Юрий Агеев - Монолог современника

Юрий АГЕЕВ

МОНОЛОГ СОВРЕМЕННИКА

Стихотворения

Баллады

Поэмы

Переводы

2016

1976 — 1979 гг

У МОЛА

Сегодня, завтра, каждый день

гудят шторма у мола,

а где-то волнам биться лень, —

штиль, тишь и море голо.

Я ухожу туда — на край,

на грань земли и моря,

чтобы вдохнуть солёный рай,

крик чаек, шум прибоя.

Пожалуй, только здесь мне жизнь,

приют от неурядиц, —

здесь только я и моря синь,

и мол — угрюмый старец.

И здесь я верю: хватит сил

очистится от фальши

навек, иначе б я не жил

сегодня, завтра, дальше.

1982

СНОВА КНИГИ, СНОВА БРИГАНТИНЫ...

Снова книги, снова бригантины,

шорох слов сквозь шорохи страниц,

заросли томов и паутины

мыслей, откровений - редких птиц.

Снова книги - яблоки Ньютона,

страны, где ты гость и только гость,

хижины, в которых ты как дома,

и друзей проверенная горсть.

Ухожу в страницы, в строчки, в будни

вымыслов и фактов, в глубину

лет, веков далёких, близких, трудных,

чтобы в них найти свою страну.

1982

РУССКАЯ ГОРЯНКА

У родника, нагнувшись над водою,

ловя струю в серебряный кувшин,

стояла дева, строгой красотою

Пленяя взгляды старцев и мужчин.

Белее всех снегов с вершин Кавказа,

зарёю алой тронутое чуть,

лицо её, чуть скрытое от глаза

Платком, светилось, обнажая суть.

Из-под ресниц, синей аквамарина,

пылал огонь, в груди стесняя вдох.

горянку на Руси назвали Ниной, —

там, где Всевышний не Аллах, а Бог.

1976

КАВКАЗ

Собрание скал, где паденье лавины — как выстрел,

а горные кручи, увы, не добры и не злы.

Кавказ, где за каждой вершиною по альпинисту

и, видимо, в Красную Книгу давно улетели орлы.

Но всё ещё горы стоят и вдыхают туманы,

и воздух морозен, и так же прозрачен и свеж,

и люди скупы на слова, но в делах постоянны,

и к Богу поближе, а, значит, есть шанс для надежд.

1977

ТРОПЫ

Случается в жизни решиться на шаг,

отбросив, как хлам, что придумали люди.

Пусть глянец на всём, чую: что-то не так,

и лишь самому докопаться до сути.

А мне говорят: «Светел мир и велик,

где правят расчёты и точные числа.

Живи, как другие, не лезь напрямик.

Что толку в метаньях и поисках смысла?

Хлебнув передряг, ты вернулся назад,

а было б спокойней остаться у дома.

К чему рисковать и блуждать наугад,

и так ли уж плохи одни аксиомы?»

Но всем вопреки путь я выбрал иной,

минуя дороги, прямые, как стропы.

С тех пор простираются передо мной

глухие, кривые, окольные тропы...

1977

НАД ГОРАМИ

Я видел горы свысока,

идя путём вершин.

Мне в мозг впечаталась строка:

«Прекрасен сход лавин...».

Окликни тишь, что спит века,

и всё сойдет с основ...

Но стыли синие снега

на спинах ледников.

Казались пропасти игрой

горячечной мечты,

смыкались там гора с горой

в бескрайние хребты.

Лепились сёла, точно мох,

убоги и тесны,

и реки брали мир врасплох,

срываясь с крутизны.

Наш самолёт бросало в дрожь

над безднами лететь.

И я подумал: вот где ложь

не сможет уцелеть!

1977

КЛЮЧ

В расселине, искромсанной ветрами,

где только мох, а дальше - пики круч,

как раной, укрываемой горами,

вне времени струится чистый ключ.

Он недоступен людям и не тронут

ничьим дыханьем. Свят и одинок.

Лишь камни иногда обвалом стонут,

храня от нас неведомый исток.

1977

ЭДЕЛЬВЕЙС

Где туманы дремлют и поныне,

порожденьем недоступных мест

рос цветок прекрасный на вершине,

нежно называясь: эдельвейс.

