Взхмахом кисти - Алана Инош Страница 10

– Да это я пустую стеклотару сдаю, – вздохнула мать. – Ну, и среди собутыльничков моих кое-кто порядочный нашёлся – долг вернул. Ты б хоть порадовалась за меня, а ты с ходу – «откуда деньги»? Эх, Оля, Оля…

Художница поморщилась – не любила, когда её называли по имени.

– Мам, я рада… Хотя по-настоящему радоваться ещё рано.

– Думаешь, сорвусь, и всё опять по новой начнётся? – хмыкнула мать. – Так и случится, если хотя бы ты в меня не поверишь… Все планы рушатся от неверия! Нет, дочь, я в завязке. Вот только выспаться бы мне – уже бог знает сколько времени нормально не спала. Бессонница какая-то, и всё тут. Под утро глаза сомкну – а уж пять часов, на работу вставать… Измучилась я, Олюнь.

Как ни странно, её глаза выглядели более живыми раньше, когда она вела невоздержанный образ жизни. Сейчас они стали пустыми и тусклыми, их затянула матовая, тёмная пелена уныния и безнадёги. Затравленный, печальный, усталый взгляд из-под припухших век…

Художница, как обычно, сходила в супермаркет, притащила два полных пакета продуктов и заполнила унылые полки холодильника. На уговоры матери не поддалась, пива не купила. Сварила суп в чудом уцелевшей кастрюле – одной из старых, с потемневшей эмалью, на которую ворюги-собутыльники не позарились, также сделала салат и усадила мать ужинать. Рука у той ходила ходуном, когда она подносила ложку ко рту.

– Ты знаешь, мне часто видится лодка, – сказала вдруг мать, устремив потухший взгляд себе в тарелку. – Такая небольшая, деревянная… Челнок. А вокруг такой солнечный день, стрекозы летают, камыш шуршит. Благодать, в общем. И мне вот почему-то кажется, что если лягу я в эту лодку, то усну крепко и хорошо! И отдохну замечательно, покачиваясь на воде… Слушай, Оль, ты же художница у нас… Нарисуй мне её, а? Совсем бессонница изнурила… А так я бы на эту картину на ночь смотрела и успокаивалась. Глядишь, и завязать с зелёным змием легче было бы. А от бессонницы ведь мысли дурные в голову лезут. «Полезай в петлю» да «полезай в петлю»… Вроде, и жить уж незачем. А как бы я хорошо поспала в этой лодочке!.. Как в колыбели. Может, и перестали бы мысли одолевать. Нарисуй, а?

Художница встрепенулась. Она сомневалась в том, что обычная картина излечила бы её мать от бессонницы, но вот картина, написанная чудесной кистью, вполне могла оказаться ключиком к спасению!.. Причём не только от нарушения сна, но, если постараться, и от пресловутого «змия». Окрылённая желанием поскорее претворить идею в жизнь и изучить возможности необыкновенной кисточки, Художница наскоро попрощалась с матерью, хотя та упрашивала побыть в гостях ещё немного.

– Мамуль, чем скорее я приступлю к работе, тем быстрее ты отдохнёшь и отоспишься, – так сказала Художница, ободряюще дотрагиваясь до её щуплого плеча. – Я сделаю всё, что смогу. Будет тебе лодочка.

Дом встретил её прохладной пустотой и чистотой. Огород был полит и прополот, на кухне стояло полное блюдо пирожков, накрытое белой вышитой салфеткой, в холодильнике – сметана, творог и молоко. Пробежавшись по малиннику, Художница набрала ягод, смешала с творогом и умяла полную тарелку, присовокупив к этому ещё пару пирожков с картошкой, после чего оседлала велосипед и отправилась на близлежащее озеро – искать подходящую натуру. Камыш, стрекозы, солнце… Этого добра вдоль берега оказалось навалом, вот только лодок ей нигде, как назло, не попалось. Может, у местных рыбаков попросить? Но у них в основном резиновые, а нужна была деревянная. А что, если кисть сумеет перенести на полотно и воображаемые предметы?

Художница порылась в интернете и за пять минут нашла десяток фотографий с подходящими лодками, а также несколько работ коллег-художников. Лодка у причала – довольно избитая тема, но сейчас имела значение не новизна сюжета, а успокоительно-лечебный эффект, который картина должна была произвести на мать. Здраво рассудив, Художница решила сначала изобразить сам пейзаж, а лодкой заняться в последнюю очередь.

Готовый грунтованный холст у неё имелся. Три пирожка в пакет, этюдник и папку с холстом на плечо, ноги в кедах – на педали. Вечернее озеро, камыши и ивы, облака в водной глади и колыхание высоких, по пояс, трав. Писать нужно было быстро, чтобы поймать изменчивый рисунок облаков. Стоило чуть замешкаться – и небо выглядело уже иначе, поэтому Художница спешила ловить кистью их текучий цвет – то ванильно-жёлтый, то райски-розовый, то кремово-белый, то барвинково-голубой. Для этих переливов она подбирала бы краски на палитре мучительно и нудно, упуская драгоценные мгновения, а чудесной кистью просто брала нужные цвета прямо из самой природы и с фотографической быстротой переносила прозрачными мазками на холст.

