Неизвестно - Ерёменко Вблизи сильных мира сего

Владимир Н. ЕРЁМЕНКО

ВБЛИЗИ СИЛЬНЫХ МИРА

1. Хрущёв, Ерёменко, Аджубей и другие

Итак, я — собственный корреспондент ТАСС и остаюсь в родном городе корреспондентом на Сталинградской ГЭС. Переезд в Иркутск сорвался. Там начал работать местный журналист, некто Гайдай, младший брат кинорежиссёра.

Довольные родители, оценивая ситуацию, говорят: "Если уж повезёт, то на рысях!" Довольны и мы с женой Юлей. Ей не нужно менять работу, мне — покидать родные места.

А через несколько месяцев моё служебное положение укрепляется ещё больше. Второй собкор ТАСС в Сталинграде увольняется, и меня назначают единственным по городу и области, оставляя за мной и освещение строительства Сталинградской ГЭС.

Что сохранилось в памяти за четыре года на этой работе в родном крае? Рождение сына, получение первой в моей жизни квартиры, охота на сайгаков в калмыцких степях, возвращение брата Виктора с семьёй из Воркуты и устройство его, не без моей помощи, на строительство Сталинградской ГЭС...

Наша квартира — в центре города, на площади Обороны, рядом с Домом Павлова, на бывшей площади Девятого Января, теперь площадь В.И. Ленина. (А дальше?) Квартира двухкомнатная, на втором этаже. Рядом родная Волга...

Те дни пестрят бесконечными делегациями в город-герой, и я в кортеже сопровождающих машин на своей, тассовской. Носимся по городу: Волго-Дон, Мамаев Курган, ГЭС, Тракторный... И обязательно в наш жилой район, к развалинам Мельницы, Дому Павлова. Во дворе нашего дома среди мелкой детворы высматриваю у песочницы своего сына Володю. Он только научился ходить и бежит ко мне, падая, а я, гордый, подхватываю его и на виду у всех поднимаю над собой... Ну, разве ж такое можно забыть!

С приходом Хрущёва жизнь в стране так завертелась, что нам, журналистам, необходимо было переходить на космические скорости.

Особенно тассовцам. Все международные делегации, какие посещали страну, обязательно едут в Сталинград. Президенты, главы государств, премьеры, короли, императоры, шахи, принцы, парламентарии, политики, деятели культуры и прочие...

Все считали своим долгом побывать в героическом городе. Ведь совсем рядом ещё Вторая Мировая война, и память, что здесь произошёл её перелом, влекла людей со всех концов света. К тому же в Сталинграде два гигантских сооружения — Волго-Дон и ГЭС.

Вот имена и названия делегаций, которые в те годы посещали наш город: Кастро, Тито, Сукарно, Неру, Шах Иншах, принц Нородом Сианук, император Эфиопии Хайле Силассие; все генсеки из стран народной демократии, парламентские делегации государств мира и так далее.

Ярче других запомнились посещения Сталинграда: Тито, Шах Иншаха, Неру и, как ни странно, делегации национального собрания Албании, кажется, с Махмедом Шеху...

Албанцы — самая весёлая и сердечная делегация. Многие говорили по-русски. Учились у нас. Большинство горцы, партизаны, рубахи-парни. Обычно "сближения" происходили во время прогулок на пароходе по Волге. Маршрут долгий: из центра до Волго-Дона, а затем вдоль всего города до Сталинградской ГЭС. Это с остановками часа три-четыре. Стол накрыт, напитки всякие. И тут идёт закрут... До объятий, поцелуев и клятв в дружбе нерушимой.

Хочу вспомнить хотя бы приезд Тито. Это было замирение с Югославией. Оно происходило, видимо, после XX съезда партии.

Помню лето, но ещё не было нашей сталинградской жары.

Утром на вокзал, оцеплённый милицией и КГБ, прибыл спецпоезд. Делегацию Югославии привёз сам Хрущёв.

Тогда я увидел его впервые. Вышли вместе с Тито. Никита, видно, с крепкого похмелья, но бодрый, даже взвинченно бодрый, наверно, завтракал с доброй "рюмкой чая".

Тито молчалив. На приветствия сталинградцев улыбается как-то натужно и скованно. Рядом высокая с увядающей красотой черноволосая супруга Бианка. Лицо живое, подвижное, оттеняет застывшую маску мужа.

Тут же, на привокзальной площади, начинается митинг. Милиция еле сдерживает народ.

Никита Сергеевич начал речь по бумажке. Идёт всё гладко. Я с прибывшим из Москвы тассовцем Мишей Герасимовым строчу в блокнот. Это так, для контроля, когда будем делать речь по радиозаписи. Речи глав только за нами, тассовцами. Все собкоры центральных газет руки в боки сачкуют, слушают, обмениваются репликами, а мы, "негры", пашем...

Но вот Никита сворачивает листки и начинает свой знаменитый экспромт.

За три года газетной службы и столько же работы в ТАСС я "навострился" записывать "личной стенографией" любые диалоги и речи без пробелов.