С высотой небес устав бороться,

пролетал орёл к исходу дня

там, где эдельвейс тянулся к солнцу,

головы бесстрашно не клоня.

Так и жил бы он, ничьей рукою

не встревожен, так же свеж и чист,

но однажды в этот край покоя

вторгся, страх презревший, альпинист.

Лез по скалам он, как по ступеням,

и вершин без счёта покорил,

чужд был сожаленьям и сомненьям,

и цветистых слов не говорил.

Тот, кому победы мало значат,

сделал на вершину первый шаг

и сорвал цветок, как приз удачи,

а потом впихнул его в рюкзак.

И — назад, свою развеяв скуку,

покоряя дальше белый свет.

но тому, кто поднимает руку

на красу Земли, спасенья нет.

Зашатался камень под рукою,

задрожал и канул свод небес.

Покоритель спит в краю покоя,

рядом с ним увядший эдельвейс.

Что ж, на свете всякое бывает, —

погибают люди там и тут...

Горы боль свою не забывают,

эдельвейсы снова прорастут.

1977

ПРИВАЛ У ВЕРШИНЫ

Наша палатка — спрятаться где бы! —

снежного склона синий цветок.

Вниз — редколесье, вверх — только небо,

запад в закате, в тучах восток.

Ночь на пороге. Греем консервы.

Булькает чайник талой воды.

Что-то такое трогает нервы, —

то-ли надежды, то-ли беды.

Чахлый костёрик — наше богатство.

В рации трески и болтовня.

Так посвящают в горное братство,

волю и веру только ценя.

Утром проснёмся: в инее белом

наша палатка — синий лоскут.

Выйти к вершине — это полдела,

надо вернуться к тем, кто нас ждут.

1978

УРАНОВЫЕ ЛЮДИ

Кому-то выпало — к стене,

кому — сидеть без срока,

и сходят тени в мир теней

без стона и упрёка.

Пусть говорят: "Дорогу в ад

придумали не судьи!",

но где-то в недрах путь торят

урановые люди.

Белеет кровь их день за днём,

а на леченье — вето,

зато спокойно мы уснём,

храня уран в ракетах.

Им жить — пять лет без дураков,

да и пяти не будет,

но тянут срок, как пять веков,

урановые люди.

За круглым карточным столом

сидят злодеи мира, —

им войны стали ремеслом,

а кровь — вином для пира.

Неведомы им страх и стыд,

раскаянье не будит,

когда вгрызаются в гранит

урановые люди.

Но не дай, Бог, задеть рукой

опасной красной кнопки!

Тогда не станет никакой

надежды у потомков.

И ангелами на часах,

где негодяев судят,

их встретят строго в небесах

урановые люди.

1977

ЗА ЧТО ГЕРАСИМ УТОПИЛ МУМУ

Герасим не мыслил себя без Муму,

он мог за неё хоть в партком, хоть в тюрьму,

но злая хозяйка сказала ему,

что эта собачка мешает в дому.

От горя Герасим тут сразу запил,

японский ошейник собачке купил,

купил ей колбаски, сметаны налил.

Вдруг — хвать за кувалду! И тут же убил.

Тут бедный писатель слезу уронил:

невинную душу, шутя, загубил!

Нет, видно Герасим Муму не ценил, —

он подло её, как собаку, убил!

Берётся Тургенев за новый сюжет,

в котором таких происшествиев нет.

Вот снова Герасим плетется в буфет,

Мумуню продав за пятнадцать монет.

И злой живодёр не зарезал Муму, —

такая собака нужна самому.

Тоскует Герасим, обидно ему,

что тихое счастье досталось — кому!

Гуляет Герасим в тоске, одинок,

Мумуню зовет на собачий свисток.

Из трудного детства тебя, мол, щенок,

поднял, вывел в люди и сильно помог.

И грустно Муму в темноте, взаперти,

собачее сердце забилось в груди,

Ей что-то сказало: мол,стоит идти,

что лучшее ждёт нас всегда впереди.

Побег удалсЯ! Из оков во всю прыть

примчалась собачка к Герасиму жить.

Тут снова хозяйка пустилась дурить:

«А где наша жучка? Хочу утопить!»

Герасим с трудом поборол в себе стон,

Муму снял на видеомагнитофон,

надел ей кирпич, как большой медальон,

и ночью закинул в совхозный затон.

С тех пор не слыхали родные края