Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1979 год Страница 8

Говорили, такого праздника в Кабуле еще никогда не было.

Отступление о городе Кабуле

В мире издавна известно, что «все дороги ведут в Рим». У афганцев есть схожая поговорка: «Все приходит в Кабул».

«Сердце Азии», «Перекресток Азии» — так в давние времена именовалась территория, которая ныне зовется Афганистаном. А в прекраснейшем уголке Кабула— саду Бабура, на западном склоне горы Шер-Дарваза, есть мраморная гробница XVII века, где высечена эпитафия Захир-эд-Дину Мохаммеду, уроженцу Ферганы, более известному под именем Бабура, основателя индийской династии Великих Могрлай и правителя Кабула: сам город назван в эпитафии «театром небес».

Кабул лежит словно бы в плоской горной чаше, разделенной, в свою очередь, с северо-запада на юго-восток двумя горами — Кухе Асмаи и Шер-Дарваза. По склонам этих гор — глинобитные, лепящиеся друг над другом домики, взбирающиеся к вершинам. Ночью, когда в этих домах зажигаются окна, кажется, что на окраинах Кабула вспыхнули светом многоэтажки — зрелище для плоского города поразительное. Но это только ночью. Днем вид серо-рыжих окраин скорее мозаичен, чем выразителен... Центр «чаши» — новый Кабул. В основном двух-трехэтажный, но есть и пятиэтажные дома. А в дни праздников торжественно открылось здесь пока единственное 14-этажное здание под названием «Памир» — конторы, магазины, кинозал, театр и ресторан под одной крышей: Кабул вступил в эру высотного строительства.

В ветреную погоду, когда порывы воздуха врываются в Кабульское ущелье, в городе дышится легко, над головой — лазурное горное небо, вершины вдали чисты и немного призрачны. Но если ветра долго нет, над Кабулом поднимается пыль, и тогда не только горы, а даже «многоэтажки» на их склонах скрываются в мутной дымке: город становится совсем уж плоским и равнинным.

В апрельские праздники днем Кабул был красным. Кумачовые полотнища висели на стенах домов, облепляли заборы и ограды, полоскались на ветру над улицами. Даже в глухих уголках Кабула трудно было найти проулок, где бы не бил в глаза алый цвет. По вечерам в городе вспыхивала иллюминация. Куда ни глянь — мириады разноцветных лампочек: они горели на фасадах зданий, над тротуарами, в кронах деревьев. Когда в листве акации вдруг вспыхивали зеленые огни, казалось, будто светится само дерево, и светится от души. Толпы гуляющих бродили по городу, тут и там возникали представления, продавцы орешков и прохладительных вод сновали среди гуляющих. В воздухе зажигались и гасли гейзеры фейерверков, громыхал артиллерийский салют. По небу ходили длинные руки прожекторных лучей, и это напоминало небо над Москвой в начале пятидесятых: детская моя память удержала именно такие праздничные лучи, теперь уже отошедшие в прошлое. Тогда еще и десятилетия не минуло со дня окончания войны, и по вечерам больших праздников прожекторы скользили по чистому небу, торжествуя этой чистотой. Но, как ни странно, это напоминало о недавних тревогах, о войне.

На улицах Кабула тревога ощутима. Сам город внешне спокоен и невозмутим, но на границах страны нередкие вооруженные столкновения, в провинциях появляются басмаческие банды, возглавляемые «ахванистами» 1, поэтому комендантский час, действующий с 1(1 «Ахван-оль-мослемин» — «братья мусульмане» (афганцы называют их «ахван-оль-шайатин» — «братья дьявола») — реакционная мусульманская группировка, действующая в стране еще с середины 60-х годов и в настоящее время пытающаяся создать в ДРА беспорядки, устраивающая террористические акты против представителей народной власти и резню мирных жителей. Теснейшим образом смыкается с эмигрантскими элементами, которые обосновались в диверсионных лагерях на территории Пакистана и при поддержке пакистанской реакции, пекинского руководства, а также ЦРУ предпринимают провокационные вылазки на границе с Афганистаном. (Примеч. авт.)) вечера до рассвета, воспринимается как необходимость.

Не раз, едучи в темноте на машине или в автобусе, я и мои спутники слышали резкий окрик «Дрейш!» — «Стой!», в глаза ослепительно ударял свет карманного фонарика, а когда зрение привыкало к лучу, было видно, как в ветровое стекло повелительно и грозно целил черный, с металлической окантовкой, подрагивающий глазок автоматного ствола. Обычное дело — проверка документов, контроль. Но в праздники столь суровые правила были поослаблены, и гуляние на улицах города продолжалось за полночь. Особенно на Чамане.

