Мертвые воспоминания - Ирина Родионова Страница 8

Ничего хорошего. Тощая схватила Галку за руку, больно схватила, царапнула ногтями, и Галка дернулась, скорее от удивления, чем от испуга. Пляшущие по стенам разноцветные огни сошлись на светлом Галкином предплечье сине-красными пятнами, словно синяки.

— Отпустите.

— Я тебя воспитаю, мерзавку. Не учили со старшими разговаривать?

Галка поняла, что соскучилась по своим привычным алкашам: никаких сюрпризов или грубостей, пьяные джентльмены извинялись за душок, разбросанные по столу вилки и рыбью чешую, обещали, что все у такой красавицы сложится хорошо. Голоса пробивались смазано, одна из теток попробовала вмешаться, вскрикнуть, но слова ее утонули в шумном зале, как скрывшийся под водой камень.

— Успокойтесь и давайте…

Тощая выкрутила руку, и Галка не выдержала — рванулась и легонько толкнула тетку в грудь, та послушно рухнула обратно на стул. Заморгала удивленно, задрожали щеки-складки. Галка склонилась над ней и рявкнула:

— Полицию вызываем, да? Хотим, чтобы по месту работы сообщили?

— Галь, все нормально? — это Юлька, безоружная и скрюченная страхом Юлька бросилась на подмогу. Галке стоило большого труда, чтобы не улыбнуться — она смотрела на теток хищно, оскалившись. Да, женщины иногда били покрепче мужиков, но эти-то явно не матерые, скорее, тоскующие по приключениям, и не с такими справлялись.

В кармане завибрировал телефон.

И Галка поняла, что представление закончено. Она распрямилась, поправила передник.

— Заказ будете делать? Или мне попросить Игоря вас вывести?

— Не надо, пожалуйста, — жалобно улыбнулась самая трезвая. — Компот нам, пожалуйста, можно? Вишневый. В графинчике.

— Сейчас принесу.

Музыка разрывает голову.

Галка уходит, не дослушав, почти бежит. На ходу быстро благодарит трусливую Юльку, которую непременно бы обняла, но сейчас все мысли у нее лишь о телефоне. Он трется о ногу, зовет, почти вопит беззвучно, и Галка чувствует холодную капельку пота, что бежит по спине, цепляясь за выступы позвоночника.

Это мама. Точно мама. Время к двум часам, и звонок. Она должна спать, наколотая наркотическим обезболивающим, она же, она…

Галка забивается под стойку, присаживается на корточки. Отвечает:

— Да? — сквозь завывания о несчастной любви не слышно ничего, кроме собственного тонкого, изломанного голоса. Это слабость, этого нельзя показывать, и Галка щурится. Прижимает ладонь к свободному уху.

— Ничего не случилось, ты только не переживай.

— И какого черта ты тогда пугаешь?!

— Ты же в ночную сегодня, да? Я и думаю, дай позвоню, все равно не спится… Я смску написала, ты не видела?

Вооружившись сигаретами, Галка набрасывает куртку и скрывается на улице. Снова идет дождь, и под козырьком не протолкнуться, не вздохнуть от горечи и дыма, но Галка вжимается в витрину и вслушивается в чересчур бодрый мамин голос. Льется с крыши вода, брызжет на джинсы. Галка чувствует, как оглушительно, до боли в ребрах стучит сердце.

— Как самочувствие? — спрашивает она, прикурив от чьей-то зажигалки.

— Хорошо.

— А честно?

— Честно хорошо.

Юлька, наверное, уже принесла вишневый компот ученым дамам. А где сейчас, интересно, Анна Ильинична? В морге, в холодильнике, на металлической каталке?.. И кто будет ее, одинокую, хоронить?

Галка рвано выдыхает дым подальше от динамика, чтобы мама не услышала. Глупо прятать от мамы курение, когда живешь одна, работаешь ночами в рыгаловке, а от всех вещей пахнет так, что глаза режет, но мама не задавала вопросов. Она никогда не лезла с ногами в душу, и Галке нравятся эти правила игры. Это ведь тоже забота, что с одной, что с другой стороны.

— Поговорим? — негромко спрашивает мама, и исчезает все вокруг. И Анна Ильинична, и кафе, и чьи-то вопросы, и люди, и сам ноябрь…

Перед общежитием, забив на пары в колледже, Галка все же решилась съездить к матери домой. Она давно не навещала ее, да и ночные звонки маме были не свойственны. Даже если бы она свалилась в туалете и не смогла подняться, то не позвонила бы, чтобы не беспокоить дочь по пустякам. Значит, надо ехать. К трем-четырем утра Галке казалось, что она проваливается в дрему даже стоя, а вот к семи наконец-то пришла нервная, нездоровая бодрость, и показалось даже, что сна нет ни в одном глазу.

К рассвету небо очистилось, подмерзли новорожденные лужи, и Галка шла по ломкому хрусту, слабо улыбаясь мыслям. Из-за панельных пятиэтажек поднималось негреющее красное солнце, забитые маршрутные газели только успевали подбирать сонных пассажиров и развозить их по городским окраинам. У дома, где Галка выросла, все было по-старому: лимонно-желтая газовая труба, нестриженный тополь, вопли и ругань на первом этаже. Постаревшие соседи давно жили без детей, но ругались все также задорно, как в молодости. Даже это согревало как-то по-домашнему, по-родственному.

В подъезде кто-то готовил душистый узбекский плов, вилась под ногами белая домашняя кошка. Галка почесала ее за ушами.

Мамина квартира стояла открытой — здесь никогда больше не закрывались замки, но Галка все равно автоматически порылась в сумке и нашарила холодные ключи. В прихожей не осталось других запахов, кроме лекарств и едкого хозяйственного мыла, и это напомнило стерильную квартиру Анны Ильиничны.

— Галочка пришла, Гала! — защебетала мама издали, как только Галка толкнула дверь. Скрипнула пружинами кровать, заныла на одной ноте, но мама так и не смогла подняться, а когда Галка заглянула в комнату, то вовсе сделала вид, что просто усаживается поудобнее.

В ее распухшем, раздутом лице все труднее было разглядеть маму. Казалось, она совсем не спала: синева под глазами налилась чернотой, словно настоявшийся индийский чай, в глазах лопнули сосуды, и белки казались розоватыми, мутными. Еще и руки дрожали так, что пальцы бегали по одеялу, словно в поисках сил.

Высунулась с кухни соседка, заулыбалась золотистыми зубами.

— Ну чего? Не подохла еще? — спросила у мамы Галка.

— Не дождешься!

— Галочка… — соседкино лицо снова вытянулось, хотя пора было бы и привыкнуть к их общению. Галка с мамой захохотали.

— Ну, иди сюда, хоть обниму…

— Опять твои телячьи нежности.

Галка обхватила маму руками, почувствовав твердость костей под тонкой кожей, густой тяжелый аромат болезни. Даже дыхание у мамы стало прохладным, словно бы Галка приоткрыла дверцу холодильника. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели.

Ей становилось хуже — Галке не надо было даже спрашивать, чтобы это понять. В окружении мягких перьевых подушек, утопающая в тепле и пестрых наволочках, мама улыбалась, но даже сидела с трудом, выставив вперед правое плечо. Она специально натянула бесформенную вязаную кофту, чтобы прикрыть худобу, но это не помогло.

Ей ничего уже не помогало.

Лысину по обыкновению закрыл платок, на этот раз Галкин