Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год Страница 8

Ацтекам был ведом каучук, но делать из него надувные мячи они не умели. Поэтому они перебрасывались большими литыми шарами. Подставить под такой летящий монолит руку, ногу или, не дай бог, голову означало вывести себя из игры надолго.

Итак, обернув вокруг бедер толстый кожаный пояс, участники выходят на поле. Ацтеки построили для этой игры, считавшейся у них «игрой богов», великолепные стадионы, частично сохранившиеся и поныне. Мяч надо было забить в кольцо, вделанное в каменную стену. Современный вариант хуламы — облегченный: игроку надо положить мяч за линию обороны противника. Но не надо думать, что это легко дается первому встречному: корреспондент журнала «Нэшнл джиогрэфик», принявший мяч на бедро, вынужден был два последующих дня провести в номере гостиницы, прикладывая к игравшей ноге свинцовые примочки.

Весьма вероятно, что если бы неподготовленный корреспондент принял участие в матче поло в Пакистане, он бы не отделался так просто. Что такое поло? Коротко игру можно резюмировать как «конный хоккей». Вооружившись клюшкой, всадник гонит мяч в сторону ворот противника. Но тот не дремлет и стремится мяч отобрать. А при случае и стащить игрока с лошади на ходу. Без лошади он далеко не уедет, так рассуждает противник...

Идея конного хоккея, помноженная на возможности современной техники, породила автополо. Как явствует уже из названия, седоки здесь передвигаются по полю не верхом, а в автомобилях. Игра эта особенно привилась во Франции и Италии, где в чести юркие малолитражки.

В автополо в отличие от конного хоккея действуют довольно строгие правила. Больше всего свободы у вратаря: он может включить задний ход, ловить мяч руками и даже выпрыгивать из автомобильчика, но только при условии, что не коснется земли ногами. Остальные игроки — а они ездят по двое, водитель и игрок,— не имеют права пятиться задом: хочешь поехать назад — разворачивайся. Игрок гонит мяч металлической битой до штрафной площадки, заезжать за которую не имеет права, и оттуда бьет по воротам.

Автомобилям запрещается сталкиваться. За это виновника наказывают штрафным ударом. Эти штрафные, кстати, служат основным источником крупного счета.

Интересная деталь: желающих участвовать в соревнованиях довольно много. Куда меньше претендующих на роль судьи. Нелегкое это дело — быть судьей в автополо. Взять хотя бы такую, казалось бы, несложную процедуру, как вбрасывание. Введя мяч в игру — то есть попросту бросив его в центр поля, судья должен развить солидную прыть и постараться не попасть под бешено кинувшиеся к мячу автомобильчики... Они хоть и маленькие, но железные.

В этом смысле куда безопасней травяной хоккей. Игра, кстати сказать, очень древняя, о чем свидетельствуют эфиопские миниатюры. Правда, в различных странах он принял свои оригинальные формы. Понадобился олимпийский статут, чтобы упорядочить все варианты травяного хоккея.

Не меньшим трансформациям подвергся и гольф. Когда он попал в Японию, где получил наименование горуфу, то местные любители столкнулись с трудностями. И главная из них — площадь. Как ни крути, для гольфа нужна площадка. А в Японии желающих играть оказалось куда больше, чем площадок для этой же цели. Поэтому в токийском парке Сиба построили трехэтажный помост, где в обеденный перерыв можно поразмяться в ударах... без площадки.

Вот те несколько малоизвестных видов общения с мячом, о которых нам хотелось рассказать в этот раз. Впрочем, мы уверены, что читатели смогут внести в этот перечень и свои собственные дополнения. Как говорится, мяч круглый, и каждый может в нем отыскать свою сторону...

М. Беленький

Хуан Батиста Риварола. «Трын-трава»

Трын-трава считался в нашем квартале дурачком. Ведь в каждом квартале города должен быть собственный дурачок. Это уже как закон! Вообще-то Трын-трава вел себя смирно. Никому он не мешал и лишь бормотал себе под нос одни и те же слова:

— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!

Трын-трава был высокого роста. Ходил он всегда без шапки, покорно подставлял солнцу красное задубелое лицо и вихры. Через всю его голову проходил глубокий шрам, напоминающий рваную борозду на пашне.

— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!

