Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] Страница 11

— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!

Когда раздались эти крики, я увидѣлъ золотой мячъ, лежавшій у моихъ ногъ; я тотчасъ догадался, что онъ — мой, и поднялъ его, онъ былъ такъ легокъ, что я бросалъ его высоко, высоко въ воздухъ, и несмотря на это, онъ всякій разъ падалъ обратно въ мои протянутыя руки. Я оглянулся: вокругъ меня никого не было; я остался въ саду вдвоемъ съ дѣвочкой похитившей мой цвѣтокъ, котораго больше ужъ не было на ея платьѣ; но я успѣлъ забыть о немъ. Она улыбалась; я засмѣялся, глядя на нее и бросилъ ей мячъ, который она ловко перебросила мнѣ обратно съ одного конца сада на другой… Вдругъ, въ воздухѣ разлились ясные звуки призывного колокола.

— Идемъ — проговорила дѣвочка: — пора въ школу; пойдемъ!..

— Она взяла меня за руку и отбросила въ сторону мячъ. Я съ тоской посмотрѣлъ на него.

— Онъ мой — произнесъ я.

— Теперь онъ ни къ чему, — возразила она: — Теперь, тебѣ предстоитъ выиграть другой призъ.

Рука въ руку, мы выбѣжали изъ сада, пробѣжали черезъ другой и попали въ большой, невиданный еще мною, покой, гдѣ оказались всѣ дѣти, съ которыми я передъ тѣмъ игралъ въ саду, а съ ними еще много другихъ. Воздухъ въ немъ былъ тяжелый, пропитанный благовоніями. Я нисколько не былъ утомленъ, такъ какъ незадолго передъ тѣмъ всталъ послѣ продолжительнаго сна, и утро было еще прохладно; но теперь, едва вступилъ я въ этотъ покой, какъ голова у меня стала горѣть, и я почувствовалъ крайнюю усталость а вскорѣ послѣ того заснулъ подъ шумъ раздававшихся вокругъ меня дѣтскихъ голосовъ[1].

Проснулся я отъ того-же крика, который уже слышалъ въ саду:

— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!

Я стоялъ на какомъ-то высокомъ мраморномъ креслѣ, напоминавшемъ тронъ; меня обступили дѣти, расположившись группами на немъ и вокругъ него. Я вспомнилъ тутъ, что приведшая меня сюда дѣвочка говорила, что это — мѣсто учителя. Тогда зачѣмъ-же мы-то, дѣти, на немъ? Оглянувшись кругомъ, я увидѣлъ, что покой весь занятъ былъ жрецами, молча и неподвижно стоявшими на мѣстахъ воспитанниковъ. Въ минуту пробужденія я слышалъ свой собственный голосъ; очевидно, я что-то говорилъ передъ тѣмъ. Теперь я вновь услышалъ, какъ дѣти закричали!

— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!

— Въ припадкѣ какого то непонятнаго для меня изступленія я соскочилъ съ трона; очутившись на полу, я посмотрѣлъ вокругъ себя и замѣтилъ, что всѣ дѣти скрылись; по крайней мѣрѣ, никого изъ дѣтей, кромѣ самого себя и моего проводника, дѣвочки, я не видѣлъ; она стояла на тронѣ, смѣялась и весело хлопала въ ладоши. Не понимая, что могло доставлять ей такое удовольствіе, я взглянулъ внизъ и увидѣлъ передъ собою жрецовъ въ бѣлыхъ одеждахъ: они лежали ницъ передо мною и касались пола лбами… Что все это значило? Я силился понять и не могъ, и стоялъ не шевелясь, схваченный страхомъ. Вдругъ, дѣвочка, какъ-бы въ отвѣтъ на мою мысль, воскликнула:

— Они поклоняются тебѣ!..

Ея слова меня поразили; но не менѣе того меня удивило другое обстоятельство, которое въ этотъ моментъ стало мнѣ ясно: я одинъ слышалъ ея голосъ!

Глава VIII.

