Выжившим [litres] - Евгения Мелемина Страница 64

Он знал, что облажался – плакал на мосту. Лил слезы вместо того, чтобы трезво взвесить все факты и попытаться привести свои мысли в порядок. Засчитано.

Но в чем облажался Томми? Непонятно.

* * *

На следующем посещении психолога Томми сказал, что видел во сне гору женских прокладок. Видел он их на самом деле или нет, он не знал. Торопился отвязаться, чтобы вернуться к полюбившемуся делу – запираясь в комнате, писал лирического героя по имени Томас Митфорд.

Он услышал о лирических героях на уроках в начале года, и словосочетание запало в память, со временем смешавшись с причудливыми представлениями Томми о самом себе. Ощущая себя центром и средоточием подростковых страданий, Томми позволил себе слабость – вывел героя, ответственного за всех.

Такие герои обычно обладают набором непобедимых качеств, терпят лишения для того, чтобы стать еще сильнее, и в конце концов побеждают зло, иногда ценой собственной жизни.

Чутье подсказывало Томми, что он идет проторенной дорожкой вечных сюжетов, и его Томас Митфорд мало чем отличается от бессмертной Золушки, нехитрую историю которой на какой лад не перекладывай, все равно получится хит.

Людям нравится герой, вылезающий из Южного Централа в прохладные офисы Вашингтона. Это дает им надежду.

Этим Томми себя и оправдал. Его персонаж должен был дать подросткам надежду.

Тому, кого на каждой перемене макают в унитаз, очень недостает надежды на лучшее будущее.

Не всем бедолагам достается в друзья Кит Хогарт с тонной оружия в гараже, но все должны верить в то, что когда-нибудь из очередной помойки поможет выбраться именно он.

Блог Томми забросил. Не писал больше смешных историй на пару сайтов с неизбежными простынями рекламы по бокам. Сайтов, на которых его истории привечали и ставили им зеленые симпатичные плюсики. Томми не заходил в соцсети, прекрасно зная, что несколько фоток со спектакля Минди превратились в сотни демотиваторов. Он знал, на что шел, разоблачаясь перед уймой благовоспитанного народа – шансов, что никто не вынет телефон и не снимет фото, не было никаких, но смотреть на результаты Томми не хотел.

Не хватало духу. И без того вылазки на улицу превратились в пытку. Несмотря на безупречную репутацию миссис Митфорд, а может быть, благодаря этой репутации, каждый житель города натренировал особое выражение лица «Томми-Митфорд-сумасшедший-извращенец», и пользовался им незамедлительно, стоило только Томми показаться на горизонте.

Исключением были миссис Хогарт и Кит. Миссис Хогарт потому, что ее саму теперь разглядывали с известной долей презрения, а Кит потому, что ему было плевать.

Ему было бы наплевать, даже если бы Томми застали трахающим соседскую собаку.

– Беспринципный кошмар, – окрестила его миссис Митфорд, не подозревая, что Томми не забрался еще в петлю только благодаря беспринципности Кита.

Беспринципности – или спокойствию, с которым он воспринимал все, что его окружало.

Еще одно оскорбительное словечко из лексикона миссис Митфорд – толерантный. Она произносила это слово с таким выражением брезгливости, что сразу становилось понятно – в ее доме толерантностью не гордятся.

Но Кит не был толерантным. Он просто не задумывался о таких вещах, как правильность и неправильность чьего-то поведения относительно общественного мнения. Томми проводил с Китом целые дни и обнаруживал чудовищные с общей точки зрения пробелы в той зыбкой системе, которую принято называть моральным обликом.

Моральный облик Кита был похож на продырявленный пулями флаг. Кит не считал нужным уважать чужие вероисповедания и подчиняться требованиям верующих.

– Мы читаем молитву перед обедом, – поделился как-то Томми. – Утром не читаем, вечером не читаем, а в обед обязательно.

– Зачем?

– Маме так спокойнее.

– А тебе?

– А мне пофиг, хотя иногда бывает лень.

– Не понимаю я, – сказал Кит. – Читать с кем-то молитвы из уважения к их вере? Черт побери, кто-нибудь из них готов уважать мой атеизм?

– Вряд ли, – подумав, ответил Томми. – Я спорил однажды с одним парнишкой, у которого вместо мозгов – жесткий диск с обоими Заветами, и он не стал уважать мой политеизм, хотя я настаивал.

– На чем? – улыбнулся Кит.

– На политеизме. Мне нравится идея распределения ролей у богов. Например, я – неудачник. Мне нужен мой собственный бог, бог неудачников. У общего бога на меня если и выпадет минутка…

– Не выпадет, – твердо сказал Кит. – Бога нет. Твоя вера – это вера в то, что его нет. Они обязаны ее уважать.

Томми промолчал. Он понимал Кита, но не мог переступить с детства воспитанное почтение к вере, религии и ее ритуалам.

Многие позиции, воспитанные городом как нормативные, одобренные обществом и всецело разделяемые, Кит не принимал вовсе.

– Война – это плохо, – согласился он. – Но почему тогда военных носят на руках, устраивают им праздники, разворачивают флаги, рыдают при виде каски, платят им деньги?

– Война – плохо, быть военным – хорошо, – подытожил Томми. – Они же защищают нас и нашу страну, Кит.

– Ага. Защищают меня и тебя, воюя на другом материке. Ну окей… давай так. Воевать – плохо, защищать – хорошо. Защищать, воюя, – хорошо или плохо?

Томми потерял терпение.

– Некоторые вещи лучше принимать такими, какие они есть, – сердито сказал он, – и не лезть в дебри.

Где-то на задворках сознания загрохотали консервные банки.

– Ты лучше вот о чем подумай, – сказал Кит. – Страна, находящаяся в ожидании военного конфликта, раздувает экономику и промышленность до невероятных высот. Вспомни противостояние США и СССР. Война приносит пользу, Томми. Ты играл в «Цивилизацию»?

– Было дело.

– Сидя на своем островке и не расширяя территорию, рано или поздно окажешься в заднице. Не ожидая нападения, переключишься на добычу вина, мехов и побрякушек, и в итоге тебя сожрут те, кто в это время штамповал танки. Когда ты говоришь, что война – это плохо, ты примыкаешь к любителям побрякушек. Сборище пацифистов угробит любую страну.

– Люди-то умирают, – буркнул Томми.

– Они постоянно умирают.

Томми волновали темы, связанные с сексом. Эта часть жизни стала для него и камнем преткновения, и плавучей льдиной, подтаивающей со всех сторон. В июне Томми исполнилось семнадцать, и он с грустью оценивал свои «подвиги» на личном фронте – пара детских поцелуев и ужасная фантасмагория в доме Карлы. Тело его было настроено на любой контакт, мир вокруг складывался из сплошных эротических намеков: складки, ямы, стволы, трещины, влажность, сцепка и соединение. Почти все, что видел Томми, имело скрытый подтекст и вызывало смутные, волнующие и неприятные ощущения одновременно.

Порнография его не удовлетворяла. Она была слишком явным раздражителем, поданным в препарированном и готовом виде, а Томми находился в начале пути и хотел пройти его сам и целиком.

Постоянно болтаясь возле