Татьяна Харитонова - Мамкино наследство

Татьяна Харитонова

МАМКИНО НАСЛЕДСТВО

повесть

Одиночная

камера его  собственной

шкуры ежедневно промывалась

вином. Ему грозило досрочное освобождение

и еще большая мука. Пьянство  - смертный грех, ведущий человека в никуда,..

если только человек не опомнится,

не остановится, не замрет, не задумается,

не поймет, наконец, что он теряет

прекраснейший Дар

под названием

ЖИЗНЬ

Петр Палыч жил  в  доме номер пятнадцать по улице Коммунистической. Жил давно, лет тридцать. «Столько не живут», - шутили  они с соседкой, тетей Маней. Та заселилась почти одновременно с Петром Палычем и как-то незаметно превратилась  в старушку,  вырастив при этом детей и подращивая внуков.

Почти вся взрослая жизнь Петра Палыча  прошла в этой крошечной квартирке - паровозике, между теснящихся друг к другу «хрущовок» - серых,   отвергнутых временем и пространством. Как коробки с прорезями  для окон и дверей,  они доверху  были наполнены людскими судьбами. Протекающие крыши, скрипящие двери, панельные стены  прятали такие комедии и трагедии,  что его величество Шекспир,  если бы жил в бренном двадцатом веке, описал бы пяток королей Лиров, благо… нет, не благо, одиноких  стариков  жило здесь не мало.

Петра Палыча стариком не назовешь. Пятьдесят три для мужчины совсем не возраст. Правда, он сейчас не работал. С завода, на котором  тридцать лет протрубил слесарем, сократили. А потом нигде и не задерживался долго. Запил  от безнадежности. Оказалось, без завода жить не может. Не может не просыпаться в шесть, не идти к своей проходной, перебрасываясь шутками с ребятами, не может не гнать план к концу месяца. Казался он себе маленьким винтиком в механизме. Остановился механизм - винтик за ненадобностью открутился, отвалился, закатился. Ищи-свищи!  Что делать винтику?  Новых механизмов вокруг не видно. Так, мелочёвка. Снился ему шум станка, запах масла. Так иногда тоскливо становилось, что  он тихо, чтобы  жена Зина не заметила, нюхал свою спецовку, что валялась в пакете на балконе. Как наркоман.

 Работу нашел на соседней улице в частной автомастерской, автослесарем. Казалось, какая разница? Те же железки.  Ан  нет. Завод, его смена были ему родными, а здесь?  То густо, то пусто! Уважения  -  никакого. Клиент платит деньги, а ты – так, подсобный рабочий. Прикатит на иномарке какой-нибудь юнец нарастопырку, сам в жизни еще ничего, кроме папиных денег, не нюхал, а туда же! Обслуживай его, нового хозяина жизни. Палыч молчал, конечно, открыто своего презрения  не высказывал. Только, разве  спрячешь? Однажды, когда вот такой зеленый клиент сказал ему:

-Эй, ты! Работяга! Смотри, завтра в пять буду, чтобы готова была!

 И тут  прорвало Палыча.  В это слово «работяга» так называемый клиент вложил столько презрения к нему, к Палычу, к его мозолистым рукам,  его опыту,  к его  рабочей чести, впитанной на заводе с юности.  Чего он только не наговорил сгоряча!  И за «ты», и за «работягу», и  за  все остальное. Все собрал, что накопилось за последний год без завода. И парень то, просто под горячую руку попал. Машину он забрал, уехал в соседнюю мастерскую -  их вокруг  расплодилось, а о Палыче пошла дурная слава. Придумали, что он парня избил, да движок запорол. Конкуренция, так ее…

Хозяин дал ему испытательный срок,  месяц присматривался, все пытался подловить  на какой-нибудь мелочевке. С этим было сложно. Петр Палыч – профессионал, любой движок  слышал, как кардиолог сердце. В итоге, хозяин  поймал его   за распитием на рабочем месте. Выпили всего ничего, поллитру на двоих с напарником. Выгнал.

Город маленький, все повязано. Куда пойдешь? Сунулся в охрану. И там долго не продержался.  Как уж вынесли со стройки этот кабель, он до сих пор понять не может.  Подвизался на рынок грузить товар, да был замечен в мелком воровстве, и от службы ему отказали. Всего то и взял пару апельсинов в карманы. На закуску.   А потом перебивался, чем попало: собирал металл, картон, бутылки. Так и бродил по своей Коммунистической, сокрушаясь о так и не построенном светлом будущем.

 Если вы увидите мужичка в серой куртке, в шапчонке, натянутой на круглую голову, с пакетом в руке, знайте – это Петр Палыч. Он вам обязательно улыбнется, и  пробурчит что-то,  например «погода хорошая» или «похолодало».