Стою перед Хрущёвым в группе коллег и строчу. Никита Сергеевич всё больше распаляется. Еле успеваю. Чувствую, речь сумбурная. Хвалит Тито, ругает Сталина, обрывает фразы, не договаривает, аж слюна летит...

Бросил тему вечной дружбы с Югославией и понёс западных журналистов, кои сопровождают его и Тито и "пишут гадости о визите". Раскраснелся, кричит:

— К чёртовой матери этих писак!

И тут же даёт команду:

— Отцепить вагон со всей журналистской братией от поезда. Пусть добираются, как хотят!

Гнев Генсека и Председателя Совмина тут же реализуется. Всех журналистов стражи порядка стали оттирать от первых лиц. Даже нас, тассовцев, без которых стопорилась вся официальная информация. Мы кинулись в пресс-группу при Генсеке. В неё входили: Сатюков ("Правда"), Аджубей ("Известия"), Харламов ("Радио и ТВ") и, кажется, Поляков ("Сельская газета"). Доступнее других — Аджубей. Он же мог решать больше других, хотя руководитель пресс-группы, скучный и нудный, как божье наказание — Сатюков.

К тому же мы застряли с передачей в Москву речи Хрущёва. Передали то, что он говорил по бумаге, а экспромт Никиты "ни в какие ворота"... Аджубей приказал: "Делайте рыбу и приходите в вагон пресс-группы". А сам укатил с Хрущёвым и Тито на Мамаев курган. Я кинулся за ними, а Миша Герасимов остался "добивать речь".

На Мамаевом ещё большее столпотворение, чем на привокзальной площади. Все кордоны смяты. Я рвусь со своим красным тассовским удостоверением через толпу. Благо местные комитетчики меня знают, шепчут что-то московским, и те дают дорогу.

Пробиваясь, вижу "затёртую" в толпе супругу Тито. Бианка растерянно озирается, молит о помощи. Кричу комитетчикам, указываю глазами: "Выручайте!" И сам рвусь к ней. "Ведь затопчут! И международный скандал..."

Наконец, вняли моим крикам. Комитетчики устроили коридор в толпе. Через него мы с Бианкой настигли первых лиц уже на вершине кургана.

Ловлю реплики Хрущёва, Тито и прячу их в блокнот. Это для репортажа!

После Мамаева кургана, кажется, едем на Тракторный завод, где Хрущёв дарит Тито МТС — машино-тракторную станцию (70 — 80 тракторов и сельхозинвентарь). Акт "дарения" на митинге. Тито растроган, горячо благодарит и тоже говорит уже о "вечной дружбе".

Отсюда делегация — на обед, а я с готовым репортажем (пишу в машине) — в редакцию, где Миша Герасимов всё ещё корпит над "речью". Помогаю ему "сбивать" текст, а он разваливается...

Кое-как домучили. Надо визировать речь в прессгруппе. Летим на вокзал, к спецвагону, а там лишь Харламов: "Ищите Аджубея или Сатюкова! Я визировать не могу!"

Их нет. Они с Хрущёвым и Тито. Нас туда не пускают. Объясняем охране, просим, умоляем:

— Все газеты страны ждут наш материал! Доложите Аджубею, Сатюкову... Они знают, что это такое.

— Не велено тревожить, — в ответ. — Идут переговоры...

Матюкаемся и летим вновь в редакцию. Благо это рядом. Передаём "Речь" в ТАСС без визы. Заканчиваю диктовать стенографисткам, и меня переключают на "Дымгора", нашего генерального — Дмитрия Горюнова.

— Почему без визы? Почему так задержали?

Разнос страшный. Миша шепчет: "Меня нет. Я с делегацией". Отбиваюсь сам, обещаю "всё сделать". И тут же мы вновь летим на вокзал, к спецвагону пресс-группы...

О, удача! Вся армада делегации скоро двинет на речной вокзал, где, сверкая новизной, стоит волжский лайнер "Максим Горький" (вчера прибыл из Москвы), а Алексей Аджубей заскочил в "вагон" и ищет нас, тассовцев. Он уже переговорил со своей редакцией. В "Известиях" тоже ждут полного текста "Речи". В таком же положении "Правда" и другие центральные газеты, не говоря уже о всех областных и республиканских.

— Чего тянете! Где речь? — поглядев на меня, как на пустое место, выговаривает Герасимову.

Но крик не злобный, строгость начальственная, "для порядка". Миша, худой, высокий, почти на голову выше здоровяка Аджубея, изображает покорность и понимание.

— Алексей Иванович, всё готово, только подписать. Познакомьтесь, наш собкор по Сталинграду. Сам сталинградец...

Аджубей кивает. На лице полуулыбка спешащего человека. Перебирая листы машинописного текста, какие вручил ему Миша, тоскливо тянет:

— Да тут... Нет, это надо смотреть... Вот что, мужики, — улыбнувшись, переводит взгляд с Миши на меня, — сообщайте в свою контору, что в "Речи" будет ещё четыре-пять восковок. Пусть газеты планируют место. Мы это с парохода дошлём.