Садек Хедаят - Стервятники

СТЕРВЯТНИКИ

Керосиновая лампа на полке в нише задымила, но женщины, сидевшие на подушках, не замечали этого. Одна из них, одетая в черную чадру и сидевшая на почетном месте, была, видимо, гостьей. Она чуть покачивала головой и то и дело вытирала нос большим платком. Другая, в домашней, защитного цвета чадре, плотно натянутой на лицо, притворно плакала.

Дверь отворилась, вошла женщина с распухшими от слез глазами — это вторая жена принесла кальян, поставила его перед гостьей, а сама села поодаль. Женщина, сидевшая около гостьи, вдруг разрыдалась, начала рвать на себе волосы и бить себя в грудь:

— Дорогая моя Биби-ханум, ведь это был не муж, а жемчужина! — кричала она. — Клянусь, я не ценила его! Он ни разу, ханум, мне «ты» не сказал... О мой бедный муженек! Он не умер, а сгорел, его убили.

Чадра сползла с головы, выкрашенные хной волосы упали на лицо, женщина свалилась на подушку и лишилась чувств.

Не выпуская изо рта трубку кальяна, Биби-ханум обратилась к пришедшей:

— Наргес-ханум, не найдется ли здесь куска штукатурки1 и розовой воды?

Наргес очень спокойно поднялась, достала с верхней полки бутылку розовой воды, подала ее гостье и шепотом сказала:

— Все эти обмороки — одно притворство. Когда умирал Мешеди Раджаб, она успела стянуть у него из кармана часы.

Биби-ханум растерла больной руки, дала понюхать розового настоя, и та пришла в себя. Поднявшись, она проговорила:

— Видишь, какие беды свалились на меня? Сегодня утром Мешеди, сидя на кровати, говорил мне: «Закури папироску и дай ее мне». Я дала ему папироску, он покурил, и ему стало плохо. «Ну, — сказал он, — я умру, но что мне делать с тобой, как отблагодарить тебя?» — «Дай бог, чтобы ты подольше жил, — ответила я ему, — мне ничего не надо». — «Что касается Хасана, то за него я не беспокоюсь — он устроит свою жизнь, а вот за тебя, — сказал мне Мешеди, — у меня сердце болит, жалко мне тебя. Если хочешь, напиши, что я завещаю тебе дом, я подпишу».

— Не расстраивайся, Маниже-ханум, дай бог, чтобы твой сын был здоровым. — Биби-ханум глубоко вздохнула и протянула вдове кальян. Маниже взяла трубку, и при этом движении на ее запястье сверкнули золотые браслеты.

— Нет, проговорила Маниже, — без Мешеди Раджаба я не могу жить на свете. Я бедная, беспомощная женщина, долгов у меня — по горло, да и сын сейчас не в городе. Нет, не могу я оставаться в этом доме. Здесь даже этот коврик — не мой, а принадлежит бедному сиротке. Когда Мешеди был при смерти, он просил меня: «Разыщи ключи, а то чего доброго кто-нибудь ими завладеет».

Наргес, сидевшая у дверей, тихонько всхлипывала.

— Да, ханум,-—заговорила снова Биби-ханум,— хороший человек был Мешеди Раджаб, помилуй его бог на том свете! Неделю назад я зашла к нему в лавку купить для ребенка Рокийе лекарство; да простит его аллах, сколько я ни настаивала, он даже не взял у меня денег. «Как, — говорит, — я могу брать деньги у такого человека...» Чем же он болел, что так быстро растаял?

— Три дня и три ночи я не смыкала глаз. Я, ханум, неотступно сидела у его кровати. Ходила в мечеть Джаме за заклинанием против возбуждающих снов. Приводила к нему лекаря. Тот сказал, что больной переел холодной пищи, и поэтому велел прикладывать к животу Мешеди согревающие средства. Я сделала ему настой из воловика, давала маковку и анис, цвет ворсянки, ветреных ягод, померанцевых листьев и другие травы. Два дня ему было лучше. Сегодня утром, когда я подошла к его кровати, Мешеди протянул руку к моим локонам и сказал: «Маниже, ты много для меня сделала, и если я чем-нибудь тебя обидел, то прости меня, сними с меня грех. Если я при жизни твоей взял другую жену, то сделал это для того, чтобы у тебя была служанка...» — и он еще раз попросил очистить его душу. Тут я набросилась на него. «А ну, поднимайся, вставай, — крикнула я. — Чего распустил нюни, как баба? Иди в лавку, займись делом». Дорогая ханум, вышла я на секунду вздремнуть, а вместо себя к Мешеди послала Наргес, чтобы она побыла около него. Но, милая ханум, клянусь своим единственным сыном, что не вру, — около полудня я проснулась и вижу, что ему стало хуже. Подумай, за один час, на который я отлучилась, он так изменился.

Биби-ханум вытерла нос платком и многозначительно кивнула головой.