Я былъ приведенъ обратно въ свою келью, куда молодые жрецы принесли мнѣ завтракъ, такъ какъ я съ утра еще не ѣлъ. Я былъ голоденъ, и принесенныя явства показались мнѣ очень вкусными. Молодые жрецы, принесшіе ихъ, подавали мнѣ кушанья не иначе, какъ преклонивши одно колѣно; я съ недоумѣніемъ слѣдилъ за этими церемоніями, не понимая, зачѣмъ онѣ продѣлывались. Одни принесли плодовъ, вкусныхъ лакомствъ и какой-то благоухающій напитокъ; другіе пришли съ цвѣтами и съ цѣлыми снопами, которые были положены около меня, и съ растеніями въ полномъ цвѣту, которыя были разставлены вдоль стѣнъ. При видѣ ихъ я испустилъ крикъ радости и въ то же мгновеніе замѣтилъ Агмахда, стоявшаго въ тѣни занавѣси; онъ смотрѣлъ на меня холодно, не улыбаясь. И, несмотря на это, я не испугался его: я былъ весь охваченъ какимъ-то новымъ радостнымъ чувствомъ, придававшимъ мнѣ смѣлость, и переходилъ отъ цвѣтка къ цвѣтку, осыпая ихъ поцѣлуями. Чудное благоуханіе разлилось по комнатѣ. Сердце мое радостно билось отъ горделиваго сознанія, что мнѣ больше нечего было страшиться этого холоднаго жреца, который стоялъ здѣсь неподвижно, будто высѣченный изъ мрамора. Это ощущеніе смѣлости сняло съ моей дѣтской души тяжесть, давившей ее тоски. Агмахдъ повернулся и пошелъ, а когда онъ скрылся за занавѣсью, я увидѣлъ возлѣ себя дѣвочку.

— Видишь, — проговорила она. — Эти цвѣты достала для тебя я.

— Ты! — воскликнулъ я.

— Да. Я сказала имъ, что ты цвѣты любишь. А эти цвѣты — роскошные, благоухающіе; они растутъ въ землѣ. Ты усталъ? Можетъ быть, мы играть пойдемъ? В ты знаешь, что тотъ садъ принадлежитъ намъ съ тобою, и что мячъ — въ немъ? Кто-то принесъ тебѣ его обратно.

— Скажи, почему жрецы стояли сегодня на колѣняхъ предо мною?

— Развѣ ты не знаешь, почему? — спросила она, съ любопытствомъ глядя на меня. — А потому, что ты училъ съ трона, говорилъ мудрыя рѣчи, которыя они понимали, а мы — нѣтъ. Но мы видѣли, что ты выигралъ большую награду. Ты всѣ награды берешь.

Я сѣлъ на ложе, обхватилъ свою голову руками и въ изумленіи уставился на нее глазами.

— Да какъ же я могъ учить ихъ, самъ ничего объ этомъ не зная?[2]

— Ты станешь великъ, если только перестанешь сопротивляться; и тогда-то вотъ и будешъ всѣ награды выигрывать, когда меньше всего будешь знать объ этомъ. Будь покоенъ и доволенъ всѣмъ, и всѣ жрецы, даже самые гордые, преклонятся передъ тобою!

Я онѣмѣлъ отъ изумленія; затѣмъ, черезъ нѣсколько мгновеній проговорилъ:

— Ты еще такая маленькая: откуда ты все это знаешь?

— Это цвѣтѣ мнѣ все говорятъ, — сказала она со смѣхомъ: они — твои друзья. Только все это — правда. Ну, а теперь, поиграй со мною!

— Нѣтъ, подожди. — Я никакъ не могъ понять ея рѣчей. На самомъ дѣлѣ, я былъ до крайности озадаченъ, и кромѣ того чувствовалъ, что голова у меня отяжелѣла и горитъ.

— Не можетъ быть, чтобы я училъ ихъ съ трона! — воскликнулъ я еще разъ.

