Папенькина дочка - Петр Сосновский Страница 69

Дверь открылась, я тут же провалился в темноту. Женщина не стала включать свет. У меня за спиной, она резко задвинула засов. Я, понял, Валентина меня оставляла надолго, на всю ночь, а может быть и на всю жизнь. Я не знал, хотел я того или нет. Но не сопротивлялся. Валентина, не давая мне времени на раздумья, тут же завладела мной. Я не помню, как оказался голым, в чем мать родила. Еще — было жарко. Большие груди Валентины стояли у меня перед глазами. Они плавно двигались вперед, назад. Я сгорел на ней, упав лицом на них. Свет погас. Темнота взяла меня в плен. Я уснул сном младенца, ничего больше не желая. Даже нового дня. Жизнь остановилась. Я не желал приходить в себя. Зачем? Зачем?

22

Филипп Григорьевич уехал и ни слуху, ни духу — пропал. Мой отец Николай Валентович тоже рвался отправиться туда — на юг. Инга ничего не писала. Мы получили от нее только одно письмо и все. Отец не находил себе места. Раньше он был спокоен. Тогда было другое время. Сейчас его многое в этой жизни расстраивало. Он работал на последнем издыхании.

— Я все-таки еще съезжу в командировку! Съезжу! Сейчас на юге весна в разгаре. Я давно уже не видел весну — южную весну. Она совершенно не такая как у нас.

Я не понимал, как он мог пробить себе поездку. Это было возможно раньше, а сейчас тот завод, куда он время от времени отправлялся в дорогу, был заводом другого государства.

Николай Валентович, не был бы Николаем Валентовичем, он нашел возможность через своих женщин еще раз побывать в родных местах. Любовь Ивановна собирала его в поездку с неохотой. Она словно предчувствовала что-то не ладное. «Жигуленок» прежде чем завестись долго чихал, пыхтел.

— Андрей, я же опаздываю, постарайся, сделай что-нибудь!

Я покопался в двигателе, и мы поехали. Дороги были забиты. Трудно пришлось, но я доставил отца на вокзал. Он обнял меня и тут же отправил домой.

— Все будет нормально, не нужно меня сажать в вагон. Я, сам.

Он крепко пожал мне руку, отвернулся и быстро побежал по платформе. Я немного постоял, посмотрел ему вслед и отправился в обратную дорогу — домой.

Прошла неделя, другая мать не находила себе места. Я ее успокаивал, хотя мне также было не по себе. Однако отец вырвался — приехал. Был вечер. Мать накрыла стол. Раскладывая столовые приборы, она вдруг уронила нож и охнула:

— Не к добру это! — услышал я ее слова.

— Нет, ты не права. Это означает, что мужик придет, — сказал я в ответ, и мы услышали, как на улице громко хлопнула калитка. Я тут же подхватился из-за стола, набросив на плечи куртку — еще было прохладно — весна не вступила в свои права — и выскочил посмотреть, что случилось, кто пришел. Мать, недолго думая, тут же последовала за мной.

Мы смотрели на него и не узнавали. Николай Валентович был не здесь — далеко-далеко. Любовь Ивановна, как увидела, так и запричитала. Я, не смел даже подумать, что она так может плакать. Инга бросилась ее успокаивать. Мальчик стоял рядом и тоже плакал, не понимая происходящего, тер кулачками глаза. Я подхватил его на руки и сказал:

— Идемте в дом. Идемте, нечего стоять на холоде. — Мои слова возымели действие и мать, затем отец и Инга сдвинулись с места, за ними следом я с мальчиком.

Мне было жалко отца. Он крепился, не говорил того, что произошло. Инга за его спиной не удержалась, и открылась нам.

— Я, там чужая, — сказала она. — Мой муж он снова другой. Жизнь теперь не та, что была раньше. Люди друг другу враги. Хорошо, что отец меня забрал. Я бы там пропала!

Отец умирал, таял на глазах. Мы это видели и пытались его поддержать. Мне казалось, что он так просто не сдастся. Николай Валентович был сильным, всегда сильным. Я, возвратившись с работы, заставал у его постели Ингу. Она пересаживалась на край кровати, а мне уступала стул. Мы подолгу сидели рядом у постели отца. Он редко молчал, больше говорил и говорил, словно боялся не успеть рассказать нам что-то важное. Мать, заглянув в комнату, уходила, оставляя нас втроем. Минут через пятнадцать-двадцать она приносила стакан чаю. Чай она заваривала на травах, взяв у кого-то из друзей рецепт.

Отец, выпив стакан чаю, на время набирался сил, после чего даже пытался встать, но встать не мог. Чуть ли не каждый день к нам заходил врач. Он выслушивал Николая Валентовича, многозначительно качал головой, и, успокаивая то отца, то нас говорил: «Все будет хорошо!» — затем тихо уходил.

Однажды мать не выдержала и выскочила за врачом на улицу.

— Ну, что вы все многозначительно качаете головой, выписываете какие-то ничего не значащие рецепты, Вы считаете, что Николай Валентович умрет?

— Я, не Бог! — ответил врач. — Не мне повелевать, кто должен умереть, а кто жить. Ваш муж плох. Его словно через жернова пропустили. Все внутри перемолото. Что будет, то будет!

День был прекрасен — воскресенье, выходной. Я не работал, копался на дворе в своем «Жигуленке». Он был слаб, как отец. Карбюратор барахлил. У отца отказывали почки, печень, сердце — сильно поколотили. Я его врагов иначе как фашистами не называл. Везде всюду были они эти самые «наци» — бритоголовые. И только у нас в городке жизнь была спокойна, оттого что у нас не было денег. И откуда им взяться — завод стоял. Там, где они были, там и был фашизм, крутились похожие на людей странные типы.

Машина, не человек. Я наладил свой автомобиль, а вот отца уже никто не мог спасти. Никто.

Забравшись в салон «Жигуленка», я завел его и минут пять-десять погонял двигатель, затем поставил машину в гараж и заглушил ее. Выбравшись из гаража, я, закрывая ворота, увидел Алексея. Он также заметил меня и от калитки направился в мою сторону. Подошел. Лицо у него было одутловато. Глаза покрыты туманом. У них не было блеска. От Зорова сильно пахнуло спиртным. Мы пожали друг другу руки.

— Андрей, я был у вас там, в микрорайоне, стучал-стучал в дверь, мне никто не открыл. Соседка вышла, сказала, что