В разговор вмешалась Наргес:

— С больной головы да на здоровую! Ври, да знай меру. Пока он, прости его аллах, был жив, ты жаждала его крови, а теперь вдруг он стал тебе таким дорогим? Я-то знаю, как ты над ним издевалась. Биби-ханум, пусть будет проклята моя молодость, если я говорю неправду, только я и ухаживала за Мешеди, а она ела да спала. Ишь, хочет свалить все на меня. Я, видите ли, убила его! А почему не ты? Ведь ты держала в своих руках ключи, всем командовала, а меня выставила за дверь.

— Какая наглость! — возмутилась Маниже. — К тебе же никто не обращался, а ты, как горох в похлебке, суешься во все разговоры. Знаешь что, паршивая девчонка, у тебя еще молоко на губах не обсохло, я с тобой церемониться не буду.

— Помолитесь богу, пошлите проклятье шайтану. Наргес-ханум, уйдите отсюда, — сказала Биби-ханум.

Со слезами на глазах Наргес вышла.

— Если моя жизнь была счастьем, то ослиную жизнь можно назвать раем. Один бог знает мои мучения. Полюбуйтесь, как я живу! Ну разве я могу оставаться в одном доме с этой цыганкой?

— Не обращайте на нее внимания, это подействует лучше, чем сто плетей, — ответила гостья.

Маниже продолжала прерванный разговор:

— Так вот, ханум, я была у бассейна и вижу: Наргес бьет себя по голове и кричит: «Идите сюда, Мешеди умирает!» Ханум, чтоб вам не знать горя, побежала я, вхожу в комнату, гляжу, Мешеди извивается, как змея, тяжело дышит, запрокинул голову, стиснул зубы, побледнел, как кислое молоко, нос его вытянулся, как палка, дыхание сперло. Я побежала за зеркалом и поднесла к его губам. Что со мной было! Я била себя по голове, рвала на себе волосы. Не приведи господи никому такое. Потом я размешала в воде немного святой земли, которую вы привезли из Кербелы, и хотела напоить мужа, но невозможно было разжать зубы, и святая вода текла мимо рта. Я закрыла ему глаза, подвязала челюсть и послала за Шейхом Али. Выдав наличными двадцать туманов, я поручила ему похоронить Мешеди Раджаба. Тело покойного, ханум, не пролежало и двух часов. Сейчас его, должно быть, уже похоронили.

Маниже передала кальян Биби-ханум.

Кивнув головой, гостья вновь завела разговор:

— Каким добрым человеком он был, царство ему небесное. Быстро дух его отлетел, пусть он удостоится милосердия аллаха. А наш-то покойник ведь несколько дней пролежал!.. А сколько лет, ханум, было Мешеди Раджабу?

— Клянусь жизнью, он был еще молодым, довольно крепким. Бывало, вспоминал, что, когда убили шаха, ему было сорок лет, а с тех пор лет двадцать, наверно, прошло. Мужчина в пятьдесят — еще молодец. Он был, что называется, мужчиной в соку. Это Наргес дала ему что-то съесть. Порази меня бог вместо него! Ох, надоела мне эта жизнь...

— Не в обиду вам будь сказано, ханум, ему повезло, что тело его не залежалось дома. Бог очищает и превращает в прах праведных. А вот грешников-то мы оставили в живых! Да простит аллах всех рабов своих!

— Пришел Шейх Али и просит пять туманов на погребение, — сообщила Наргес, войдя в комнату.

— Если горшок с пищей не прикрыт, разве можно ждать от кошки стыда? Стервятники почуяли добычу: пользуйся случаем, сдирай шкуру! И Шейх ищет только повод, чтоб меня обобрать. Деньги-то принадлежат сиротке. Никто из собутыльников Мешеди Раджаба и семи шагов не прошел за носилками покойника, а ведь раньше как мухи около сладкого вертелись! Вчера наведывался Юзбаши, все возмущался: «Разве это уход за больным? Почему ему не сварили рисовой каши с овощами, не пригласили хорошего лекаря?» А сегодня я посылала за этим Юзбаши — просила помочь, мужчин-то у нас нет, одни бабы. Так что бы вы думали? Не пришел! У него, видите ли, тяжба в суде! — И, повернувшись к Наргес, Маниже проговорила: —Что нужно этому Шейху Али? Пусть войдет.

Взяв кальян, Наргес удалилась из комнаты, а вдова опять принялась рыдать:

— Мой бедный муж! На кого он меня покинул! Что мне делать?! Лютая зима на носу, а я одна с ребенком, ни вещей, ни денег, ни угля, ни жизни!

Вошел Шейх Али в большом тюрбане и высокопарно заговорил:

— Мир вам! Да хранит вас аллах, пусть здравствует ваш сын, да не уменьшится ваша тень над нами, царство небесное покойному. Как он был расположен ко мне! Кто меня теперь утешит? Но что поделаешь, ханум, все мы ходим под богом, без воли господа лист с дерева не упадет. Придет и наш черед. Такова уж судьба человека, которую мы, ничтожные, не в силах предотвратить. Если бы вы, ханум, знали, как осторожно несли его на кладбище!

— Царство ему небесное, осторожно несли его на погребальных носилках, — эхом повторила Биби-ханум.

— Ну, а покойника-то похоронили? Кончили свое дело? — спросила Маниже Шейха Али.