал себе благодарного слушателя меня или же Светлану и если этот слушатель был, уезжал от нас успокоенным, не обращая внимания на негативное отношение жены Надежды, если нет, то напряжение снимал водкой. Недели две-три не появлялся в городе — жил в поселке, отрывался. На мое замечание: «Что-то долго не приходит