Неизв. - i_166602c1f3223913

Ванек Карел. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание

По изданию: Ярослав Гашек. «Похождения бравого солдата Швейка во время

мировой войны». Т.II, ч.4. – Л.: Гослитиздат; 1937. Перевод с немецкого

Г.А. Зуккау, под ред. В. Чернобаева.

В сети интернет полное издание книги публикуется впервые. В ранее

опубликованном издании 1934 года отсутствует конец V и начало VI главы.

Аннотация

« – Мы с господином начальником окружного управления говорили, что

патриотизм, преданность своему долгу и самозабвение являются самым

действительным оружием во время войны. И я в особенности вспоминаю об

этом сегодня, когда наша доблестная армия в ближайшем будущем переступит

через свои границы в пределы неприятельской территории». /На этом

кончается рукопись Ярослава Гашека, умершего 3 января 1923 года, сорока

лет от роду. Незаконченный труд его был доведен до конца другом

покойного, Карлом Ванеком./

Глава III. (окончание)

Ванек К. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание.

Глава III. (окончание)

/…– Мы с господином начальником окружного управления говорили, что

патриотизм, преданность своему долгу и самозабвение являются самым

действительным оружием во время войны. И я в особенности вспоминаю об

этом сегодня, когда наша доблестная армия в ближайшем будущем переступит

через свои границы в пределы неприятельской территории.

*На этом кончается рукопись Ярослава Гашека, умершего 3 января 1923

года, сорока лет от роду. Незаконченный труд его был доведен до конца

другом покойного, Карлом Ванеком.*/

– Переступить границы великой державы, это – во всяком случае очень

серьезная операция, – раздался от окна голос кадета Биглера. – За время

моего пребывания в последнем холерном бараке я усиленно изучал карту

театра войны и установил, что на том секторе, который мы, повидимому, вскоре займем, против нас расположен треугольник русских крепостей: Луцк, Дубно и Ровно. Нам придется иметь дело не только с пехотой в

прикрытиях и с парочкой восьмидюймовых и двенадцатидюймовых полевых

пушек, нам предстоит штурмовать крепости и бетонные казематы, и нас

будут обстреливать из тяжелых крепостных орудий. А это уж, нечто совсем

иное, нежели полевая война. Решительное слово принадлежит артиллерии; наша артиллерия пробьет бреши в укреплениях, и в эти бреши мы двинемся, как саранча. И все завершится жестоким штыковым боем: Ура, ура а а!

Кадет Биглер был уже готов, и ничего на свете не казалось ему легче, чем

штурм русских крепостей. А подпоручик Дуб, у которого алкоголь тоже

туманил мозг и окрылял мысли, ответил серьезно и задушевно: – Совершенно верно. Но имейте в виду, что артиллерия только пробьет

бреши, а самый штурм и занятие крепостей будут произведены пехотой.

Поэтому пехота должна быть смелой, геройской, неустрашимой. Пехота

должна руководствоваться лишь идеей, идеей и еще раз идеей. И эта идея

есть патриотизм, любовь к нашему императору и интересы страны. Наша

армия, я знаю, руководствуется именно этой идеей, и потому мы победим.

Ибо войну выигрывает только идея, идея и еще раз идея. То же самое

говорил еще задолго до войны и господин начальник, окружного управления.

Господа, братья по оружию, понимаете ли вы, какая это великая вещь –идти в бой за идею? Ибо только идея нужна для войны!

Подпоручик Дуб вызывающе огляделся кругом, ожидая сочувственных

манифестаций. Он казался себе Евгением Савойским, который сказал: «Для

войны нужны деньги, деньги и еще раз деньги!», и ему и в голову не

приходило, что его программу было еще труднее выполнить, чем лозунг

горбатого французского принца. Но капитан Сагнер сонными, осовевшими

глазами глядел куда то в угол, а подпоручик Лукаш чистил себе ножичком

ногти.

– Величайшую роль, – снова начал подпоручик Дуб, – для поддержания

воинского духа у солдат играет их воспитание. Воспитание дается им в

школах нами, учителями, воспитателями и профессорами. Это мы создаем

основы воинского духа, каким он должен проявиться во время войны. И вот, вы можете заметить, что отношение хорошо воспитанных людей, так

называемой интеллигенции, к войне иное, чем отношение простых солдат.

Для них война означает только: женщины, картеж и пьянство! Ну, скажите: разве я не прав?

И Дуб залпом выпил полный чайный стакан крепкой самогонки, подозрительно

пахнувшей денатуратом.