— Училъ! И высшіе жрецы благоговѣйно склонили головы передъ тобой, потому что ты имъ объяснилъ, какъ устроить какую-то церемонію, центральнымъ лицомъ которой будешь ты самъ.

— Я!?

— Да! И ты сказалъ имъ, изъ чего должно быть сдѣлано твое одѣяніе, какъ его сшить и какія произносить слова, облекая тебя въ него.

Я вслушивался въ ея слова все съ большимъ интересомъ; когда она кончила, я закричалъ:

— Можешь ты мнѣ еще что-нибудь разсказать?

— Отнынѣ, ты будешь жить среди земныхъ цвѣтовъ и станешь часто съ дѣтьми танцовать. О, тамъ многое было сказано тобой! Но насчетъ церемоніи я что-то не припомню. Впрочемъ самъ скоро увидишь: она, вѣдь, произойдетъ сегодня ночью.

Я вскочилъ съ ложа, охваченный внезапнымъ порывомъ безумнаго ужаса.

— Не бойся — произнесла она, смѣясь: вѣдь я же буду при тебѣ. Я очень рада этому, потому что, хотя и принадлежу къ храму, но ни разу еще мнѣ не приходилось присутствовать ни на одной изъ священныхъ церемоній.

— Ты, принадлежишь къ храму! Да вѣдь они даже голоса-то твоего слышать не могутъ!

— А иногда они и меня самое не могутъ видѣть! — проговорила она со смѣхомъ. — Только одинъ Агмахдъ всегда меня видитъ, потому что я принадлежу ему. Но говорить съ нимъ мнѣ нельзя… А тебя я люблю, потому что могу бесѣдовать съ тобою… Пойдемъ играть, выйдемъ на воздухъ. Цвѣты въ саду не хуже этихъ, да и мячъ — тамъ. Пойдемъ!

Взявши меня за руку, она проворно пошла впередъ; погруженный въ размышленія, я не сталъ сопротивляться ей. Но въ саду воздухъ былъ напоенъ такимъ чуднымъ, нѣжнымъ благоуханіемъ, цвѣты были такъ дивно хороши, а солнце такъ тепло, что я скоро совершенно забылъ, среди своего счастья, о всякихъ думахъ.

Глава IX.

Была ночь, когда я проснулся вялый, но довольный. Днемъ я былъ счастливъ, такъ какъ провелъ все время на чистомъ, благоухающемъ воздухѣ, забавлялся, бѣгалъ повсюду. Весь вечеръ я проспалъ на своемъ ложѣ, окруженный цвѣтами, благоуханіями которыхъ пропиталась моя комната; я видѣлъ странные сны, въ которыхъ каждый цвѣтокъ превращался въ смѣющееся личико, а въ ушахъ раздавался звукъ магическихъ голосовъ. Я сразу пробудился отъ сна. Лунный свѣтъ ворвался въ келью и облилъ своимъ сіяніемъ стоявшіе въ ней цвѣты: мнѣ представилось, будто я еще сплю. Я съ невольнымъ недоумѣніемъ вспомнилъ о простомъ домикѣ, въ которомъ выросъ: какъ это я только выносилъ его. Теперь мнѣ казалось, что лишь въ красотѣ была жизнь.

Лежа на своемъ ложѣ, я задумчиво глядѣлъ на лунное сіяніе, какъ вдругъ дверь, ведущая въ коридоръ, открылась настежъ. Коридоръ былъ такъ ярко освѣщенъ, что въ сравненіи съ блескомъ этого освѣщенія, лунный свѣтъ казался тусклымъ. Нѣсколько послушниковъ вошли въ комнату, неся какіе-то предметы, которыхъ я за сильнымъ, ослѣпившимъ меня, свѣтомъ не могъ разглядѣть, и тотчасъ же вышли, притворивъ за собою дверь. Я опять очутился одинъ, и при лунномъ свѣтѣ увидѣлъ двѣ рослыя, неподвижныя фигуры, облеченныя въ бѣлыя одежды; я зналъ кто это, хотя и не смѣлъ поднять глазъ; я узналъ Агмахда и Каменбаку.