popovy - Unknown Страница 10

Мы подходим к двери, ведущей на улицу к докам, и он придерживает ее для меня. Что ж, по крайней мере, он не забыл о манерах.

— Спасибо, — говорю ему я. Он издает пренебрежительный звук.

Воздух снаружи свежий и чистый, и кажется, прочищает мне голову. Солнце светит с такой яркостью, которую мы редко видим в это время года.

— Итак, возвращаясь к тебе, — говорю я, возвращаясь к теме. — Ты давал много интервью? Хочу сказать, не знаю, привык ли ты к этому, играя в регби. Разве регбисты там не знаменитости?

Еще один кивок.

— Я давал интервью, да.

Мы останавливаемся у перил с видом на паромы, наблюдаем за чайками, кружащими над головой, и я задумываюсь, должна ли я делать пометки. Опять же, он пока не дал мне никакой информации.

— И за какую команду ты играешь дома в Шотландии? Я слышала, ты представлял страну на чемпионате мира.

— Я играю за Эдинбург. И я был на двух последних чемпионатах.

— Вы выиграли? — с надеждой спрашиваю я.

Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня и немного качает головой. Могу поклясться, это его позабавило.

— Нет.

— Оу, это отстой, — говорю я, не уверенная, какой тут может быть правильный ответ.

Он пожимает плечами. Прислоняется к перилам и смотрит вдаль. Ветер треплет его волосы, солнце подчеркивает золотисто-коричневые пряди.

Я делаю то же самое и опираюсь на перила рядом с ним, мои руки выглядят как зубочистки по сравнению с его. Рукава закатаны, демонстрируя толстые предплечья. Я смотрю на татуировки, слова и изображения, и когда поднимаю взгляд, он смотрит на меня сверху вниз. Я не уверена, что он понимает, насколько интенсивным может быть его взгляд, и мне очень сложно отвести глаза

— Твои тату рассказывают историю? — удается выдавить мне.

Он продолжает пристально смотреть на меня, невозможно понять, о чем он думает. Затем он смотрит на свою руку и напрягает ее.

— Всё рассказывает какую-то историю.

Теперь моя очередь смотреть на него.

— Может, пояснишь?

— Мои татуировки помогут статье?

— Возможно, — говорю я, начинаю немного разочаровываться тем, насколько он необщителен.

Но он ничего не уточняет.

— Так как прошла вечеринка без штанов? — спрашивает он, поворачиваясь так, чтобы быть ко мне лицом.

Я моргаю.

— Что?

Он осматривает меня с ног до головы.

— Когда я впервые увидел тебя, на тебе была футболка с надписью «вечеринка без штанов».

Он ведь шутит, да? Ловлю себя не том, что рассматриваю его так же, как он меня. И тут его рот, великолепный, соблазнительный рот приподнимается, совсем чуть-чуть. Так еле заметно, но это почти похоже на улыбку.

— Брюки, как правило, это пустая трата времени, — говорю я. — Единственная причина, почему я ношу их, потому что на работе ждут, что я буду профессионалом — добавляю я, показывая жестом кавычки.

— Как они узнают, носишь ты брюки или нет? — спрашивает он, а затем отклоняет голову, чтобы посмотреть на мою задницу.

Я и польщена тем, что он смотрит и в замешательстве, не понимая почему. Хмурюсь.

— А?

— О, — говорит он, и взгляд порхает обратно ко мне. — В Британии брюки это слово для нижнего белья. Подумал у тебя склонность не носить нижнее белье.

Я смеюсь.

— Нет, нет. Ну, я ношу его. Имею в виду, нижнее белье на самом деле тоже пустая трата времени. Но нет, на футболке было…в любом случае это не имеет значения.

— Согласен, — говорит он.

— С чем?

— Что брюки пустая трата времени.

Мой разум сходит с ума. Я воображаю его не только без каких-либо штанов, но и без белья. Стараюсь держать глаза на верхней части его тела вместо того, чтобы начать искать очертания его члена и получить представление о том, как на самом деле выглядит обнаженный Лаклан.

— Конечно, — продолжает он, — во время матча будет умнее надеть его. Ты будешь удивлена, сколько раз во время борьбы за мяч с тебя стянут шорты.

И мое воображение взрывается.

— Другие парни стягивают с тебя шорты? — Мой мозг вдруг атакуют образы его в узких шортах в то время как другие большие, крепкие мужчины тянут их вниз. Члены летают повсюду.

Он смотрит на меня.

— Ты когда-нибудь видела игру в регби?

— Нет. Но если ты носишь шорты и другие мужики постоянно тянут их вниз, мне, возможно, придется начать смотреть их.

— Ты вообще смотришь спорт?

Я считаю что да.

— Я смотрю бейсбол. Но только тогда, когда играют Giants. В остальном, нет. Не думаю, что это полезно для моего сердца. Я обычно становлюсь немного взвинченной. Все знают, что я кидаюсь вещами.