Под общим чадаром

Удивительное место в афганской столице — Чаман. Буквальный перевод — «Лужайка», но смысла это не передает: здесь — традиционное место военных парадов и народных гуляний. Эстрады, веранды, огороженные площадки с рядами скамеек и стульев, искусственный пруд, навесы, шатры, столики на открытом воздухе... В праздники здесь идут пред ставления, собираются кабульцы, ходят от площадки к площадке, выражают одобрение или недовольство репликами, свистят, жестикулируют, шумно беседуют.

Здесь, на Чамане, на одном из зрелищ я познакомился с Аллададом Бахгияри.

Как-то резко изменилась погода. Днем было жарко и душно, ничто не предвещало перемену к прохладе, даже дымчатые дальние горы плавились в дрожащем мареве. Я знакомился с кабульскими базарами и, чувствуя, как на мне оседает липкая серая пыль, мечтал о душе и мощном вентиляторе. Но к вечеру собрались тучи, в минуты похолодало, на город опрокинулась знобящая морось.

Сидя в легкой рубашке на скамейке на Чамане, я слушал концерт и старался удержать дрожь воспоминаниями о теплом верблюжьем одеяле в гостиничном номере. Девушки на сцене — в красно-зеленых узорчатых платьях с золотым шитьем, в черно-серебристых шалевых накидках — пели зажигательно, пританцовывая после каждого куплета. Рядом на скамейке молодой афганец, укутанный в коричнево-серое покрывало, из-под которого виднелась хлопчатобумажная рубашка, уютно наслаждался музыкой и пением. На густых антрацитовых волосах его сидела тюбетейка. Он то и дело искоса поглядывал на меня и вдруг стянул с плеч покрывало — «чадар», деталь общенациональной афганской одежды, и набросил на меня. Как я ни сопротивлялся, вскоре мы уже сидели под одной накидкой, оказавшейся длинной и плотной, как армейская плащ-палатка, и знакомились.

Моему спасителю Бахтияри двадцать пять лет. Родился в северном городе Андхой. Отец крестьянин. Мать... — о матери не всегда полагается спрашивать, афганские женщины, как правило, «нерабочее» население: ведут хозяйство, следят за домом. Алладад учился в лицее, закончил его, в этом году — выпускник медицинского факультета Кабульского университета. Его занятие...

— Активный член НОМА (1 НОМА — Народная организация молодежи Афганистана.). Так и запишите! — говорит он и следит, чтобы я занес его слова в блокнот. — Это важно! Я собираюсь лечить людей, но и общественную деятельность не намерен прекращать!

Странный получался у нас диалог. Вроде бы и спрашивал я без нажима, и отвечал Алладад спокойно, и лицо его оставалось улыбчивым и добрым, а все равно создавалось впечатление, будто после каждой фразы Бахтияри ставит восклицательный знак. Речь была рубленой и делилась на короткие предложения. То ли давать интервью было Аллададу непривычно, то ли наоборот — сказывалось ораторское умение, взращенное митингами и собраниями, — я не сумел разобрать.

— Медик, по-моему, одна из главных сейчас профессий, — продолжал Бахтияри. — Представьте, миллионы людей у нас болеют. Туберкулез, трахома, всякие желудочные заболевания, малярия. Значит, нужны специалисты. А знаете, сколько врачей было в Афганистане до революции? Не угадаете — меньше тысячи человек! Это на страну, где более 15 миллионов населения! Вот и открываются у нас теперь новые стационары. Государственные аптеки, где удешевленные лекарства. Медицинские техникумы. Есть и бесплатная врачебная помощь. Кстати, выпускники наши нередко отказываются от частной практики. Как можно брать мзду, когда лечить надо в основном бедняков! Вот, к примеру, о стационарах. Совсем недавно, дня два назад, в Кабуле открылась новая больница инфекционных заболеваний, называется «Да Ибн-Сина Нарогью Ругтун» — «Лечебница имени Ибн-Сины». Было торжественное открытие. А мест в «Ибн-Сине» всего сто. По выражению вашего лица вижу, что скажете: маловато — вы привыкли к другим масштабам. А мы считаем это достижением: больница ведь одна из многих!..

Концертная площадка, где мы сейчас сидим, обнесена невысокой каменной стенкой. За оградой слева я замечаю какое-то движение. Над стенкой появляется голова женщины. Затем рядом с ней показывается еще одна. Обе головы застывают, словно сказочные изваяния. И лишь приглядевшись, сквозь частую сетку паранджи можно различить сверкание любопытных глаз, контуры возбужденных лиц Сегодня на Чамане интересно: много музыки, много чужеземцев, как не остановиться, не поглазеть?