Жил Трын-трава в соломенном ранчо, которое он соорудил себе на городском пустыре, где испокон веку происходили самые яростные драки нашей ребятни. Если страсти накалялись сверх меры, Трын-трава запирал на задвижку дверь, обитую дерматином, и отсиживался дома, дожидаясь того счастливого часа, когда одной из мальчишьих банд удавалось «выбить противника» с пустыря. Или ночной темноты, которая откладывала исход сражения до следующего дня.

Была у Трын-травы и еще одна странность. Ему во что бы то ни стало хотелось найти «арамати» — ствол небосвода.

Трын-трава говорил, что у бедняков есть лишь один выход — навсегда уехать из города. Но не за границу, как думают некоторые простачки, а прямо на небо. Только не на то небо, о котором толкуют священники, а на самое настоящее небо, где горят звезды и коврами стелются закат и рассвет.

— Звезды, — говорил он, — это огни небесного города...

Трын-трава мог часами рассказывать про этот город.

— Там кругом такое богатство, что людям не из-за чего спорить. Там все храбрецы и никто не знает, что такое злоба...

Чтобы попасть туда, нужно дойти до подножья небесного свода и подняться по нему, как поднимаются на вершину горы. Одно плохо — пешком до небесного города не добраться. Он однажды пытался, и ему не удалось. Была бы какая-нибудь чудо-машина, которой под силу обогнать день! Ведь к вечеру небо становится выше, а утро может придавить человека...

Люди смеялись над Трын-травой, ребята совсем не давали ему никакого житья, но он упорно звал всех на небо.

Однажды на пустырь пришли рабочие, снесли его лачугу и принялись копать землю под фундамент большого отеля. Трын-трава не сказал ни слова и покорно собрал свои пожитки в старый картонный ящик. Едва рассвело, он уселся на этот ящик и, натянув воображаемые поводья, закричал:

— А ну... торопись, торопись...

Ребята кидали в него камнями. Взрослые молча смотрели на скачущего Трын-траву. А он... он не замечал никого — ему бы только обогнать день. И только когда загорелся закат и на горизонте длинной лентой легла черная тень, он слез со своего ящика и тихо побрел от людей.

У него не было больше крова, и спал он, где приходилось: то на чужой кухне, то под навесом сарая. Бедняки, хоть и посмеивались над своим дурачком, всегда находили ему место в доме: ведь он мечтал увести их на небо.

«Все мы хотим попасть в небесный город, как Трын-трава, — любил говорить мой дядя, когда бывал под хмельком, — но каждого настигает ночь!»

Перевела с испанского Э. Брагинская

Под парусом через пустыню

Раскаленная земля. Тишина. Только, осыпаясь, шуршит песок. На горизонте чуть приметное облачко — путник вздохнул с надеждой: «Может, хоть на минуту набежит на солнце, накроет тенью!»

Но нет. Это гонец на колеснице с белым парусом. Он мчит весть о том, что «великий Тутмос III достиг Евфрата»...

Наверно, когда-то так и было: первые изображения парусных колесниц найдены в Египте и отнесены к XV веку до нашей эры.

И вот снова...

Потрескавшаяся глина, редкие бородавки кочек с соломенной травкой, чахлые кустики кандыма, саксаул. Кажется, что во все стороны поверхность земли приподнимается, словно находишься в центре огромного желто-серого блюда...

Ты сидишь в небольшом деревянном сооружении, называемом парусной колесной яхтой. У нее узкий корпус, три колеса — одно переднее, два задних — и высокая мачта с парусом. Правая рука сжимает румпель, движение румпеля точно повторяет переднее колесо. Оно постоянно ходит влево, вправо: все время ищешь, где лучше проехать. В левой руке зажаты шкоты. С их помощью управляешь парусом. Чуть ветер усилился — подбираешь шкоты, натягиваешь посильнее, стараешься поймать ветер в парус, ослаб — потравливаешь шкоты, ослабляешь. Ветер и дорога, дорога и ветер... Ты весь внимание, ловишь, выжидаешь, ищешь хорошую дорогу и хороший ветер, и яхта отвечает быстрым, послушным, радостным движением.

...Яхта идет по «дороге»: пара машин проехала, не больше. Переднее и правое подветренное колеса умещаются в колее. Левое же высоко подскакивает, наезжая на кочки. Скорость сейчас километров за сорок. Ни шума мотора, ни скрежета переключаемых передач, ни ударов о борт волны, только ветер посвистывает в вантах.

Серый комок выскочил из-под самого колеса. И помчался поперек нашего курса. Крутой поворот направо: вслед за зайцем. Да, но ведь с зайцем нам не по пути! Опомнившись, сворачиваешь на прежний курс.