Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России Страница 11

А. Тесля пишет:

«Нация» в этих разговорах (в петербуржских салонах начала XIX века. — С. П.) — это гражданская нация, тот самый «народ» в другой фразеологии, являющийся сувереном, единственным источником власти. Впрочем, эта «нация», под которой подразумевается нация политическая, обладающая субъективностью, оказывается едва ли не с самого начала переплетена с «нацией» романтиков — не той, которую надлежит создать через Учредительное собрание, но уже данной в истории, для которой время политическое — лишь момент проявления100.

Под романтической нацией здесь понимается идеал этнической нации, зарождавшийся на территории немецких княжеств под влиянием идей Просвещения, романтического искусства и интеллектуальной реакции на Французскую революцию.

Популярные в российских просвещенных кругах начала позапрошлого века идеи были близки и царю Александру I, не скрывавшему симпатий к идеалу гражданственности101. К этим идеям он вернется во время и после Наполеоновских войн, когда дарует Финляндии (1809) и Царству Польскому (1815) конституцию. В 1818 г. граф Николай Новосильцев в Варшаве начинает работать над «Государственной уставной грамотой», завершив ее к 1820 г. Проект имперской конституции содержал в себе целый ряд положений, превращавших российское самодержавие в конституционную монархию, и подразумевал под собой воплощение идеалов гражданской нации102. Но к началу 1820-х гг. у Александра I уже, видимо, не хватало политической воли на столь радикальные реформы. Установить представительное правление на остальной территории империи самодержец так и не решился.

Вместо него об их воплощении задумались представители высших слоев российского общества — будущие декабристы. Еще за три года до восстания декабристов, в 1822 г., Павел Пестель начинает работать над проектом конституции будущей России. Этот проект был озаглавлен как «Русская правда»; в нем уже заметно более значительное влияние концепции этнической нации103. В проекте Пестеля нарочито много древнерусских архаизмов. Вместо «нации» автор подчеркнуто использует слово «народ». Название проекта Конституции возводится к своду законов Ярослава Мудрого. В отношении нерусских народов Пестель предлагает осуществлять программу ассимиляции — русификации.

Провал восстания декабристов в 1825 г. привел к тому, что слово «нация» в Российской империи оказывается под запретом в связи с общими «заморозками» во внутренней политике нового императора Николая I. Сам термин «нация» становится символом революционных, вольтерианских устремлений части российских элит. Чуть позже этому также поспособствовало Польское восстание 1830–1831 гг., ставшее водоразделом в истории взаимоотношений российского государства с национализмами окраин.

Николай I и его окружение, видимо, хорошо понимали, что сам процесс идеологических и культурных заимствований из Европы неостановим и контролировать его едва ли возможно. Тогда российская монархия предприняла неожиданный ход, состоявший в упреждающем концептуальном заимствовании. Государство-империя как «единственный европеец» в стране создало государственный «имперский национализм». Б. Андерсон назвал такое сращение империи и антиимперских националистических принципов «официальным национализмом». В знаменитых «Воображаемых сообществах» он писал:

Ключом к определению места «официального национализма» — волевого соединения нации с династической империей — будет напоминание о том, что он появился после массовых национальных движений, которые с 20-х годов XIX в. множились в Европе, и в ответ на них. Если эти национализмы были смоделированы по образцам, взятым из американской и французской истории, то теперь они, в свою очередь, сами стали образцами. Требовалась лишь изобретательная ловкость рук, чтобы дать империи возможность явить свою привлекательность в национальном наряде104.

Изобретателем «официального национализма» в России стал министр народного просвещения граф Сергей Уваров. В своей вступительной речи на должность министра в 1833 г. он уже набросал ее общие контуры:

Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России <...> открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить — имеем мы три главных: 1) Православная Вера. 2) Самодержавие. 3) Народность105.

Сокращенно разработанная Уваровым концепция «официальной народности» — национализма так и будет называться: «Православие — самодержавие — народность». Уваровская триада станет своеобразным парафразом и антитезой основных лозунгов Великой Французской революции о свободе, равенстве и братстве.

Наличие слова «народность» в триаде — это попытка внедрить в русский язык эквивалент понятия «нации», но одновременно с этим и стремление очистить официальный русский язык от иностранного термина. Уваров четко выразил свое отношение к нации:

Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер, мнимо-конституционной формы правления, колос (империя. — С. П.) не протянет и двух недель, более того он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены106.

После формулирования принципов «официальной народности», то есть официального национализма, граф Уваров приступает к созданию институциональной платформы для будущего использования русского национализма как инструмента легитимации монаршей власти и политической мобилизации населения. В качестве мнимого источника государственного национализма было взято этническое большинство — русские. В университетах начали создавать кафедры русской истории и словесности. К созданию официального исторического нарратива были привлечены старые церковные идеи о единстве Великой, Малой и Белой Руси. Российский историк Николай Устрялов в это же время пишет «единый учебник» для гимназий, в котором высказывает одну из ключевых идей русского официального национализма: борьба России с Польшей носит характер возвращения прежних, утраченных «русских территорий». Другой важнейшей частью новой имперской идеологии становится курс на русификацию окраин, в том числе и неславянских. А. Миллер констатирует:

Русский национализм как общественное настроение и «официальный национализм» самодержавия представляют собой тесно связанные, но самостоятельные явления, иногда идущие рука об руку, но не менее часто и конфликтующие107.

Спускаемый сверху имперский русификаторский проект постепенно находил своих сторонников, которые уже без участия государства поддерживали и одобряли необходимость русификаторских усилий. Так, известнейший и влиятельный публицист эпохи Великих реформ Михаил Катков, отзываясь на Польское восстание 1863 г., рассматривал русских как имперскую нацию, вступление в которую открыто через механизм культурной ассимиляции108. Согласно этому проекту, «трансформация империи предполагалась как создание национальной метрополии — с имперской политикой в отношении окраин: политика “гегемонии” в отношении Финляндии и Польши и колонизационная политика в отношении “восточных” и “южных” колоний»109.

Отождествление империи с русским национализмом имело далеко идущие последствия. Это была попытка трансформировать быстро архаизирующуюся имперскую государственность в империю, опирающуюся на русское «национальное ядро»110. В условиях континентальной империи это вело к возникновению конфликтов, ситуации соревнования между различными националистическими проектами: украинским, польским, позже белорусским и собственно русским имперским. Сознательно или нет, но имперское руководство, страшась революции, способствовало превращению русского национализма в сугубо этнический. При этом национализм этнического большинства оказался заложником империи. Если первоначально идея нации противопоставляется имперскому «дремотному неразличению наций»111, то русский национализм оказался силой, призванной удержать империю от распада. Именно поэтому в российской научной литературе часто вместо «официального национализма» используют термин «имперский национализм» — спущенный сверху, он на долгое время стал основой дискурса русского национализма.

Из-за этого произошло событие, до сих пор мало осмысленное российской историографией. Если воспользоваться теорией М. Хроха112, который считает роль интеллигенции ключевой для «воображения» наций в Центральной и Восточной Европе, то становится ясно, что русские интеллектуалы (интеллигенция) были искусственным образом отстранены от участия в создании национального проекта. Русский национализм не произрастал «снизу», не был попыткой национальной элиты сбросить имперское ярмо. В силу того что национальный принцип был взят империей на идеологическое вооружение, те, кто должен был стать национальной интеллигенцией, все сильнее удалялись от государства, противопоставляя ему свои чаяния и запросы. Распространение социализма в среде русской интеллигенции начиная с середины XIX века переносило фокус ее устремлений в социально-экономическую сферу.