  Жена его, Зина -  женщина красивая, яркая,  всю жизнь проработала в парикмахерской.  Тяжело, конечно, всю смену на ногах, химические завивки крутить  - это вам не шуточки. Проворонишь – снимешь бигуди вместе с волосами. Парикмахерская так, средняя, не  какой-нибудь модный салон. В основном свои, жители ближних улиц. Кому подстричься, кому химию сделать, кому окраситься. Зина все умела. Клиенты у нее были постоянные.  Сама Зина меняла цвет волос раз в полгода, а то и чаще. Петр Палыч даже пугался вначале. Уйдет Зина на работу блондинкой, а вернется рыжей, как огонь. Шутил поначалу:

-Ой! Хтой-то? Чтой-то я эту «женшыну» не припоминаю! Рыль-еф лица какой-то не тот!

А Зина в ответ:

-Новую краску принесли, надо же апробировать на ком – то?

 Зина любила заковыристые словечки, и если уж узнавала – использовала активно. Апробировала и краску, и новый рецепт маринования огурцов и новый способ воздействия на Петра Палыча, то бишь,  на его дурные привычки. Вот такая колоритная женщина жила рядом. Дела ей особенно до мужа не было. Работал, деньги  приносил – и ладно. Без работы остался? Вот тут  и началось! Сначала скандалила, потряхивая разноцветными кудрями. Ругалась мастерски. И где только научилась?  Петр Палыч с детства терпеть не мог мат. Дома мата не было никогда. А тут -  жена. Коробило его поначалу очень. После свадьбы как-то завернула такой трехэтажный! Он от неожиданности так и присел.

-Ой, Зина, ты что?

-А что? – удивилась. – Нежный какой! Мужик называется!

 Детей   у них не было. Поначалу очень переживали, даже хотели из детдома взять. Да Зина испугалась, что не справится. Наговорили ей в парикмахерской всяких страшилок про детей с плохой наследственностью, и эту мысль она оставила. Мнение Петра Палыча особенно никто и не слушал. А ему так хотелось с сыном на зорьке на рыбалку. Мечталось, как научит его подсекать, как научит хитростям всякой наживки.

 На улице было много Колек да  Сашек, у которых  не было отцов. Хотя и не война, вроде. Петр Палыч пробовал как то соседского мальчугана взять с собой на рыбалку, да тут его Зинка:

-Ага! К Валентине клинья бьешь? Женщина незамужняя. Вот так решил! Через мальца дорогу проложить! Давай! Не держу!

Так он и оставил это. Да и одному ему было легче. Привык к одиночеству за последние годы. Может,  и пить стал, чтобы с  собой не было так муторно. Как он оказался в одиночной камере собственной шкуры – так и не понял. Он ведь никогда не был один. Родился на свет вторым через пять минут после брата Пашки. Так и шли с ним по жизни, пока  та же жизнь их не развела. Вернее, не жизнь, а жены их драгоценные…

***

 Улица Коммунистическая тянулась от старого парка к окраине. Сейчас, когда город вырос, это вовсе и не окраина. Но улица от этого факта ничуть не изменилась, наоборот, состарилась, как человек, обветшала. Яркие вывески магазинчиков на первых этажах обескураживали, как яркий макияж на лице у старушки.

Проходить  по  улице грустно. «Дом престарелых»  из домов. Дома из «дома престарелых». Их  подлечивают постоянно в духе отечественной медицины, подбеливают, подкрашивают. Это лечение соответствует горчичникам для больного туберкулезом. А они стоят, покашливают дряблыми форточками, приукрашиваются космеями и бархатцами, высаженными бабульками у подъездов.  Рядом постоянно взрывают асфальт, чинят и меняют ржавые трубы, постоянно лопающиеся от старости. Эти трубные инфаркты и инсульты – диагноз на всю оставшуюся жизнь.

В подъезде чистенько. Дверь закрывается на кодовый замок  – веяние нового беспокойного времени. Чистенько, если не растут дети, то есть внуки.  Если растут – караул. Стены расписаны, разрисованы в духе испорченности или  музыкальных предпочтений. Добрые и милые надписи из прошлого «Оля + Коля» бесследно исчезли, уступив место конкретным физиологическим инструкциям, которые укорачивают фазу ухаживания до минимума. Тут же Оля и Коля, изучают надписи на стенах  практически.

 «Ноу хау»  этих домов – собаки. Лет двадцать назад подъезды были населены кошками, которые плодились в подвалах, формируя в душах юных обитателей милосердие и любовь к братьям нашим меньшим. Целые поколения котят  взращивались в коробках из под торта «Ленинградский», и благополучно расселялись в округе.

Пришло  время собак. Причем не милых болонок, звонко лающих в унисон дребезжанию звонка. Из дверей подъездов выскакивают овчарки, ротвейлеры, доберманы, волокут на поводках седеньких бабушек, которым оказано невиданное доверие – выгуливать их два раза в день. Далеко им не уйти -  годы у бабушки не те. Как результат – добротно унавоженные этими монстрами газоны вокруг подъезда. Хотя пятачки земли, усыпанные окурками, фантиками от жвачек, полиэтиленовыми пакетами, пустыми бутылками словом «газон»  назвать оскорбительно для туманного Альбиона.