Пейзаж был полностью готов за час. Художница видела, что уже начались наслоения другого освещения, а с облаками пошла путаница и чехарда, но спешить её заставляло воспоминание о потускневшем, загнанно-усталом взгляде матери. Чёрными чудовищными щупальцами бессонница обвивала её душу и утаскивала в пучину гибели. Сколько мать ещё выдержит без нормального сна? Пусть один угол картины получился освещённым как в половине девятого, а другой – как в девять, ерунда. Это её отточенному авторскому глазу были видны такие нюансы, а неискушённый зритель, никогда не видевший этой местности в реальности, пожалуй, ничего и не заметит. Дело оставалось за малым – дописать лодку, взяв её «из головы».

Хлопая на себе комаров, Художница собрала этюдник и постояла ещё немного на берегу, жуя пирожок и думая о Надин. Будет ли она дома, когда Художница откроет дверь и войдёт? Эта удивительная женщина появлялась и исчезала тихо, ей не нужны были даже ключи. Где она жила, кем работала, был ли у неё телефон – о том Художница не имела понятия до сих пор, как ни странно, но все эти сведения казались ненужными. Достаточно было тех тёплых летних чудес, которые в последнее время сыпались, как из рога изобилия, наполняя сердце Художницы мягким вечерним светом – таким, какой был разлит сейчас над озером. В каждом дуновении ветра, в каждой тени, в каждом цветке и каждой травинке прятались добрые призраки её имени – Надин, Наденька, Надюша. Оно таяло на языке слаще, чем малиновое варенье.

Художнице хотелось верить, что Надин всё же встретит её, и потому она принялась собирать букет из полевых цветов. Нарвав большую охапку, она вдохнула их горьковатый луговой аромат и улыбнулась.

Потом она долго гнала велосипед – совсем как в старой песне, с взволнованно бьющимся сердцем вошла в калитку… Надежда, теплившаяся в нём, сдулась, как проколотый воздушный шарик. Художницу снова встретила тишина, а тёмные окна дома не оставляли ни малейшего шанса на то, что сегодня она сожмёт в объятиях свою земную богиню. Где же ту носит? Куда она пропала? Ведь ещё утром Художница сладостно умирала в мягком, но цепком обхвате её ног, а потом воскресала для долгого душевного поцелуя… А сейчас – только прохлада, чистота и аккуратно застеленная кровать, в которую даже ложиться без Надин уже не хотелось. С огорчённым вздохом Художница поставила букет в банку с водой, которую водрузила на кухонный стол. Может, Надин ещё придёт сегодня – позднее?

С воскреснувшей надеждой она села к компьютеру и попыталась ещё немного поработать. Невыносимая грусть душила, выжимая слёзы, но глаза Художницы оставались сухими. Работа плохо ладилась, картиной тоже заниматься не хотелось, и Художница, как тоскующий брошенный пёс, уселась на матрас под вишней и стала ждать…

Тёплые сумерки ласково лиловели, сгущаясь, осиротевший без заботливых рук сад печально дремал, и сладость малины не радовала, а вырывала из груди тоскливый вздох. Солнце село, и Художница, чувствуя, что дальше ждать мало смысла, с полотенцем на плече поплелась в баню. Окатившись там прохладной водой, она плюхнулась нагишом на кровать, не расстилая постели. Впрочем, комары скоро доняли её, и она включила фумигатор, а сама залезла под простыню. Удивительно, но при Надин эти твари не смели даже приблизиться… Или это просто мерещилось влюблённому сердцу Художницы?

Утром она вскочила чуть свет, в полшестого, оттого что ей почудилось движение чьей-то тени. Не Надин ли это вернулась? Нет, дом был по-прежнему пуст и печален, а вдоль забора плёлся всклокоченный и небритый сосед Вася, в такую рань уже поддатый. Он вытаращился на голую Художницу на крыльце, протёр глаза, решив, что ему спьяну привиделось, и поковылял дальше.

Что делать? Взбодрившись холодным обливанием, Художница села за работу, то и дело косясь в сторону окна: не мелькнёт ли знакомая подчёркнуто женственная фигура в соломенной шляпке? Нет… Только солнце щедро заливало сад прозрачно-золотыми утренними лучами.

Пообедав вчерашними холодными пирожками с таким же холодным молоком, она принялась таскать воду из скважины для полива огорода – впрочем, следовало сделать это ещё с утра, чтоб та успела согреться. Но горячий дневной воздух уже звенел и плыл – на такой жаре любая вода потеплеет к вечеру. Наполнив бочку, Художница зачерпнула полведра и, нагнувшись, окатила голову широкой, алмазно сверкающей на солнце струёй. Ух! От ломящего тело холода у неё вырвался крик.