Кадет Биглер стоял у окна и все время глупо ухмылялся; капитан Сагнер

что то пробормотал и вышел из комнаты; кое кто из офицеров склонил

усталую голову на стол и спал, испуская свистящие звуки. Дуб, в лоск

пьяный, еле ворочая языком, лепетал:

– Все для нашего императора! Все для своего детища!… Самое высшее на

свете, это – благо государства!… Да здравствует армия!… Все – для своего

детища!…

Под низким потолком галицийской школы, перед офицерами австрийской армии

произносились слова из манифеста дряхлого императора, казавшиеся в

высшей степени благородными и гуманными. Но ни один из офицеров не в

состоянии был подумать, не говоря уже о том, чтобы понять, что этот

возвышенный лозунг должен был на практике иметь такие же последствия, как забота крестьянки о своих поросятах, когда она поит их молоком. Ведь

это же делается для того, чтобы поскорее их заколоть, чтобы мясо их было

нежнее и сочнее, чтобы увеличился их живой вес и чтобы, наконец, под

ножом мясника окупились ее «заботы»… Дуб, в пьяном бреду, крикнул еще: – Идея, идея и еще раз идея!… Если бы не было Австро Венгрии, ее надо

было бы создать… Да здравствует покойный Палацкий! И с этими словами он

свалился на пол.

Капитан Сагнер вернулся обратно, Вслед за ним в комнату вихрем влетел

разъяренный Юрайда, встал во фронт и отдал честь, несмотря на то, что

был без головного убора. – Дозвольте доложить, господин капитан, он ее

всю съел! – не своим голосом завопил Юрайда. – Ей богу, я не виноват, господин капитан. Я выставил ее остудить, а он ее съел. Такая чудная

была колбаса! И весила по крайней мере два кило. Эх, кабы знал, что ей

такая судьба…

– Послушайте, кашевар, говорите толком: что случилось, и с чего это вы

лезете сюда? Разве сейчас время являться с докладами? Чорт побери, вы уж

изволите приходить к господам офицерам, словно в ресторан! – напустился

капитан Сагнер на перепуганного Юрайду.

– Дозвольте доложить, господин капитан, – снова начал Юрайда. – Вы

приказали мне приготовить брауншвейгскую колбасу, и я так и сделал.

Потом я поставил ее, чтобы остудить, в погреб: под нее доску, на нее

доску, а сверху два больших камня, чтобы хорошенько спрессовалась, потому что так полагается. А денщик Балоун то меня и увидал, когда я

выносил ее, забрался в погреб и сожрал всю колбасу, даже не дожидаясь, чтобы она остыла… Дозвольте доложить, господин капитан, что вы этой

колбасы больше не можете получить, потому что ее съел денщик господина

поручика Лукаша, Вот и все. А я ей богу не виноват!

Капитан, знавший уже со слов Лукаша о болезненной прожорливости Балоуна, с трудом удерживаясь от смеха, растолкал спавшего поручика.

– Эй, послушай, Лукаш, возьмись ка ты за это дело! Твой Балоун слопал

нашу брауншвейгскую колбасу. Помнишь, как ты мечтал полакомиться ею, с

уксусом, с лучком? Так вот, прими мое искреннее соболезнование твоему

горю – ее нет и не будет!

Заспанный поручик Лукаш, ругаясь, прицепил саблю и спустился за Юрайдой

по лестнице. Внизу, на дворе, сидел на поленнице дров Балоун, а перед

ним с трубкой во рту стоял Швейк.

– Вот видишь, свинья, – выговаривал Балоуну Швейк, – до чего довела тебя

твоя слепая страсть! Ты даже готов сожрать колбасу господ офицеров! Если

бы ты еще объел твоего барина, господина поручика, так я не удивился бы, потому что это хороший парень! А теперь… Несчастный! Ведь тебя, дурака, теперь расстреляют, как бог свят! Иисус Мария, а что, если колбаса то

была не проварена и в ней была трихина? Ведь у тебя же теперь заведутся

глисты в желудке, бедняга!

– Цыц, балаболка! – прикрикнул поручик на Швейка. – Молчать! Сгною вас в

карцере, если еще что нибудь скажете!… А ты, Балоун, стервец, куда девал

колбасу? Встать, когда с тобой говорю!

Швейк вынул трубку изо рта.

– Так что, дозвольте доложить, господин поручик, что Балоун даже и

встать то не может, – сказал он. – Он совсем скис. Ведь надо, же

подумать: колбаса весила больше двух кило. Знаете, в Нуслях тоже был

один домовладелец, так тому приходилось после обеда придвигать к столу

кровать, потому что он всегда так наедался, что не мог сам добраться до