— Тогда в Шотландии ты сошла бы за свою. Мы очень вспыльчивы, когда дело доходит до наших команд. Вспыльчивы и немного чокнутые.

— Ты считаешь себя немного чокнутым?

— Да, конечно. Разве не все такие?

Я киваю. Он прав.

— Да. Я определенно не совсем нормальная.

— Нет, ты нет.

Я резко смотрю на него, не уверена, стоит ли обижаться на такое или нет.

— Эй.

Его это не волнует.

— Брэм сказал, ты заноза в заднице.

Я закатываю глаза и фыркаю.

— Конечно, Брэм это сказал. Но знаешь, твой кузен полон дерьма.

— Он сказал, что ты в тридцать ведешь себя будто тебе тринадцать. — И снова его губы подергиваются в эту почти улыбку. Что ж, рада, что он находит это забавным.

— Мне тридцать, — с горечью говорю я. — И это он тот, кто ведет себя как подросток. То же и о Линдене. Оба твои кузена словно остановились в развитии.

— Не могу поспорить с этим.

— Но они на самом деле тебе ведь не кузены, да? Вероятно поэтому вы такие разные.

Воздух вокруг нас словно накаляется. Линия между его бровями становится глубже, а взгляд становится тяжелым.

— Они на самом деле мне не кузены? — Его голос словно кремень.

Вот дерьмо. Такое чувство, что я сказала что-то неправильное.

— Э-э, тебя ведь усыновили, правильно?

Его челюсть напрягается и я в абсолютном ужасе, может быть, он даже не знал, что был усыновлен. Срань Господня, я что сейчас просто взяла и абсолютно все разрушила?

Минуты все идут. Такое чувство, что пауза продолжается вечно. Это молчание по истине смертельно.

И тогда он говорит.

— Да. Меня усыновили.

Как мне все исправить? Что сказать?

— Прости. — Извиняюсь я. Кладу руку на его предплечье и чувствую тепло его кожи. Затем он смотрит на мою руку, и я быстро убираю ее. — Я не хотела переходить на личности.

— Угу, — ворчит он и смотрит в сторону. Спина прямая, мышцы напряжены. Я его разозлила. Я это знаю. Почему я так хорошо умею злить людей?

— Прости, — еще раз говорю я почти беспомощно.

Он откашливается и допивает чай. Он должно быть до сих пор горячий как кипяток, но он даже не поморщился.

— Слушай, я лучше пойду. Надеюсь, ты получила, что хотела. Уверен, еще Брэм захотел бы поговорить о проекте.

Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Он не может сейчас уйти! Мы вообще не поговорили о проекте. Какую хрень я должна написать?

— Э-э-э, — заикаюсь я. — Может быть, встретимся еще раз, когда у тебя будет больше времени? — Я переживаю, что до сих пор не спросила ничего важного.

Он выпрямляется и кивает мне, избегая смотреть в глаза.

— Увидимся позже, да.

А потом он уходит. Я стою там, чувствуя себя глупой, и смотрю, как его подтянутая задница исчезает из виду.

— Кайла, ты гребаная тупица, — громко говорю я, заработав осторожный взгляд от прохожего. Я вздыхаю и прислоняюсь к перилам, глядя вниз на беспокойную воду. Брэм не шутил, когда сказал, что я не должна спрашивать у него ничего личного. И предполагаю что усыновление это личное. И это отстой, я ведь чувствовала, что мы, наконец, наладили отношения. Я с таким трудом добивалась от него ответов, наконец-то почувствовала, что у меня стало получаться.

И, конечно же, мне надо было все взять и испортить, потому что это то, что я делаю. Может, если б он не был так чертовски хорош, я была бы в состоянии думать лучше. Я решаю обвинить в этом свою вагину, это она лишила мой мог столь необходимого кровоснабжения.

Я достаю телефон и пишу Брэму.

Все прошло не очень хорошо, пишу я и нажимаю отправить.

Он реагирует почти мгновенно. Я так и думал. Что случилось?

Я задала неправильный вопрос, и он просто остановил все.

О чем ты спросила?

Я стону пока печатаю. Я упомянула, что он был усыновлен. Предполагаю ему это не понравилось.

Брэм какое-то время не отвечает. Вижу точки, говорящие о том, что он печатает сообщение, и знаю, он просто сходит с ума. Наконец приходит сообщение. Это было глупо. Полагаю, он стер все, что первоначально хотел сказать. Здраво. Обычно я не воспринимаю все близко к сердцу, но после произошедшего, я на удивление чувствую себя хрупкой.

Угу, я облажалась. Мне жаль. Но я напишу что смогу. Я могу прийти к тебе с вопросами, если это нормально.

Не беспокойся.

И хотя Брэм сказал не беспокоиться, это не значит, что я не беспокоюсь.